— Сережа, я же не прошу, чтобы ты пропустил занятия! Иди, ради бога, и вскрывай там все, что ты хочешь. Но после занятий-то ты можешь приехать на квартиру?
— Ты не поняла, — он хотел быть спокойным и терпеливым, во всяком случае, хотя бы сегодня, в день, когда требуется сосредоточенность и способность сконцентрировать внимание. Распыляться на раздражение и разговор на повышенных тонах ему не хотелось. — Речь идет не о том, чтобы присутствовать на занятиях, а о том, что первое самостоятельное вскрытие — это очень важный, очень ответственный момент, по крайней мере, для меня, потому что вскрытия в дальнейшем станут основной составляющей моей профессиональной деятельности. Я не могу сосредоточиться на том, что ты говоришь, я не могу обсуждать квартиру и вещи. Я сегодня в первый раз буду разрезать своими руками мертвое тело, ты можешь это понять?
Возможно, Лена понять и могла. Но явно не хотела.
— Сережа, ну что ты, честное слово! — она обиженно надула пухлые губы. — Подумаешь, мертвое тело резать! Ты мне сам говорил, что миллион раз видел, как это делают другие. Сделаешь точно так же, вот и всё. Велика наука, можно подумать. Квартира важнее, я хочу, чтобы мы как можно быстрее переехали, потому что сил нет уже терпеть этот клоповник на выселках. Ты только представь: у нас будет двухкомнатная квартира, своя кухня, своя ванная, свой отдельный туалет, и спать мы с тобой будем не вместе с мамой и Дашкой. Давай приезжай сразу после занятий, я поеду часов в двенадцать, а ты потом подтягивайся. За сегодняшний день все разберем, подготовим к переезду, помоем, почистим, а завтра ты не ходи на занятия — будем вещи паковать. Сходим с утра в магазин, попросим у них коробки из-под товара, они все равно тару выбрасывают, бесплатно отдадут…
Она говорила и говорила, строя планы переезда и оглашая вслух перечень неотложных дел, которые необходимо сделать, чтобы счастливо зажить в квартире Анны Анисимовны, а Сергея передергивало от раздражения, и он хотел как можно быстрее собраться и уйти уже наконец отсюда.
Как обычно по утрам перед занятиями, он встретился с Ольгой в метро. До больницы они шли пешком.
— Не передумал быть «желающим»? — спросила она. — Может, мне уступишь? Мне ведь тоже хочется свои силы попробовать.
— Еще чего! — засмеялся Сергей. — Сам буду вскрывать. Я ж тебе рассказывал, когда во мне впервые проснулся интерес к Смерти. Вот с тех пор и мучаюсь, уже скоро пятнадцать лет моим мучениям можно праздновать.
Он умел слово «Смерть» произносить так, что оно даже звучало с большой буквы. Ольга понимающе кивнула: о непонятном многим пристрастии Саблина она знала.
Вообще-то смертью Сережа начал интересоваться в раннем детстве. Ему было лет семь-восемь, когда он спросил у тети Нюты про место, куда отвозят покойников, когда они умирают.
— Это место называется морг, — охотно объяснила Анна Анисимовна, которой даже в голову не пришло заявить племяннику, что рано ему еще такие вопросы задавать и он еще слишком маленький, чтобы спрашивать про смерть. Тетка всегда обращалась с ним как со взрослым.
— А там страшно?
Нюта рассмеялась и обняла мальчика.
— Да что ты, нет, конечно! Что там может быть страшного?
— Ну, покойники же, они холодные.
— И что? Вон стол тоже холодный, но ты же его не боишься. Смерть — это естественно, Серенький, это нормально, это рано или поздно происходит со всеми. А ты начитался всякой дури и теперь боишься, а зря. Покойники не страшные, наоборот, их жалко очень, они там лежат совсем раздетые, многие после вскрытия, разрезанные и через край зашитые, они даже прикрыться не могут. Они совсем беззащитные. Хочешь, я договорюсь, сходим с тобой вместе, я тебе там все покажу, покойников посмотришь, даже потрогать их сможешь и убедишься, что я тебя не обманываю.
Тогда он испугался и идти в морг не захотел, но про смерть все равно часто спрашивал у тетки, а в книгах, которые читал постоянно, очень быстро и запоем, выискивал в первую очередь те места, где описывалось то, что так притягивало и будоражило его мысли.
Впервые в морг он попал в тринадцать лет. Анна Анисимовна его готовила, но Сережа все равно боялся. Не покойников, конечно, Нюта ведь объясняла, что они не страшные и вреда никакого причинить никому не могут. Он переживал, что может опозориться, потому что в книгах и в кино частенько говорилось о том, что в такие минуты может случиться рвота, понос или даже обморок. Показать себя слабым для Сережи Саблина было невозможно. По дороге к судебно-медицинскому моргу, куда привезла его тетя Нюта, потому что у нее там был знакомый эксперт, ноги у него подгибались и предательски подрагивали, однако все оказалось вовсе не страшно. Нюта чутьем угадала правильный момент для первого близкого знакомства со смертью: мальчики в переходном возрасте огрубевают душой и стремятся все отрицать, как это было когда-то с ее собственным сыном Володей. Их встретил в морге доктор в белом халате, с которым тетя Нюта договорилась о том, чтобы провести для племянника ознакомительную экскурсию, как она выразилась, в образовательно-воспитательных целях. Это был пожилой дядька с доброй улыбкой и седой коротенькой бородкой, из-под врачебного колпака торчали во все стороны серебряные кудри, а под халатом колыхался при ходьбе внушительный живот.
— Вот здесь у нас холодильник, — жизнерадостно рассказывал он. — Открывать?
Он вопросительно посмотрел на Анну Анисимовну, а та, в свою очередь, перевела взгляд на Сергея.
— Открывать, — мужественно ответил мальчик.
Зрелище замороженных трупов он выдержал стоически, даже лицо не дрогнуло.
— Ну, теперь добро пожаловать в секционную, — продолжал весело приговаривать доктор, ведя их по коридору в другое помещение. — У нас тут девушка, невеста, беременная. Замуж собиралась, а прежний поклонник, которому она отказала, взял да и убил ее из ревности. Еще не вскрытая лежит, так что ребенку вполне можно показать.
— Я не ребенок, — грубо сказал Сережа.
Но доктор отчего-то не обиделся, только рассмеялся.
— Тогда тем более можно показывать.
Они остановились перед дверью, и прежде чем открыть ее, доктор снова обратился к Сереже:
— Не дрейфишь, боец? Имей в виду, замороженный труп — это совсем не то же самое, что труп, подготовленный к вскрытию. В секционной рядом со столом всегда смерть стоит и в затылок тебе дышит. Не передумал?
Сережа упрямо мотнул головой.
На секционном столе лежала дивной красоты молодая девушка, одетая в платье песочного цвета с пуговками сверху донизу, короткими рукавами и «погончиками» на плечах. Длинные волосы свисали почти до пола.
— Как ее убили-то? — будничным голосом спросила тетя Нюта.
— Ножом в спину, все платье сзади в крови, спереди-то нет ничего, а сзади…
Сережа прислушивался к себе: кажется, не тошнит, и голова не кружится. Ничего, он в грязь лицом не ударит. На предложение «потрогать тело» он, не задумываясь, кивнул и прикоснулся к мраморно-белой коже руки, не прикрытой коротким рукавчиком модного в те годы платья-«сафари». Он почему-то думал, что рука будет ледяной, как извлеченная из морозильника курица, которую ему иногда приходилось вынимать заранее и размораживать, если мама просила. Но кожа убитой девушки была просто прохладной. Ничего особенного. И ничего такого уж страшного.
— А почему она одетая? — спросил он доктора. — Я думал, покойников режут голыми.
— Во-первых, не режут, а вскрывают, очень серьезно поправил его седой кудрявый врач, — а во-вторых, если человека привезли с места преступления, то нельзя просто так снимать с него одежду. Это нужно делать под протокол, официально, в ходе проведения экспертизы. А то вдруг на одежде какие-нибудь важные следы остались? Все должно быть зафиксировано и записано. Осмотр и описание одежды — это обязательная часть процедуры вскрытия.
Нюта задумчиво рассматривала тело.
— Надо же! Какие были планы — и ничего теперь не будет. Ведь замуж собиралась выходить, ребеночка рожать, хотела растить его, о муже заботиться, быть хорошей женой, хорошей матерью. Мечтала, наверное, лет через двадцать пять стать бабушкой, нянчить внуков, представляла себе, как за одним столом будет собираться большая дружная семья… И ничего теперь не будет. Вообще ничего. Только одна большая скука. И у жениха ее вся жизнь теперь наперекосяк, он ведь тоже, небось, и мечтал, и ждал, и представлял себе что-то, планировал. И больше ничего этого у него не будет. Будет что-то другое, конечно, но не это. Тоже ведь жизнь разрушена…
Сережа в свои тринадцать лет был достаточно умен, чтобы правильно услышать смысл теткиных слов и вообще понять всю затею с походом в морг: смерть страшна не сама по себе, а тем, что разрывает нити, связывающие разных людей и разные события. Разрывает внезапно и очень болезненно. Он запомнил это на всю жизнь.
