захлебнулся, приумолк Дружба — Николай Васильевич Градов. И я, ожидая, когда он успокоится, смотрел на Днепр.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Несмотря на воскресенье, на реке разгорался по-своему трудовой день. Гулко шлепали плицы колесных, отживающих свой век пароходов; плыли вверх и вниз по течению винтовые пассажирские и грузовые суда, катера и труженики буксиры; проносились стремительные «ракеты»; точно огромные лебеди, тихо скользили спортивные яхты, хватая сверкающими белыми парусами малейшее дыхание ветерка. На лодках с гребными веслами потешался вырвавшийся из душных объятий города рабочий люд.
У берега, вблизи от нас, река отливала небесной голубизной. Преломляясь в ней, снопы солнечного света устремлялись в придонные пески и камни — серые, фиолетовые, красные, белые… Свет стлался длинными полосами на успокоившейся, без единой морщинки поверхности, играл мягкими отблесками на сверкающих цветах водяных лилий. И лицо Дружбы постепенно прояснялось, но скоро по нему пробежала тень внутренней встревоженности — позади, с вершины скалы, донеслись веселые голоса. Мы разом оглянулись. По тропинке спускались две женщины.
— Дидимозоида! — воскликнул Градов.
Я не успел осмыслить причину его встревоженности, увлеченный неожиданным появлением незнакомок. Одна — смуглая и черноволосая — помахивала над головой букетом васильков. Лицо другой, бегущей за ней, было обрамлено золотистыми волосами и будто светилось.
Чернявая стремительно соскочила с помоста, едва не наткнувшись на меня, вскрикнула. Однако, тут же метнув быстрый вопросительный взгляд, звонко хохотнула, бросила мне в лицо два цветка и помчалась по берегу. Я лишь щелкнул пальцами, проводив красавицу долгим взглядом.
— Гри-и-иппа! — удалясь на почтительное расстояние, позвала черноволосая.
Но золотоволосая не отозвалась. Застыв на месте, она вперила глаза в Градова, нерешительно протянула ему руку, Он как-то нехотя коснулся ее пальцев и совсем хоодно, с дымящимся окурком самокрутки в зубах, процедил:
— А-а… Здравствуйте, Агриппина Дмитриевна… — С явно напускным прохладным спокойствием он поглядел ей в глаза и после длинной паузы присовокупил: — Товарищ Цырулик…
Агриппина Дмитриевна смущенно потупилась. Я заметил, даже покраснел, будто от щелчка, ее слегка вздернутый носик. Странным показалось мне отношение Дружбы к этой привлекательной, стройной, еще совсем молодой женщине.
Свет проливался с самого, казалось, неба на ее белое лицо. Потому вся она выглядела нежно-белесой с бездонной голубизной глаз.
— Мы не очень помешали вам? — больше ко мне, нежели к Градову, тихо обратилась она, открывая в мягкой улыбке ровные, ярко-белые зубы.
— Здесь купальня, — ответил я. — И мы вам не помешаем.
Но Дружба словно ударил меня острым взглядом.
— Пожалуйста, купайтесь, — отчужденно пробормотал он Агриппине Дмитриевне? — Мы сейчас уйдем, не боги какие!
Она не шелохнулась. Только стали нежнее ее глаза. Мне показалось, что она попросила у меня помощи.
— Николай Васильевич, — повернулся я к нему, — останемся?
— Гм… — отмахнулся он, выплевывая окурок и растирая его ногой в песке.
Тотчас я ощутил короткое прикосновение к своему оголенному плечу чьей-то руки.
— Извините меня…
Карие глаза черноволосой, вернувшейся к нам, переметнулись с меня на Градова.
— Извините, мы давно наблюдаем за вами, — сказала она. — Это так интересно. Забавно было смотреть на вас, вы так хорошо плаваете. И потом, должно быть, у вас была душевная беседа. Мы просто боялись беспокоить вас. И вот решились. — Немного помолчав, она весело заключила: — Знаете, вчера были наши именины…
— Еще бы! — перебил он черноволосую с явным ехидством. — Как же, был день святых Агриппины и Аграфены. Понимать надо, вас зовут Аграфена… Постойте, а как по отчеству?
— Тарасовна… Только я не Аграфена, а Светлана Тарасовна! — окидывая его лукавым взглядом, бойко отрекомендовалась она. — Но вы, пожалуйста, зовите меня просто… Света. Гриппа мне очень много хорошего рассказывала о вас.
Я уловил заверение, что с ней можно разговаривать без церемоний. Но Дружба почему-то поморщился. Не обращая внимания на его гримасу, она повторила:
— Света! Мне так нравится… Я тут совсем недавно. Приехала, как говорится, с корабля на бал, то есть на работу. Гриппа все устроила. Здесь так хорошо! И сюда многие просились… — Она замолчала и вдруг произнесла проникновенно: — Нет такой силы, которая могла бы разлучить нас с Гриппой. Ее беда — моя беда, ее радость — моя радость. И вчера была наша радость, наш праздник — ее именины. — Светлана Тарасовна рассмеялась, точно веселые колокольчики зазвенели над водами Днепра. — И почему вас не было вчера с нами?! И-и, какое тут было! Гроза… Знаете, гроза, а мы с Гриппонькой ничуточки не побоялись. Гремело, сверкало в небе, лило на нас… Хо-о-ро-о-шо!
Она была словно актриса на сцене, а мы — завороженная ею публика.
Вот Светлана Тарасовна сунула мне в руки букет васильков и, как бы проверяя свой голос, взяла высокую ноту, запела:
Ой, Днипро, Днипро, Ты широк, могуч, Над тобой, Днипро, — Журавли…
Ее прекрасный голос — контральто — разнесся вокруг, устремляясь в небо к стаям чаек, наполняя неоглядный речной простор…
Но вот перестал звучать ее изумительный голос, и показалось, вместе с ним замер и сам Днепр. Лишь у берега ворковала вода в затонувших ветвях топляка. И Светлана Тарасовна вдруг насторожилась, прислушиваясь к их невнятному шелесту. И сама стала непонятной мне, когда виновато заулыбалась, словно хотела извиниться за собственную озорливость и будто заверяя, что это ее минутная слабость.
— На Агриппину — травы в соку, — наконец пробурчал Градов, глядя на Агриппину Дмитриевну. — И девочка, стало быть, тоже…
Мне стало неловко, точно он незаслуженно оскорбил Агриппину Дмитриевну. Впору было заступиться за нее, но меня опередила черноволосая певунья:
— Могу дополнить высказанную вами народную примету о травах в соку: на Агриппину гречиха мала — овсу порост. Так вот, не овсы нынче у нас, а чудо!.. И еще знаете: нынче, ровно в полночь, папоротник зацветет.
