Представляете: он в своем кабинете, а у него на подхвате десяток Кяуровых. Краснощеких, всегда навеселе, но преданных делу и лично ему.
12.
Как вы поняли, Кяурова убили как бы заодно. Главные события происходили совсем в другом месте.
Громилы беспорядочно гуляли по городу. Шли в одну сторону, но почему-то попадали в другую.
Последние события вконец перемешали улицы. К тому же кое-кто из погромщиков тут находился в гостях.
Качают права не хуже командировочных. Чуть не кулаком стучат: “А что нас зря выписали? У нас и паспорта есть: я – из Москвы, он – из Тулы”.
Полицейские кивают. Впрочем, им что ни скажут, они вроде как “персонажи без речей”.
Отвечать не хотят или не могут, но разводить руками и таращить глаза – это в полное свое удовольствие.
Еще пальцем проведут около носа. Что это вы, господа хорошие, не умеете себя вести?
Дело не только в том, что они мирно настроены. Не менее важно то, что по этому поводу не было распоряжений.
Потому они говорят: “Не велено”. Мол, лишь тогда их будет волновать происходящее, когда об этом выйдет приказ.
Так что терпите, пока нет бумажки. Старайтесь не замечать несущийся по двору пух.
Уж таков характер этих людей. Каждый образует целое со своим мундиром.
В общем-то, они строги и в обычной одежде, а в мундире особенно. Все же на боку шашка, а в кобуре пистолет.
В голосе появляется что-то железное. Пусть перед тобой не случайный прохожий, а родной брат.
Настойчивее всего Иван Блинов. “Если примешь участие в погроме, – говорит он Коле, – у меня не дрогнет рука”.
При этом сильно сжимает эфес. Словно подтверждая, что вот эта рука не дрогнет и эта шашка опустится на его голову.
13.
Как это мы забыли об Игорьке? Об этом замечательном мальчике, конкуренцию которому могла составить только его сестра Ирочка?
В июне прошлого, девятьсот четвертого, года в семействе Блиновых случилось прибавление.
Домашним Коля сообщил новость прямо перед событием. Причем так, что не сразу поймешь: это он шутит или серьезно.
“Давно собираюсь пожаловаться вам на Бога, который к нам слишком милостив: у Лизы будет второй детик. По вычислениям астрологов, это событие должно порадовать мир приблизительно в конце июня, и потому собирайте все оставшиеся с прошлого года тряпки и пришлите обратно. Сделайте это в этом месяце (в мае), чтобы в случае преждевременного нашествия врага мы не очутились в положении русских в Порт-Артуре и чтобы мне не пришлось выкраивать из своих штаников хитоны и тоги”.
В этом письме вести с фронта оказались рядом с самыми необходимыми новорожденному вещами.
Коля и вообще насмешлив, а к войне относится особенно подозрительно. Не считает ее местом настоящих подвигов.
Только что родившийся Игорек тоже участвует в современных спорах. При этом всегда держит линию отца.
“Игорек очень общительный джентльмен и не боится никого, ко всем идет на руки и треплет за бороды. Теперь, с тех пор как газетные сообщения приобрели особый интерес, его любимым занятием стало чтение газет – по прочтении бумага отправляется в рот, и трудно отнять от него…”
Все-то забавно Лизе и Коле. Даже когда они хвастаются малышом, не забывают лишний раз улыбнуться.
“Игорь растет не по дням, а по часам и все больше становится похожим на Колю. У него такие же огромные ресницы, такой же рот, когда улыбается, у него образуются ямочки – вообще будет Коля № 2…”
К сожалению, жизнь состоит не только из приятных минут. Чудесные дети тоже много болеют.
Обычно это происходит неожиданно. Только что ребенок играл, а вдруг начинаются слезы.
В тот день Игорек чувствовал себя неважно. Около его кроватки собрались родители, бабушки и Колина сестра.
Прямо-таки совет в Филях. Все переводят взгляды с младшего на старшего и ждут дальнейших распоряжений.
Коля насуплен и сосредоточен. Ведь сегодня он отвечает не только за сына, но за всех, кому плохо.
С мальчиком все ясно, а с остальными не очень. Вряд ли тут будет достаточно его указаний.
Время от времени он поглядывает на дверь. Все ждет: сейчас появится доктор Биншток, и они уйдут.
Действительно, доктор. Говорит, Малеванка двинулась и им надо срочно туда.
Надо так надо. Коля передает маленького с рук на руки и быстро выходит на улицу.
В этом он весь. Выбирая между счастьем близких и далеких, он всегда предпочитает вторых.
Кстати, Биншток занимает место не только среди защитников, но и среди жертв.
Вот ведь как. Доктор дослужился до надворного советника, а тоже стоит в той очереди, в которой ждет своей участи его народ.
14.
Малеванка пошла в сторону площади. Вроде поток неуправляемый, но курс держит верно.
Главные события произойдут здесь. Уж очень много собралось вместе погромщиков и евреев.
Словно две кипящие кастрюли стоят рядом. Бурлят и клокочут, но пока не выплескиваются наружу.
Ясно, что ждать недолго. Одно неосторожное движение, и что-то произойдет.
Полицейские, конечно, тоже тут. Посреди площади образовали живую цепь.
Уже говорилось, что стражи порядка больше всего любят присутствовать. Демонстрировать шашки, ордена и усы.
Так они стоят где-нибудь на бульваре. Наблюдают за идущей вокруг жизнью.
Больше всего им не нравятся резкие выражения. Если услышат что-то такое, сразу попросят сдержать пыл.
Мол, зачем же так? Нельзя ли без высказываний типа: “С вами, студенты, один разговор, – нож”.
Когда не упомянуто холодное оружие, то им не интересно. Пусть хоть жидами называют, даже бровью не поведут.
15.
Погромщик представляет погромщиков, а полицейский полицейских. Тут одного не отделишь от всех.
Коля и Биншток ни к кому не примыкают. Существуют совершенно независимо.
Если власть не способна договариваться, то они это сделают за нее. Сперва поговорят с одними, а затем обратятся к другим.
Евреи, конечно, согласятся. Поймут, что лучше разойтись, нежели поддерживать уровень озлобления.
Дальше придется идти к погромщикам. Уговаривать их опять стать прохожими.
Тогда и к евреям они отнесутся иначе. Будут заходить в их лавки не для разбоя, а по прямой надобности.
Ну там что-то приобрести. Пусть немного поторговаться, но так, чтобы никому не было обидно.
Все это произойдет потом… Сперва следует сделать пять самых опасных шагов.
16.
Надо было выбросить белый флаг, а Коля протягивал вперед руки. Как бы говорил: вот и все, с чем я иду к вам.
С такого движения начинается объятие… Впрочем, на его призыв громилы не обращают внимания.
Правда, силу чувствуют. Понимают, что без этого жеста он будет беззащитен.
Значит, надо сбить его с ног. Надавать таких тумаков, чтобы он забыл о благих помыслах.
Это тебе за то, что такой умный! Что желаешь счастья не только себе, но и другим!
Ну а это, так сказать, на третье. Если то были суп и второе, то это будет компот.
Ах, уже ничего не хочется? Наелся настолько, что не пошевелить ни рукой, ни ногой?
Прежде чем окончательно погрузиться в боль, Коля слышит: “Хоть ты и русский, и социлист, а хуже жидов”.
Тут трудно что-либо возразить. Если бы он мог, то сказал бы, что с этим согласен.
Ну что прибавляют национальность и партийность? Только слабые люди прячутся за эти формулы.
Он, Коля, не хочет так защищаться. Даже для ботинок с железными носами он совершенно открыт.
Что касается того, что хуже, то пусть будет хуже. Главное – не считать себя лучше других.
17.
Биншток тоже не остался без внимания. На него сразу набросились: “Вот жид – доктор, он вооружен!”
У доктора действительно было оружие. Правда, ничуть не более опасное, чем у Коли.
Тот же жест протянутых вперед рук – раз. Затем повязка с красным крестом.
Вкупе с просьбой о перемирии повязка подтверждала, что он представляет те силы, которые не укорачивают, а удлиняют жизнь.
Не имеет значения, под каким знаком экстерриториальность. Тут что красный крест, а что просто крест.
На поле боя независимость исключена. Это еще хуже, чем выступить за какую-то одну сторону.
Доктору сразу об этом напомнили. Причем было ясно, что это не вся сумма, а только аванс.
Даже тут проявилась склонность этих людей все делать неспешно и наверняка.
Это сегодня они погромщики, а вчера, к примеру, кто-то был столяром. С удовольствием выпиливал какую-то загогулину.
Сейчас он бьет, будто выпиливает. Старается не оставить ни одного свободного места.
Удивительно: на доктора сыплются удары, а он хочет разобраться. Спрашивает непонятно кого: почему так?
Вдруг в этом огненном потоке такое соображение: если всем известно, что он врач, то тут должны быть его больные.
Каждый когда-то маялся со своей хворью. Прямо в глаза заглядывал: не может ли доктор ему помочь?
