Новая редакция устава четко формулировала, в отличие от старой, что именно нужно обобществлять при образовании колхоза. Колхозникам предоставлялось право держать корову, мелкий скот и приусадебный участок. В статье Сталина «Головокружение от успехов» без всяких оговорок утверждалось: «Артель является основным звеном колхозного движения». При этом насаждение колхозов силой Сталин называл нарушением партийных директив.
Надо взвесить, от чего Сталин декларировал отказ. Основным звеном организации сельскохозяйственного труда становилась артельная форма колхозов. Хотя в последующие десятилетия никогда не упоминалось о наличии частной собственности в руках колхозника (приусадебный участок, корова, мелкий скот и птица), эта собственность функционировала под названием личной, а «нелегальным» считался только термин «частная собственность».
Вместо коммуны в деревне утверждалась крестьянская артель — «двуликий Янус». Одним обличьем она обращалась к экономике, которая работала по директивному плану, а другим — к рыночной экономике, то ость к живому производству, которое существовало благодаря естественной заинтересованности производителя. Артельная форма колхоза требовала образования свободного рынка, на котором цены формировались по закону спроса и предложения. Она требовала наличия товарно-денежных отношений, причем не только в ограниченной сфере сельскохозяйственного производства, но и во всей экономике.
В своей знаменитой статье Сталин объявил курс на коммунизацию крестьянства левацким искажением линии партии и обвинил в этом местных работников. Однако для посторонних наблюдателей было ясно, что коммунизация была линией Кремля, и эта линия базировалась на определенных теоретических представлениях. В реферате о советской аграрной политике, который в начале 1934 года подготовило польское посольство в Москве, читаем: «В первой, горячечной фазе коллективизации частная собственность запрещалась почти полностью, что проявилось в форсировании объединений типа коммун с общим жильем, кухнями и коллективизированным скотом, даже мелким. Постепенно отступая от этой теоретической концепции, крестьянам возвращали собственность на дома, огороды, мелкий скот, и, наконец, на коров».
Польские аналитики слишком оптимистично оценивали способность руководителей советского государства отойти от коммунистической концепции, на которой базировалась идея сплошной коллективизации. Сначала отступление к артели считалось временным. В резолюции XVI съезда ВКП(б), который работал в июне-июле 1930 года, подчеркивалось, что на данной стадии основной формой колхоза является сельскохозяйственная артель, но высказывалось предположение о том, что «колхозное движение может подниматься к высшей форме — к коммуне — в соответствии с повышением технической базы, ростом колхозных кадров и культурного уровня колхозников». Однако Сталин больше не решался посягнуть на приусадебный участок, хотя случалось, облагал налогами произведенную на нем продукцию. До конца жизни генсек был убежден, что действовавшая программа РКП(б) 1919 года рано или поздно будет реализована полностью. «Чтобы поднять колхозную собственность до уровня общенародной собственности, — писал он в 1952 году, — надо исключить излишки колхозного производства из системы товарного обращения и ввести их в систему продуктообмена между государственной промышленностью и колхозами».
Рыночное обличье колхозного строя смягчало диспропорции советской экономики, которые были органически свойственны плановому регулированию. Оно сигнализировало плановикам, где и когда нужно принять меры, во избежание трудностей с реализацией продукции, «отовариванием» денежной заработной платы и тому подобное. Рядом со свободным выбором места труда, которое было предоставлено рабочему классу без усилий со стороны последнего, крестьяне в 1930 году отвоевали себе приусадебный участок с коровой и мелким скотом. Эти два инородных для коммунистической экономики элемента сделали возможным ее длительное функционирование. Она всегда оставалась неэффективной, но давала возможность Кремлю использовать колоссальный мобилизационный ресурс, которым владела в силу самой своей природы.
4. Кризис колхозного строя
Советская историография признавала наличие кризиса колхозного строя в 1930–1932 годах и вызванных им «продовольственных затруднений». Считалось, что кризис был порожден неумением колхозников работать коллективно. Со временем, мол, все наладилось, партия и правительство осуществили организационно-хозяйственное укрепление колхозов и колхозный строй вышел из кризиса.
Эти утверждения якобы подтверждались правительственными декларациями и постановлениями. В марте 1930 года Кремль отказался от насаждения коммун под видом артелей. В апреле 1930 года правительство приняло закон о хлебозаготовках: колхозы должны сдавать государству от трети до четверти валового сбора. Основная часть урожая подлежала распределению по трудодням. В мае 1932 года была разрешена колхозная торговля по ценам, которые формировались на рынке.
Действительность, однако, оказалась другой. В хлебопроизводящих регионах государство фактически восстановило продразверстку времен гражданской войны. Три года подряд у колхозов забирали почти весь урожай, обрекая колхозников на голодание. В хлебопотребляющих регионах государство снизило поставку хлебом и лишило продовольственных карточек целые категории населения, что также привело к голоданию. Куда девался хлеб?
В 1929 году в мире вспыхнул невиданный по глубине экономический кризис, который назвали Великой депрессией. В условиях кризиса упали цены на промышленное оборудование. Советские внешнеторговые организации с энтузиазмом скупали за валюту все подряд по низким ценам и на льготных условиях оплаты. Но оказалось, что цены на сельскохозяйственную продукцию упали еще больше. Долгосрочных ссуд никто не давал. Чтобы заработать валюту, приходилось продавать больше хлеба. Проволочка с поставками хлеба на экспорт угрожала большими неприятностями. Чтобы найти валюту для очередных платежей по векселям, советское правительство выставило на аукцион музейные сокровища.
Тем временем объем государственных хлебозаготовок существенно сократился. Крестьяне только имитировали труд на колхозных полях, потому что почти ничего не получали за произведенную продукцию. Кремль дал политическую оценку этой недобросовестности — кулацкий саботаж. С каждым годом хлебозаготовки становились все более жесткими. Осенью 1932 года Сталин образовал в основных хлебопроизводящих регионах чрезвычайные заготовительные комиссии. В Украине комиссию возглавил председатель Совнаркома СССР В. Молотой. На Северном Кавказе комиссия действовала под руководством секретаря ЦК ВКП(б) Л. Кагановича. В Поволжье председателем комиссии работал секретарь ЦК ВКП(б) П. Постышев. Результатом их деятельности стал голод во всех перечисленных регионах. Голод вспыхнул и в городах нечерноземной зоны, снятых с централизованного снабжения.
Мы знаем, что чрезвычайные комиссии в некоторых регионах или в отдельных частях региона не ограничивались конфискацией наличного хлеба, включая и зерно для весеннего сева. Кое-где реквизировались нее продовольственные запасы, накопленные крестьянами до нового урожая. Ясно, что конфискация продовольственных запасов выходила за рамки хлебозаготовительной кампании и была формой репрессии, поправленной на причинение смерти от голода. Кого Сталин репрессировал таким образом? Был ли террор голодом и вызванный им Голодомор местью, или он имел какое-то другое смысловое наполнение?
Национальное измерение геноцида
1. Сталинский оскал
Сталин выглядел застегнутым на все пуговицы даже в ближайшем окружении. В государственных делах он считал необходимым держать дистанцию. Только в редкие моменты высшего волнения из-под его пера прорывались слова, которые давали представление о темных глубинах его души.
Почему Сталин иногда вынужден был собственноручно писать подчиненным? На южных курортах нельзя было иным способом обсуждать конфиденциальные вопросы с теми, кто оставался в Кремле «на хозяйстве». 11 августа 1932 года в письме Л. Кагановичу он выразил глубокое возмущение тем, что десятки райпарткомов в Киевской и Днепропетровской областях осмелились заявить о нереальности хлебозаготовительного плана. В связи с этим он заявил: «Если не возьмемся теперь же за выправление положения на Украине, Украину можем потерять. Имейте в виду, что Пилсудский не дремлет, и его агентура на Украине во много раз сильнее, чем думает Реденс (Станислав Реденс — председатель ГПУ УССР с августа 1932 до февраля 1933 года. — Авт.) или Косиор. Имейте также в виду, что в Украинской компартии (500 тысяч членов, хе-хе) обретается немало (да, немало!) гнилых элементов, сознательных и бессознательных петлюровцев, наконец — прямых агентов Пилсудского. Как только дела станут хуже, эти элементы не замедлят открыть фронт внутри (и вне) партии, против партии. Самое плохое это то, что украинская верхушка не видит этих опасностей. Так дальше продолжаться не может».
