уважаемой организации. Он отражает сегодняшние противоречия внутри немецкого общества, различие во взглядах на будущие отношения между нашими политическими и общественными деятелями и, в конечном счете, между нашими народами. Фон Штудниц уверен, что главной задачей форума было научить Россию европейской демократии. Де Мезьер, как и Бар, прекрасно понимает, что в любом диалоге надо уметь расслышать собеседника, проникнуться его миропониманием. Что вовсе не предполагает отказа от собственной позиции.
Сегодня в Германии не так много людей, которые открыто позволяют себе говорить о необходимости продолжения диалога с Россией. Они находятся под угрозой быть подвергнутыми публичному остракизму. Такого рода шаги позволяют себе люди, прожившие большую часть своей жизни и знающие, почем фунт лиха. Те, кто испытал невероятные зигзаги европейской истории в XX веке. Пережившие Вторую мировую войну, принявшие на себя грехи нацизма. Выстрадавшие путь к примирению с советским народом. Познавшие благородство победителей.
Они знают, как тяжело дался путь к прощению и примирению между народами наших стран. И они точно знают, что наши страны связывают не только нити газопроводов, но нечто более глубинное и пережитое. Загляните в книги русских и немецких классиков, и вы откроете для себя ту внутреннюю неразрывную духовную связь, которая заставляла наши народы находиться в непрерывном диалоге друг с другом. Ограничусь двумя цитатами. В 1844 году Виссарион Белинский напишет: «Германия – отечество философии нового мира. Когда говорят о философии, то всегда разумеют германскую, потому что никакой другой философии человечество не имеет». А в 1903 году в письме своей недавней возлюбленной Саломе Лу Райнер Мария Рильке сделает неожиданное признание: «К числу сокровенных тайн и незыблемых опор моей жизни принадлежит то, что Россия – моя родина. <…> Другие страны граничат с горами, морями и реками, Россия же граничит с Богом…»
Нужны ли еще доказательства для прозорливой мудрости Эгона Бара и Лотара де Мезьера?
Август 2022
Закон да любовь
Прошу не считать мое последующее заявление сексуальным домогательством, но я проникся необыкновенно теплым чувством к Нине Александровне Останиной, председателю Комитета Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации по вопросам семьи, женщин и детей после того, как она, отвечая своим оппонентам, искренне сказала: «В указе президента не пропишешь же, что такое любовь». Это ее высказывание и пробудило во мне нечто похожее на запретное, но, безусловно, платоническое чувство женатого мужчины к замужней женщине. Есть опасность, что меня заподозрят в посягательстве на семейные ценности, но, пока закон не примут, мне придется отвечать только перед моей женой, с которой мы знакомы пятьдесят четыре года, из них сорок три состоим в законном браке. Надеюсь, она поймет и простит.
Поверьте, в моих словах нет никакой иронии. Понимание того, что любовь не укладывается ни в какие законодательные акты, – высшее проявление человечности. Помните, как заканчивается 33-я песнь «Рая» «Божественной комедии» Данте: «Любовь, что движет Солнца и светила…» Это не под силу объяснить ни формулами права, ни формулами естественных наук. И какое правовое обоснование можно предложить пронзительной мысли Хемингуэя: «Кто не понимает, что любовь – это трагедия, никогда не любил». Есть таинства, которые выше интеллектуального понимания и рациональных толкований. Что бы ни утверждали по этому поводу гуру разнообразных биологических наук.
Сколько раз за годы своей советской партийной жизни подписывал выездные характеристики, в которых были царапающие душу формулировки: «Разведен. Партбюро известны причины развода. Они не могут быть причиной отказа в разрешении выезда за границу». (Вместо слова «разведен», могло быть словосочетание «женат вторично». Количество браков могло увеличиваться до пяти. После этого ты был уже невыездным.) И мне, и членам выездных комиссий было понятно, что «причины развода» – тайна за семью печатями. Но необходимость формулировки объяснялась железобетонным принципом: если изменил жене, то может изменить и Отечеству. Словом, «кто шляпку спер, тот и старушку пришил».
Не менее сложная проблема – юридическое регулирование деторождения и всей сопутствующей этому публичной активности. Я принадлежу к тому поколению людей, которые выплачивали налог на бездетность, введенный в 1941-м и отмененный только в 1991-м. В применении «бездетного» законодательства было немало исключений, в частности с 1946 года от этого налога освобождались монахини и монахи и лица, которые не могли иметь детей по состоянию здоровья. Государство морально и материально стимулирует деторождение, но по-прежнему у людей немало причин, по которым они не заводят ребенка. И подавляющее большинство из них не связано с сексуальной распущенностью или социальной безответственностью.
Законодательство, регулирующее семейные отношения, – одна из самых сложных и деликатных сфер права. Прежде всего потому, что ткань этих отношений соткана не только из духовных, но и чувственно интимных проявлений, которые нередко трудно рационально объяснить даже самим субъектам, составляющим семейную пару. И чаще всего у них нет в этом никакой потребности. Для большинства россиян брак не является предметом правового регулирования. Именно поэтому подписание брачного контракта перед вступлением в семейный союз не стало повсеместной практикой. Нравственные принципы, религиозные или внерелигиозные, в данном случае оказываются важнее норм права.
Хорошо это или дурно – не новый вопрос. Он обсуждается со времен отчуждения светского права из религиозных установлений, которые не требовали и не требуют рациональных объяснений. Как справедливо пишет Розали Гилберт в своей книге «Интимное Средневековье», довольно трудно объяснить, почему в Средние века мужу и жене было запрещено предаваться любовным утехам по средам, пятницам и субботам. То, что им нельзя было предаваться по воскресеньям, хотя бы имело внятное объяснение – этот день был предназначен для посещения церкви и общения с Господом. Право же всегда предполагает рациональную доказательность. И обладает собственной целесообразностью.
Как кажется, вторгаясь в сферу интимных отношений, пытаясь юридически их формализовать, мы продолжаем руководствоваться нормами морали, которые по природе своей отличаются от правового регулирования. Об истории дискуссий на эту тему и о современном осмыслении этого фундаментального противоречия весьма интересно, хотя порой и спорно, размышляет В. Слыщенков в своем недавнем исследовании «Право и нравственность: различие понятий». И если в обывательском представлении нормы закона – это минимальные установления морали, которые должен исполнять каждый гражданин, чтобы не оказаться в конфликте с окружающими его людьми, то с научной точки зрения это не вполне (или вовсе!) не так.
Разумеется, можно поспорить с В. Слыщенковым о том, что право не может служить нравственности. Даже при том, что он ссылается на известную мысль Н. Бердяева: «Нравственное сознание предполагает дуализм, противопоставление нравственной личности и злого мира, злого мира вокруг себя и в самом себе». Но трудно не согласиться с ним, как и
