— Извините, Ксения, но я прошу вас остаться.
— Хорошо, — покорно кивнула я, уходить мне совершенно не хотелось. — Но только и я попрошу. Всех. Не обращайте на меня внимания. Ведите себя как всегда.
— Это невозможно, — хохотнул мой сосед справа. Кажется, его звали Сережа, а может быть, Саша. — Вы — чудо!
Непонятное поведение господина Ельчанинова было вскоре забыто. Настроение компании повысилось на несколько градусов, и пауз между словами у гостей больше не возникало.
К вольным выражениям я отношусь философски. Возьмем, к примеру, наш городок.
Основана моя малая Родина на месте поселения ссыльных каторжников, и далеко не все из них были графьями-дворянами. Основную массу составляли уголовники что ни на есть рабоче-крестьянского происхождения.
С тех пор наш городок разросся за счет заводов и стал совершенно люмпеновским. Тут уж бороться за чистоту родного языка стало вовсем трудно. И пошло, и поехало, и поперло... Поэтому ничего нового для себя я от этих ребят уже не услышу...
— Ксюша, а давайте выпьем на брудершафт?! — беззастенчиво предложил высокий брюнет, имевший вид типичного нового русского. Он подошел с другой стороны стола. Я нисколько бы не удивилась, увидев на конце массивной золотой цепи, поблескивавшей в вырезе рубашки, килограммовый брильянтовый крест-оберег. Тайны из своих намерений брюнет не делал и долго и громко объяснял, что они все (гости откликнулись одобрительным гулом) меня зауважали за то, что соблюла традицию. И еще за то, что я красивая женщина («Неприкрытая лесть!») и вообще хороший парень («Господа, где логика?!»).
Перецеловалась я со всеми. Впрочем, очень целомудренно. Не в меру ретивых господ остальной «бомонд» твердо осаживал. Кажется, с некоторыми я целовалась по несколько раз. Не по своей инициативе.
А вот Илья куда-то исчез. Сцену всеобщего пьяного целования он не наблюдал.
К моему огромному удивлению, застолье так и не переросло в обычную русскую, пьянку со скандалами и мордобитием. По моим наблюдениям, некоторые ребята и вовсе не пили. На мой беспардонный вопрос спокойно ответили, что «завязали» и «надо же этих придурков кому-то по домам развозить».
Ельчанинов «летучим Голландцем» мелькал то здесь, то там. Что-то со стола исчезало, что-то появлялось. Наконец, он вынес из дома гитару, и вся компания оживилась.
Сначала Илья пел один. Что-то о пыльных дорогах, о чужих горах, о последнем патроне, об оставшихся там друзьях, о солдатском котелке, о крови, которая на земле не алая, а черная...
Пел он хорошо. Проникновенно и душевно. Я чуть не разревелась!
В памяти всплыло трагическое воспоминание: первый запаянный цинковый гроб, который привезли к нам во двор... даже не гроб, а просто блестящий ящик... Совершенно спокойную женщину с пустыми глазами, мать того мальчика... она никак не хотела понимать, что происходит... Обводя собравшуюся толпу глазами, словно спрашивала, зачем они сюда пришли... И люди отводили взгляды... там не может быть ее сына... это простой ящик, обитый металлом... двухметровый двадцатилетний красавец, ее сын, туда просто не поместится...
... выражение нечеловеческой муки на лице соседки тети Нади, когда она узнала, что сына Вовку отправляют в Афган... звериный вопль «Не пущу!!!», потрясший нашу хрущевскую пятиэтажку...
...я была маленькой и боялась траурных маршей... Я запиралась в ванной и включала воду, чтобы спрятаться за ее шумом...
...помню тоненькую девушку, красоте которой я ужасно завидовала, ее всегда окружала стайка кавалеров... она перерезала себе вены... а он вернулся... в похоронке перепутали фамилии... Он полгода пил, потом исчез... уехал на Север, говорят...
Гитара пошла по кругу. Парни подпевали...
Я неслышно выбралась из-за стола и вошла в дом. В углу гостиной располагалось удобное кресло, похожее на шезлонг. Вот там-то я и пристроилась. И закрыла глаза.
Голоса с веранды были слышны и здесь. Но ребята пели, а не горлопанили, и я различала лишь отдельные слова.
Они вспоминали...
Нет. Им нечего вспоминать. Они все помнят. Они никогда не забывали!
Две слезинки не удержались на кончиках мокрых ресниц и все же сбежали по моим щекам.
— Не плачь. Это жизнь. Это наша жизнь.
Голос Ильи звучал тихо и глухо. Я чувствовала, что он смотрит мне прямо в лицо, но была не в силах открыть глаза, потому что в них стояли слезы.
Мягко прикасаясь кончиками пальцев к моим щекам, Илья стер слезинки.
Мне так захотелось прижаться щекой к его ладони...
Он продолжал медленно водить пальцами по моему лицу, нежно поглаживая каждый изгиб, каждую едва намечающуюся морщинку...
К сексу все это отношения не имело, но в моей душе что-то происходило. Что-то новое, хорошее, не поддающееся словам... и я поняла, где у человека находится душа. Она не в голове или у сердца — она повсюду, в каждой клеточке.
Рука Ильи все так же бережно поглаживала мое лицо. Теперь я не могла открыть глаза уже не из-за слез... Просто не могла. Не открывались они. Мозг не хотел возвращать меня в реальность.
Я чувствовала, что улыбаюсь, голова моя кружилась, и я улетала в легкую даль...
Он приласкал меня всю, хотя не дотронулся даже до шеи. Он обласкал мою душу.
Мне стало спокойно. Хорошо, как в детстве, в уютной, любимой кроватке под желтым легким, одеялом, с белой подушкой в кружевных рюшечках...
— А-а-а! Вот ты где, скотина! — донесся пьяный голос от двери на веранду. — Илюха! Водяра кончилась!
От неожиданности я распахнула глаза и повернула голову к вошедшему. Краем глаза одновременно заметила, как Ельчанинов судорожно отдернул руку от моего лица.
— Колян, а тебе не хватит? — недовольно поинтересовался Илья.
И тут из-за спины Коляна протянулась мощная рука с закатанными рукавами свитера и взяла его за горло локтевым захватом. Действие сопровождал снисходительный басок Жень Геннадича:
— Голуба моя, надрался, как скотина, так иди проспись. Ох, положу я тебя на кодирование, допрыгаешься...
От смущения я не знала, куда глаза девать. Ничем предосудительным мы не занимались, но между нами возникла какая-то связь, близкая... интимная.
— Ксюша, помоги мне салаты заправить, — нашел выход из неловкого положения Илья Владимирович. — А то, действительно, наквасятся парни, куролесить начнут. Надо бы закуски добавить. Вообще-то мы люди неплохие...
— Но лучше вас не трогать и обильно кормить, — попыталась я пошутить.
— Вот это правильный подход к делу, — поднял указательный палец хозяин.
Весь этот день был удивительно теплым и приятным. И даже не а смысле погоды, хотя и она не подкачала, а в смысле атмосферы и приятн9й компании.
Ребята шутили и смеялись, точнее, ржали, оглашая окрестности богатырскими голосами, чем чрезвычайно нервировали соседских собак.
К вечеру теплая тусовка начала постепенно таять. Гости подолгу прощались и не уходили, потом снова прощались и снова оставались. Но тем не менее к сумеркам нас осталось всего пятеро, считая меня и хозяина дома.
— Вы, наверное, устали, Ксюша? — заботливо поинтересовался Ельчанинов. Мы снова сидели за столом, но на сей раз пили кофе с конфетами, тортом и мороженым.
Как странно, эти закаленные, мужественные парни, как дети, обожают сладкое!
— Я вас отвезу.
— Вы выпили, Илья, вам нельзя. Лучше вызовите мне такси.
«Не разорится», — подумала я и с грустью констатировала, что мы снова перешли на «вы». Праздник закончился. Впереди — будни. А то, что происходило там, в гостиной...
Он просто видел мое состояние и попытался успокоить истеричную женщину. Остальное я напридумывала. В конце концов, это мое соображение, мои чувствами ничего страшного, если я иногда даю им волю.
— Ксюша, это совершенно безопасно, заявляю как доктор, — пробасил Жень Геннадич. — Мой друг машину даже в коме вести сможет. Проверено! Не так страшен советский танк, как его пьяный экипаж!
— Звучит очень оптимистически!
— Шучу, я шучу! — оправдывался толстяк, сообразив, что сморозил глупость.
— Ну, хорошо, — решила я, глянув в абсолютно трезвые глаза Ельчанинова. — После того волшебства, что вы сделали с моей ногой, всему могу поверить. Даже если скажете, что прилетели пришельцы.
— А между прочим, вы совершенно правы, — начал было Жень Геннадич, но его перебил господин Ельчанинов.
— Хорош заливать. Ты свои бредни среди здравомыслящих людей не распространяй. — Илья вошел в дом, взял ключи от машины и пригласил меня с собой.
Синяя «Мицубиси», к ночи ставшая черной, просто пожирала километры. До города было довольно близко, и мы доехали в рекордно короткие сроки. Причем не до города, а прямо до моего дома.
Ну, не совсем до дома... Я попросила высадить меня у аптеки. В девять вечера все мои старушки, как стойкие оловянные солдатики, еще на посту.
Всю дорогу мы молчали. Я обдумывала подробности этого дня, тщательно откладывая их в памяти. Однако по прибытии на место уже нужно было что-то говорить.
