Стук в дверь рассеял его грезы. Лахнер крикнул: «Войдите!» – и приготовился встретить то новое, что ждало его в этом фантастическом положении.
В комнату вошел Фрейбергер. Он молча взял стул и подсел к изголовью кровати Лахнера.
– Ну, что у вас новенького? – спросил последний.
– Я прямо от князя, – ответил еврей. – Его сиятельство только что получил подробный доклад обо всем, происшедшем вчера на вечере графини Зонненберг. Ваше счастье сделано, потому что вами очень довольны.
– Ну, а как дело с моим отпуском?
– В настоящий момент ваш отпуск продлен на пять дней, но можно предположить, что вы никогда более не вернетесь в полк.
– Долго еще мне придется оставаться майором фон Кауницем?
– Да. Пока что вы в высшей степени необходимы.
– Что же, в одном отношении мне это очень приятно.
– Именно?
– Мне приходится драться на дуэли с одним мерзавцем, который позволил себе оскорбить вчера баронессу Витхан. А это будет возможно только в том случае, если мне не придется преждевременно сойти со сцены.
– Ах вы, забияка! И суток еще не прошло, как вы стали дворянином, а уже дуэль… Но, говоря серьезно, милейший, было бы очень неудобно дать этой дуэли состояться. Ридезель – известный бретер и фехтует как сам дьявол. Если дело дойдет до дуэли, то он убьет вас…
– Ну, это еще вопрос!
– А если он убьет вас, то создастся крайне неудобное положение. Либо надо будет разоблачить ваше настоящее имя, что придется не по душе князю Кауницу, либо похоронить под теперешним псевдонимом, с чем может не согласиться майор Кауниц.
– Так или иначе, но от этой дуэли я не откажусь!
– Очень возможно, что нам удастся оттянуть это дело до тех пор, пока вы не получите возможность закончить его от своего собственного имени.
– Да, но если секунданты Ридезеля явятся ко мне, то я уже не буду в состоянии отклонить или затянуть переговоры.
– Вы и не можете этого себе позволить. Майор Кауниц – человек чести. Раз вы олицетворяете его, то и должны действовать так же, как поступил бы и он сам. Ну да предоставим событиям идти своим естественным ходом. Вот я принес вам сто дукатов и привел лакея: для родовитого дворянина неприлично пользоваться услугами наемного трактирного слуги. Ваш лакей стоит в передней. Разрешите ему войти.
Старый еврей открыл дверь и позвал лакея.
– Да ведь это Зигмунд, ваш родственник! – воскликнул Лахнер.
– Ваш слуга, господин барон, – раболепно поклонился Фрейбергер, который при третьих лицах всегда держался с Лахнером очень почтительно. – Я не скажу, чтобы он был уж очень прилежен, но зато на него можно положиться.
– Господи боже, и это называется рекомендацией, – произнес Зигмунд. – Ну, погоди же ты. Господин барон, я ставлю целью своей жизни доказать Фрейбергеру, что он относится ко мне пристрастно и несправедливо.
Зигмунд снова отправился обратно в переднюю.
– Этот парень очень пронырлив и боек, но он не болтун, и на него можно положиться, – сказал Фрейбергер. Кроме того, я вышколил его специально для вас.
– Вы ознакомили его с истинным положением вещей?
– Боже упаси. Он и не подозревает, кто вы такой, и твердо убежден, что для неизвестных ему целей вы были переодеты тогда рядовым.
– Говоря откровенно, Зигмунд мне не особенно-то нравится. Мне кажется, что он легкомыслен и болтлив.
– Друг мой, я ручаюсь за него. Впрочем, Зигмунд останется у вас только на первое время, а дальше видно будет. Ну-с, а теперь я ухожу. Мне надо приобрести для вас приличное платье, верховую лошадь и кое-какие безделушки.
– Постойте минуточку. Расскажите мне, за что преследуют эту несчастную баронессу Витхан? Вчера со мной неоднократно заговаривали, и мне приходилось отвиливать. Боюсь, как бы мне не провраться.
– О, история баронессы Витхан – это целый роман. Рассказывать вам ее подробно было бы слишком долго, сейчас времени нет.
– Так вы изложите ее в общих чертах.
– Извольте. Несколько лет тому назад…
В этот момент в комнату вбежал Зигмунд и доложил:
– Господин барон, тут пришел какой-то господин, он просит принять его. Он явился от имени барона Ридезеля.
– Проведи его в приемную и попроси обождать, я сейчас оденусь, – сказал Лахнер.
Через несколько минут наш гренадер уже стоял в приемной перед молодым, стройным человеком с мушкой на щеке. Одежда выдавала в посетителе человека из высшего круга.
– Я имею честь говорить с господином бароном Кауницем? – заговорил незнакомец. – Мое имя, наверное, хорошо известно вам. Я – Людвиг Эдлер фон Ваничек[19], тот самый Ваничек, который написал знаменитое сочинение «Сто один довод» против янсенизма[20] вообще и в частности – против воззрений Кенеля[21]. Теперь я работаю над созданием или, вернее, заканчиваю свою «Югурту», трагическую оперу, выдающиеся качества которой вызывают столько шума и толков. Но это происходит совершенно без моего участия, честное слово. Другие сами стараются через друзей вызвать побольше шума, но мне это не нужно. Зачем? Истинный талант все равно скажется… Между прочим, я состою одним из атташе прусского посольства, но, по-моему, это несравненно менее почетно, чем то место, которое я занимаю в литературе. Вам, конечно, известно, что я написал знаменитую «Критику новейшей литературы». Вероятно, вы знаете также, что я писал ее по поручению своего правительства. Я был очень строг, но вполне справедлив, и девственница Германия должна быть благодарна мне за то, что я на многое открыл глаза. Например, Готфрида Бюргера[22] я представил в его истинном свете – как бездарного пачкуна, пишущего только для черни и совершенно лишенного чувства изящного, ну, а Иоганна Миллера[23] я совершенно замолчал, чем развенчал из обоих.
Лахнер потерял наконец терпение:
– К делу, сударь, к делу, – сказал он.
– Простите, – шаркнул ногой Ваничек. – Я до такой степени увлечен литературой, что забываю ради нее обо всем. Вы знаете, недавно я прочел первые два акта моей «Югурты» в избранном обществе, а сегодня рано утром мне приносят золотую табакерку «от неизвестной почитательницы». Я был так рад, что…
– Еще раз повторяю вам: к делу!
– Вы совершенно правы, барон. Мое оживление и радость могут показаться вам неприличными, тем более что я до известной степени являюсь к вам в качестве… ну, как бы это сказать?.. ангела смерти, что ли.
– Я вас не понимаю.
– Барон Ридезель, мой друг, передает вам через меня свой вызов на дуэль, а он имеет дурную привычку поражать своего противника насмерть… Да, дружба требует от меня тяжелых жертв. Я – человек тихий и мирный; я с наслаждением прислушиваюсь к сладостному журчанию Кастальского источника[24], а судьба и дружба требуют, чтобы я внимал яростному звону оружия, стремящегося проникнуть в недра враждебного сердца… В последние четырнадцать месяцев я имел печальную честь многократно быть секундантом моего друга, и – боже мой! – сколько крови пролито кровожадным Ридезелем. Собственно говоря, я считаю дуэль неподходящим способом разрешения спорных вопросов, так как тут дело лишь в ловкости и счастье, а никак не в абсолютной правоте. Но что вы поделаете, если Ридезель не хочет драться на дуэли без меня? Он считает меня своим добрым гением, так как не было ни одной происшедшей в моем присутствии дуэли, которая бы не окончилась благоприятно для него. Но, с другой стороны…
– Где должна состояться дуэль?
– Да уж здесь для этого облюбован Бригитенау.
– Час?
– Предоставляется вам. Но мой друг желает, чтобы это совершилось как можно скорее.
– Я готов.
– Великолепно! Так с этим можно, значит, покончить до обеда. В час дня у охотничьего домика в Бригитенау?
– Я немедленно извещу об этом своего секунданта.
– У вас имеются какие-либо особенные условия?
– Нет, – ответил Лахнер.
– Значит, нам не о чем больше говорить?
– Не о чем.
– Я бесконечно рад чести познакомиться с вами, господин барон. Надеюсь, что вам еще удастся послушать мою «Югурту», а уж хотя бы ради этого одного стоит остаться в живых, хе-хе-хе… Итак…
– До свидания, до свидания, господин Ваничек. Дверь как раз позади вас, а все, что было нужно, мы уже выяснили. Милости прошу…
Лахнер широко открыл дверь перед разговорчивым литератором и сделал рукой столь выразительный жест, что даже малозастенчивый Ваничек должен был понять его и ретироваться.
– Господи боже ты мой! – воскликнул Лахнер, оставшись один. – Более подходящего субъекта Ридезель не мог избрать в секунданты. Вот уж «рыбак рыбака видит издалека»… Но как это отлично складывается. Теперь уже нельзя будет помешать дуэли.
Он присел к письменному столу и написал записку к Левенвальду. Зигмунду было приказано немедленно отнести ее по адресу.
«Однако, – сказал себе Лахнер, встав перед зеркалом и тщательно осматривая себя, – с моей стороны, немалое нахальство, показаться командиру при дневном свете. Конечно, до известной степени родинка и парик придают моему лицу несколько другое выражение, а все-таки… Впрочем, солдат так много, что в глазах командира они все сливаются в сплошное серое пятно… И главное, кому может прийти в голову, что гренадер рискнет на столь дерзкую мистификацию? Самое важное – не заронить ни в ком и искры сомнения, а это возможно лишь в том случае, если держаться смело и свободно… Да и поздно теперь думать обо всем этом: жребий вынут, надо ждать своей участи; чаша налита – надо ее выпить до дна. А там будь что будет!»
