Фербин надеялся, что сестра стала воительницей. Если он доберется до нее или сумеет связаться с ней, не исключено, что Джан Серий сумеет ему помочь.
Справа от них все ярче разгоралась заря медленного, ленивого гелиодинамика Обор. Они проехали мимо начинающих схоластов, которые трудились в полях, садах и ручьях, окружавших беспорядочное нагромождение ярко раскрашенных зданий. Те кивали, выкрикивали приветствия, снимали шляпы. Фербин подумал, что они выглядят почти счастливыми.
Сарлские города все чаще давали приют схоластериям или похожим на них заведениям. Впрочем, обучение в этих городских школах имело более практический уклон, чем в древних схоластериях, обычно отдаленных и располагавшихся в сельской местности. Многие купцы и даже некоторые дворяне стали посылать своих сыновей в эти современные университеты. Фербин слышал про один такой — в Решиге, куда принимали только девочек. (Правда, все знали, что жители этого, к счастью отдаленного, города давно спятили.)
— Не вижу телеграфных проводов, — сказал Холс, обведя взглядом пестрые здания. — Может, это и к лучшему. Посмотрим.
— Что-что? — спросил Фербин.
* * *
Фербин редко молился. Он знал, что это грех; правда, грех благородный, всегда говорил он себе. Он был уверен, что терпение и даже внимание не безграничны даже у богов. Каждый отказ от молитвы приводил к тому, что в божественном суде становилось чуточку менее многолюдно, а значит, освобождалось место для более достойных, менее везучих людей, чьи молитвы благодаря Фербину получали больше шансов быть услышанными среди шума, наверняка стоявшего там. На самом деле его даже утешало сознание того, что его молитвам — молитвам принца — наверняка отдали бы предпочтение в суде МирБога: голос Фербина, естественно, звучал бы громче. А потому своим скромным, самоуничижительным отсутствием он приносил гораздо больше добра, чем кто-нибудь менее высокопоставленный, шедший на такое же самопожертвование.
И все же МирБог никуда не делся. Хотя попытка встретиться с ним — как предлагал Холс — и была откровенной глупостью, но молитвы наверняка выслушивались. Говорили, что иногда МирБог вмешивается в людские дела, творя добро, утверждая справедливость и наказывая грешников. А потому если принц не обратится к божеству, то пренебрежет своим долгом. МирБог, возможно — да нет, точно! — знает об ужасных несчастьях, которые выпали на долю Фербина и могут выпасть на долю всех сарлов, когда ими будет править узурпатор. Но пожалуй, МирБог не станет действовать, пока не получит от него, законного короля, чего-то вроде формального запроса. Фербин не знал в точности, как действуют все эти штуки, — на занятиях по Закону Божьему он всегда слушал невнимательно, — но внутренний голос подсказывал, что они действуют именно так.
«Господи милостивый, Господь Мира. Поддержи меня в моем деле, спаси от гонителей, если, гм, таковые существуют.
Если же их нет, то пусть не будет и впредь. Помоги мне бежать с планеты, помоги найти Ксайда Хирлиса и мою дорогую сестру Джан, чтобы она пришла мне на выручку. Пусть богатство и роскошество народа Культуры не отвратят ее от брата. Боже, покарай этого грязного узурпатора тила Лоэспа, убившего моего отца, да подвергнется он самым страшным и гнусным наказаниям и унижениям. Это подлый изверг, воистину — чудовище в человеческом облике! Боже, ты наверняка видел, что случилось, а если нет — загляни в мою память, эти события запечатлены там, выжжены навсегда, как клеймом. Да знал ли свет более страшное преступление? Какой ужас, совершенный между твоими небесами, может превзойти это зверство?»
Фербин обнаружил, что у него перехватывает дыхание. Пришлось остановиться, чтобы взять себя в руки.
«Господи, если ты накажешь его самым жестоким образом, я возрадуюсь. Если же нет, я восприму это как ясный и очевидный знак того, что ты не только отказываешь ему в божественном воздаянии, но и отдаешь его судьбу в руки человеческие. Возможно, это будут не мои руки — как ты, верно, знаешь, я человек мирный, чуждый действия, — но двигаться они будут по моей воле, клянусь тебе, и мрачным уделом негодяя станут боль и отчаяние. И всех, кто помогал ему, — тоже. Клянусь поруганным телом моего возлюбленного отца! — Фербин проглотил слюну и откашлялся. — Боже, я прошу об этом не для себя, а для моего народа, ты знаешь. Я никогда не хотел быть королем, хотя и готов взять на себя это бремя. Элим — вот кто должен был наследовать отцу. Орамей в один прекрасный день может стать хорошим королем. А я... я не уверен, что у меня это получится. И никогда не был уверен. Но долг есть долг».
Фербин смахнул слезу со своих плотно закрытых глаз.
«Боже, благодарю тебя за это. Да, и еще. Я прошу тебя, пусть мой идиот-слуга осознает свой истинный долг, пусть он останется со мной. Я не имею опыта в низких мирских делах, а он знает в них толк. Конечно, он бессовестный зануда, но помогает мне двигаться к цели. Я почти не выпускаю его из виду, боясь, как бы он не сбежал от меня: без него мой путь станет неимоверно трудным. И прошу тебя, пусть здешний схоласт, некто Селтис, будет расположен ко мне, пусть он забудет, что это я подложил ему кнопку на стул. И личинку в его пирог. Всего два случая — о чем тут говорить? Пусть у него окажется разрешение на путешествие по башне, пусть он отдаст его мне, чтобы я смог выбраться отсюда. Даруй мне все это, МирБог, и, клянусь жизнью отца, я воздвигну храм твоему величию, состраданию и мудрости, и храм этот посрамит сами башни! Гм... Так. Я всем своим... Нет, все. — Фербин поднялся, открыл глаза, потом снова закрыл и опять встал на одно колено. — Ах да, и благодарю тебя».
Они прибыли в схоластерию. Фербин сообщил о себе как о путешествующем дворянине с помощником (на последнем настоял Холс, тем самым повышенный в должности), которому необходима аудиенция главного схоласта. Им предоставили маленькую келью. Фербину было внове, что с ним обращаются как с обычным человеком. Отчасти это выглядело забавным, а отчасти — унизительным и даже неприятным, хотя именно это неприметное обличье спасало его от смерти. Его просили подождать, тогда как даже отец находил время принять его. Это также было для него внове. Ну, не совсем, — кое-кто из знакомых дам тоже придерживался подобной тактики. Но то было приятное ожидание, хотя временами и казавшееся невыносимым. Нынешнее же никак нельзя было назвать приятным — скорее оскорбительным.
Принц сидел на маленькой лежанке в небольшой комнатке, оглядывая ее голые стены и скудное содержимое. Он мельком взглянул на Гиктурианскую башню — окна в схоластериях старались проделывать так, чтобы те выходили на башни. Потом он оглядел свои одежды, снятые с мертвеца. Фербин сидел, обхватив себя руками и дрожа, когда раздался громкий стук. Не успел он сказать «Войдите», как дверь распахнулась и в комнату вошел Хубрис Холс. На ногах он держался нетвердо, лицо его раскраснелось.
— Ваше высочество, — сказал он, потом как будто взял себя в руки, подтянулся и изобразил кивок — вероятно, намек на поклон. От Холса пахло дымом. — Главный схоласт готов вас принять, ваше высочество.
— Я немедленно иду к нему, Холс, — сказал Фербин. Вспомнив, что МирБог, как считается, помогает тем, кто сам себе помогает, и что по этому принципу явно живет и сам Холс, он добавил: — Благодарю.
Холс нахмурился, на его лице появилось недоумение.
* * *
— Селтис, дорогой друг! Это я! — Фербин, раскинув руки, вошел в кабинет главного схоласта Гиктурианско-Анджринской схоластерии.
Пожилой человек в слегка поношенной мантии схоласта сидел за широким, забрызганным чернилами столом. Глаза его моргали за маленькими круглыми стеклами очков.
— То, что вы — это вы, сударь, есть одна из неоспоримых истин. Вы всегда, приходя с просьбой, произносите подобные трюизмы и считаете их глубокими?
Фербин оглянулся, убеждаясь, что дверь закрыта снаружи слугой-схоластом, который провел его до кабинета. Улыбнувшись, он подошел к столу главного схоласта, по-прежнему держа руки широко раскинутыми.
— Нет, Селтис, я хочу сказать, что я — это я! — Он понизил голос. — Я — Фербин, некогда ваш самый несносный, но, надеюсь, и самый любимый ученик. Извините, что я надел эту личину, но я рад, что она смогла обмануть вас. Можете не сомневаться: это и в самом деле я. Здравствуйте, мой дорогой друг, мой мудрейший наставник!
Селтис поднялся, на его морщинистом лице читались недоумение и неуверенность. Он сделал легкий поклон.
— Господи милостивый, теперь я вижу. — Его взгляд обшаривал лицо Фербина. — Как поживаете, мой мальчик?
— Уже больше не мальчик, Селтис, — сказал Фербин, удобно усаживаясь в кресло сбоку от стола, внутри небольшого эркера; Селтис остался сидеть за столом, глядя на бывшего ученика поверх небольшой тележки, наполненной книгами. Фербин напустил на лицо серьезное, даже измученное выражение. — Скорее молодой человек. И до недавнего времени — счастливый, беззаботный молодой человек. Дорогой Селтис, я видел, как убили моего отца, убили при ужасающих обстоятельствах...
