— Платье для летнего дня, — комментировала Чар, — напоминает цветок лютика. Выполнено из органди. Ноги остаются открытыми для загара. Очень широкая юбка создает впечатление легкости, воздушности. Рукава обработаны фестонами. Облегающий лиф из набивного атласа.
Первая манекенщица грациозно двигалась по подиуму. Она кружилась, отчего ее юбка взлетала колоколом, замирала в картинной позе и снова продолжала движение. И в тот момент, когда под шум аплодисментов девушка скрылась за кулисами, ее сменили две женщины в более изысканных туалетах. Гордо вскинув головы, с томной чувственностью в движениях, они прошли на подиум.
— Платья для коктейля. Две вариации на одну и ту же тему…
Голос Чар то взлетал вверх, наполненный энергией, то стихал, подчиняясь ритму музыки и движениям манекенщиц. Они улыбались. Теплая волна доброжелательности, исходившая от восхищенного зала, захлестывала Чар. Она знала, что теперь это чувство — чувство успеха, навсегда станет частью ее жизни. Может быть, сегодняшний вечер многое изменит. Может быть… Может быть…
Звук собственного голоса доносился до Чар словно издали. Ее мысли были далеко, в будущем. И в этих сладостных мечтах она не представляла свою жизнь без Флетчера. Он был здесь, в зале, чтобы запечатлеть ее триумф на бесчисленных фотографиях. И Чар знала, что в эту минуту он чувствовал то же, что и она: уникальность момента, душевный подъем и ощущение полноты жизни.
Наконец Чар произнесла последние слова, показ ее моделей был окончен. Она прищурилась от яркого света. Манекенщицы собрались на подиуме и ждали, чтобы она присоединилась к ним. Всем вместе им предстояло в финале пройти по возвышению, купаясь в лучах славы, выпавшей на долю Чар. Она счастливо улыбалась, принимала аплодисменты, как дань признания ее таланта. Показ был завершен.
Стоя за кулисами, Чар наблюдала, как упаковывали платья, привезенные для шоу, и готовили их к отправке. Кто-то как нельзя более кстати предложил Чар стакан сухого белого вина. Сбросив туфли, Чар устало опустилась на большой чемодан, уговаривая себя, что волнение, вызванное признанием ее таланта, — пустяк по сравнению с огорчением от возможного провала. Неожиданно рядом оказался Флетчер. Его теплая ладонь дружески легла на плечо Чар. Инстинктивно она накрыла его руку своей.
— Когда завершаешь какое-нибудь важное дело, обычно испытываешь страшную пустоту. Я несколько месяцев не мог выйти из депрессии, когда продал свою компанию, — ласково улыбнулся Флетчер.
— Но ты, по крайней мере, сам все бросил и ушел, — грустно сказала Чар, — а у меня было всего пять минут, и я хотела, чтобы они длились вечно.
— У тебя будет гораздо больше времени, чтобы наслаждаться успехом, если только эти аплодисменты выражали настроение публики. — И Флетчер, с явной неохотой убрав руку с плеча Чар, отошел в сторону.
Чар молча проводила его глазами, не в силах вымолвить ни слова от усталости. Флетчер казался таким сильным, он мог бы обнять ее, прижать к себе, заставить вновь затрепетать, как тогда в Париже…
— До этого еще далеко, Флетчер, — тихо сказала Чар. — Когда я стояла там, на подиуме, я чувствовала, будто кто-то смотрел на меня через объектив, чтобы в один прекрасный момент поместить мой портрет на обложке «Ярмарки тщеславия», — засмеялась девушка. — Это смешно, я знаю. Но было так приятно находиться в центре внимания, сознавать, что людям пришлась по душе моя работа.
— В конце концов это обязательно случится. Никто еще не добивался успеха за несколько дней, — сказал Флетчер.
— Ты добивался, — напомнила ему Чар, — или ты меня обманывал, рассказывая о своих компьютерах?
— Нет, не обманывал, — засмеялся Флетчер, — но я никогда не говорил, что успех пришел ко мне в одночасье. Я говорил тебе, что в молодости был удачлив и немало попотел, упорно работая. Но сейчас это не имеет значения, честное слово. Эта часть моей жизни — уже прошлое.
Чар хотелось многое сказать ему сейчас, но она почувствовала, что от усталости и внезапно навалившейся на нее слабости она не в состоянии ворочать языком.
— Девочка моя, — неожиданно сказал Флетчер, словно обращаясь к ребенку.
На его лице отразилось внимание, забота и даже откровенная жалость. И без слов было ясно: что-то не так. Может быть, она вдруг потеряла свою привлекательность? Или Париж и страсть, охватившая их на вершине Эйфелевой башни, — только сон? Чар уже было собралась рассказать Флетчеру, что Росс больше не стоит у него на пути, и посмотреть, как он отреагирует на эту новость, как Флетчер протянул руку и заставил ее подняться.
— Пойдем. Ты так устала, что не можешь даже сообразить, как переставляют ноги при ходьбе, хотя это гораздо легче, чем размышлять, как и почему к одним успех приходит внезапно, а другим приходится за него бороться. Я не хочу больше слушать никаких возражений. Последние два дня я наблюдал, как ты отдавала распоряжения. Теперь моя очередь. Обувай туфли, мы уходим.
— Но банкет еще не кончился, — запротестовала Чар, — я не хочу уезжать домой.
— А ты и не поедешь домой, ты останешься здесь, в отеле, отдохнешь немного в одном из номеров. Не беспокойся. Я не собираюсь разорять «Броуди Дизайн», все за мой счет. Три сотни за ночь — это пустяк, если друг нуждается в отдыхе.
И Флетчер без дальнейших разговоров взял Чар под руку и, достав из кармана ключ от номера, повел ее к лифту.
— Флетчер, я не нахожу эту мысль удачной, — слабо сопротивлялась Чар, пока они поднимались на седьмой этаж.
И как только она могла подумать, что его интерес к ней ослабел? Пора бы ей уже изучить немного его характер. Флетчер терпеливо ждал своего часа и, дождавшись, добивался того, чего хотел. Точно так же он вел себя тогда на берегу, когда рассердил ее, и под парижскими звездами, когда от страха у нее захватило дух. Чар слышала учащенное биение своего сердца. Она знала, что ей следует сказать, но пока он уверенно вел ее по коридору, никак не могла сосредоточиться.
— Нет. Не говори ничего. Я отказываюсь слушать. Только «да, Флетчер», — и больше ничего. Понятно? — властно спросил он.
— Да, Флетчер, — вздохнула Чар, радуясь, что это согласие далось ей так легко.
Усталость внезапно прошла, и она с нетерпением ждала следующего движения Флетчера. Было бы так приятно, если бы он нежно провел ладонью по обнаженной спине, обнял бы и поцеловал, как тогда в Париже. Снял бы тонкие бретельки, удерживающие платье на плечах. Что, если так и будет?
И что тогда делать ей? Она не хотела допускать, чтобы он завладел ее чувствами, но больше не могла отрицать очевидного: ее страстно влекло к Флетчеру. Особенно когда они были наедине, как сейчас.
