— С трупа? — пролопотал Фербин, оглядывая себя с ног до головы.
Холс счел за лучшее не сообщать принцу загодя о происхождении этой одежды. Облачаться в штатское для Фербина было внове.
— При беглом взгляде я не заметил на нем ран, ваше высочество, — резонно возразил Холс. — Только небольшое кровотечение из ушей и рта. И мертв он был уже дня два-три, так что все вши давно уже сбежали от холода. К тому же это был человек благородного происхождения — маркитант, если не ошибаюсь.
— Какого там благородного! Купец. — Фербин закатал рукава, выпростал руки и покачал головой.
Если воздушные силы и проводили рекогносцировку — маловероятную при такой темноте, — принц и его слуга ничего не заметили. Никто не пикировал вниз, намереваясь разобраться, что это за путники — Холс на своем рауэле и Фербин на мерсикоре, которого слуга привел на руины над рекой четырьмя днями ранее. Чтобы не уснуть по дороге, они жевали корень крайла: у Холса оказались запасы в седельном мешке. Это придавало их разговору довольно комический, на взгляд Хубриса, оборот. «Двое жвачных», — подумал он, но сказать об этом Фербину не решился.
— Хубрис Холс, твой долг — сопровождать меня, если я все-таки решу лететь.
— Позволю себе не согласиться, ваше высочество.
— Никаких несогласий. Долг есть долг. Твой или мой.
— Что касается королевства и королевских законов, то в этом я с вами не спорю, ваше высочество. Но в том, что выходит за их пределы, — тут вопрос спорный.
— Ты слуга, а я — принц! И ты должен делать то, что тебе говорят, черт тебя подери, даже будь я мелким дворянчиком с развалюхой из кирпича, шелудивой клячей и кучей детишек. Но как слуга принца, наследного принца, прибавлю я, королевского дома Хаусков... — От упрямства слуги у Фербина даже дыхание перехватило — принц был полон недоумения и недовольства. — Мой отец высек бы тебя, Холс. Слышишь? А то сделал бы и кое-что похуже. Черт тебя побери, я ведь законный король!
— Ваше высочество, я теперь с вами и буду оставаться с вами до этой академии, а потом последую туда, куда вы сочтете необходимым, если только не пересечете рекомендованные вам пределы. До этого момента я буду рядом с вами, преданный, как всегда.
— А за пределами ты тем более должен оставаться со мной! Куда бы я ни отправился!
— Ваше высочество, прошу прощения... Моя верность — то, что остается в кастрюле, когда все выварится, так сказать, — это верность трону, а не вашему доброму высочеству. Если вы пересекаете границы владений вашего отца, то, насколько я понимаю, моя обязанность — в том, чтобы вернуться к источнику власти. А он, по моему разумению, располагается в Пурле, в королевском дворце, при условии, что все обстоит нормальным образом. Там я должен получить новые инструкции от... ну, не знаю, от того, кто их даст...
— Холс, ты что — юрист?
— Спаси господи, ваше высочество!
— Тогда заткнись. Твой долг — оставаться со мной. И закончим на этом.
— Прошу прощения, ваше высочество, но мой долг — хранить верность королю.
— Но я и есть король! Разве ты мне не долдонишь уже четыре дня, что я — законный наследник?!
— Ваше высочество, извините за резкость, но вы — некоронованный король, который твердо намерен удалиться от своего трона.
— Да! Для того, чтобы спасти свою жизнь. Искать помощь, чтобы потом вернуться и предъявить свои права на трон, если на то будет воля МирБога. И должен отметить, что, поступая таким образом, я следую самым почтенным примерам. Разве МирБог не находит убежище от забот здесь, в сердце нашего благословенного мира? Разве сами сарлы не бежали от преследований со своей родины на наш возлюбленный Сурсамен?
— И все же, ваше высочество, быть королем — значит выполнять некоторые обязанности. Нужно дать знать народу, что вы живы.
— Неужели? Отлично. — Фербин решил принять умеренно-саркастичный тон. — Значит, ты мне даешь советы? И что еще должен король?
— Ваше высочество, он должен действовать по-королевски и, если требуется, брать власть силой, а не отдавать ее...
— Хубрис Холс, не смей читать мне проповеди о том, что такое быть королем! И тем более не учи меня королевским обязанностям!
— Ни в коем случае, ваше высочество. Я соглашаюсь с вами целиком и полностью. Чтение проповедей — это дело схоластов-отшельников, к которым мы держим путь. На этот счет у меня нет возражений.
Рауэл Холса заржал, словно в знак согласия. Оба скакуна, обученные ночной езде, в буквальном смысле могли спать на ходу. Правда, время от времени им требовались тычки, чтобы оставаться на дороге.
— Я сам решу, в чем состоит мой долг, Холс. Мой долг в том, чтобы не погибнуть от рук тех, кто уже убил одного короля и глазом не моргнув убьет и второго — меня!
Холс поднял взгляд на почти богопротивную громаду Гиктурианской башни, устремляющейся, как судьба, ввысь, слева от них. От ствола, подпирающего небеса, отходили поросшие травой и лесами склоны — тем круче, чем ближе к вершине. Там, близ ровной, пугающей поверхности башни, земля и листва взрывались зеленой волной, контрастируя с бледностью гигантского цилиндра: тот мерцал в низком красном свете, словно кость давно умершего божества.
Холс откашлялся.
— Эти документы, что мы ищем, ваше высочество... они не действуют в обратном направлении?
— В обратном направлении? Что ты хочешь этим сказать, Холс?
— Может, они позволят вам спуститься в ядро и увидеть МирБога? — Холс понятия не имел, как все это действует. Он никогда не интересовался религией, хотя за подачку всегда был готов пропеть хвалу церкви. Холс давно подозревал, что МирБог — лишь еще один полувымысел, служащий для сохранения привилегий могущественных и богатых. — И вы узнаете, не поможет ли вам тамошнее Божество. — Он пожал плечами. — Это избавит нас от необходимости выбираться на поверхность, а оттуда — к внешним звездам.
— Это невозможно, Холс, — терпеливо сказал Фербин, стараясь не вспылить от такой детской болтовни. — Октам и — слава Богу — аултридиям запрещено общаться с МирБогом. Им не позволено спускаться в ядро. А потому и нам тоже.
Он мог бы ответить пространнее, но поперхнулся частицей пережеванного крайлового корня, зашелся в приступе кашля и несколько минут отплевывался и хрипел, отказываясь от неоднократных предложений Холса стукнуть его по спине.
* * *
Гиктурианско-Анджринхская схоластерия располагалась на невысоком холме, в одном дне пути от Гиктурианской башни, если следовать к близполюсу: громадная колонна возвышалась почти посредине между Пурлом и схоластерией. Как и большинство схоластерий, эта имела неприступный вид, хотя и не была укреплена. Сооружение походило на вытянутый, низкий замок без куртины. В двух башнях размещались телескопы, а не пушки. Наружные же стены, раскрашенные в самые разные цвета, приобрели залихватский вид, но принцу все равно показались мрачными. Фербин всегда испытывал трепет перед такими местами и их обитателями. Потратить жизнь на учение, размышления и созерцание — что за бездарное расточительство! Его одолевало то презрение к тем, кто отказывает себе в удовольствиях ради абстракций вроде познания, то чувство, близкое к почтению. Принца сильно впечатляло, что по-настоящему умные люди добровольно выбирают такой образ жизни.
В одно из таких мест отправилась бы Джан Серий, будь у нее возможность выбора. Но выбора у нее, конечно, не было, к тому же Культура взяла ее к себе. В своих письмах домой она описывала оплоты учености, очень похожие на схоластерии. У Фербина создалось впечатление, что она многому научилась. («Слишком многому», — как иронически-насмешливо заметил отец.) Более поздние письма, казалось, намекали на то, что сестра стала кем-то вроде воина, почти непобедимого. Поначалу в семье решили, что Джан Серий спятила, хотя вообще-то воительницы существовали. Прежде все они были убеждены, что все это в прошлом, но с другой стороны, кто мог знать наверняка? Образ жизни иноземцев — верховников, менторов, Оптим и бог знает, каких еще, — выходил за пределы их понимания. Большая часть жизни была рядом долгих оборотов колеса фортуны — белая полоса, черная полоса. Возможно, воительницы являлись частью бесконечно странного и непознаваемого будущего.
Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.
Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.
Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой — в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)
