Чем сильнее палило солнце, тем больше их появлялось: две-три, бесшумно скользящие одна за другой, они, чудилось, выползали из расщелин погреть на солнце свои стылые, гибкие, жуткие тела. На тропу они не спускались, однако Александре от страха уже сделалось холодно, она высоко подбирала юбки и смотрела, как бы не наступить какой-нибудь юркой змейке на хвост. Ничего ужаснее она в жизни не испытывала, чем эти устремленные на нее леденящие, неподвижные взоры, и если до сих пор еще не зарыдала в голос, то лишь потому, что здесь не к кому было взывать, кроме бога, а он, надо полагать, и сам все видел и ежели не вмешивался в происходящее, то, верно, считал, что все свершается как следует.
Так вот она бежала и бежала, брела и брела, карабкалась и карабкалась, и хоть тропа поднималась выше и выше, Александре казалось, будто она все глубже и глубже опускается в ад, а потому гласом из преисподней почудился ей внезапный крик:
– Синьорина! Стойте, синьорина!
О нет, господи, только не это!
В ужасе оглянувшись, она увидела внизу на тропе худую, черную фигуру Чезаре, напоминающую змею, вставшую на хвост. Да, змею! И все эти змейки вокруг были его лазутчицами, они-то и выдали ему Александру!
Дико вскрикнув, она перескочила через камень и не разбирая дороги понеслась в сторону от прежнего пути, по едва различимой тропочке, столь узкой, что, чудилось, набили ее не люди, а козы.
Александра надеялась затеряться среди скал, сбить Чезаре со следа, и надежда вспыхнула у нее в сердце, когда тропа перешла в тоненькую полоску, созданную природою меж двух обрывов мостика. Впереди круглилась ровная площадка, и Александра бесстрашно одолела мостик, надеясь бежать дальше, однако обнаружила, что оказалась не у подножия новой скалы, а как бы на островке, со всех сторон окруженном пропастями. Выходило, что она сама себя завела в ловушку, потому что спрятаться здесь было решительно негде. Александра ступила было на мостик, намереваясь вернуться на тропу и поискать другого убежища, но было поздно: из-за скалы появился Чезаре и увидел ее.
Он только махнул рукой, но не сказал ни слова, так запыхался при крутом подъеме, а потому просто приближался к скале, не сводя глаз с Александры, и тяжело дышал. У пана Казика, с трудом выползшего из-за поворота, вид и вовсе был плачевный. Погоня, верно, окончательно лишила его сил: он едва дышал и даже стоять не мог – рухнул на четвереньки.
При виде этой позы, при виде этой пары ночные воспоминания, которые Александра доселе гнала от себя, все собрались и вновь подкатили к ее горлу тошнотворным комком. Вне себя от омерзения, отчаяния, бессильной ярости, она принялась хватать камни, валявшиеся вокруг, и швырять их в преследователей – без всякой, впрочем, пользы, ибо их разделяло слишком большое расстояние. Однако тщетность усилий лишь подстегивала Александру, и наконец она, ослепнув от злобы, схватилась не просто за камень, а за настоящую глыбу, натужась, выворотила ее из земли – и замерла, оглушенная дружным шипением десятков свившихся в клубки змей, которые все враз подняли плоские головы и злобно забили хвостами, глядя на ту безумицу, которая потревожила их сон. И они поползли из своей ямины и вмиг увешали своими тугими телами все камни и валуны, а глаза их по-прежнему были прикованы к Александре.
– Синьорина! – пронзительно выкрикнул Чезаре – и зажал себе рот, увидев, что творится на каменном островке. Наконец он справился с собой и заговорил негромко, как с больной: – Ради святой Мадонны, не делайте резких движений, а медленно, очень медленно идите сюда, к тропе. Только подберите юбки, чтобы не задеть…
– Подберите юбки? – ехидно повторила Александра. – Это еще зачем? А может быть, мне и вовсе раздеться к радости пана Вонючего Козла? Нет, я никуда не пойду. Да пусть меня лучше змеи всмерть заедят, чем я снова окажусь рядом с вами! А если вам так хочется меня снова заполучить, то идите сюда – и возьмите меня.
– Одумайтесь, синьорина. Одумайтесь, – пробормотал Чезаре, так и бегая глазами, ловя каждое движение Александры – и каждое движение проворных змеиных тел, усеявших островок, но еще не перекрывших единственный путь к отступлению.
Впервые Александра увидела растерянность на смуглом, как бы в кулачок сжатом, злобном лице итальянца, и это зрелище придало ей сил.
– Одуматься? – повторила она злорадно. – Ну, нет!
Она расхохоталась, чувствуя себя сейчас как никогда счастливой: ведь впервые за множество дней она была совершенно свободна. Она ощутила мгновение равновесия между жизнью и смертью – о, это было дивное, пьянящее, всевластное ощущение!
– Вернуться, чтобы однажды сделаться игрушкою вашей грязной похоти? – выкрикнула она.
Змеи, словно бы потревоженные шумом, зашипели громче, но сейчас их яростный шип значил для Александры не больше, чем посвистывание ветра в расщелинах скал:
– Да никогда! И ни за что! И знайте, синьор Чезаре: если у вас все же достанет смелости перейти на этот живописный островок, – она повела вокруг рукой, и змеи закачали высоко поднятыми головами, словно некие кошмарные растения, – то я не стану вас ждать здесь. У меня есть выбор: пропасти с юга, востока, запада!
Право слово, сегодня выдался какой-то географический день, и похоже на то, что он станет последним днем ее жизни.
Чезаре неотрывно смотрел на нее, и хоть находился от Александры довольно далеко, она, к своему изумлению, легко прочла в его чертах жгучий стыд.
– Вы не должны были этого видеть, синьорина, – пробормотал он, и Александра скорее угадала, чем услышала его слова. – Я… я нижайше прошу у вас прощения за все. Умоляю… – Он осекся. – Клянусь, что никогда ничего подобного более… – Он снова умолк, словно горло у него перехватило от смущения.
– Поклянитесь заодно и вместо этого быдла, – Александра указала на пана Казика, который переводил с нее на Чезаре свои вылупленные водянистые глазки, с трудом понимая, о чем идет речь. – Да что мне ваши клятвы! Думаете, я поверю в них? Вы можете землю сейчас есть, но стоит мне вновь оказаться в ваших лапах, как я буду одурманена и превращена в бессловесное игралище ваших нечистых страстей. И этого… как его там…
Она от злости даже запамятовала имя пана Казика, но Чезаре смекнул, о ком речь, и, схватив жалкого своего спутника за ворот, так запрокинул его голову, что обнажилась жирная, дряблая шея.
– Одно ваше слово, синьорина, и человека, посмевшего оскорбить вас, сейчас не будет в живых, – выхватив стилет, произнес он таким ровным, бесстрастным, мертвенным тоном, что Александра сразу поверила ему – и сама растерялась, замахала руками, залепетала:
– Да что вы, пустите его! Господь с вами!
Чезаре отшвырнул обмершего пана Казика и вдруг сам рухнул на колени:
– Молю вас, вернитесь, сударыня! Моя жизнь в ваших руках!
– Забавно, да? – сухо усмехнулась Александра, уже жалея, что не продлила хотя бы еще чуть-чуть мучений своего несносного «кавалера», тем более что это, пожалуй, все-таки был фарс. – Все время моя жизнь была в ваших руках, а теперь ваша – в моих. Для разнообразия, мне кажется, это совсем неплохо! Придется вам сказать своему господину, что уронили добычу в одну из альпийских пропастей. Придется, конечно, ему погоревать, да что ж, такова судьба!
Александра оглянулась. Да, похоже, и впрямь выпало ей искать спасение в бездне. Змеи утратили к ней всякий интерес, словно бы мгновенно свыклись с нею. Может быть, их убийственные инстинкты парализует то, что жертва совершенно не чувствует перед ними страха? Она ведь и смотрела на них всего лишь как на одно из орудий смерти. Да, пропасть предпочтительнее. Умирать от яда, наверное, мучительно. А удар о камни убьет ее мгновенно.
– Клянусь вам чем угодно, синьорина! – Голос Чезаре дрожал.
Александра только усмехнулась, вспомнив свою клятву:
– Простимся, синьор. Поверьте, самая ужасная смерть для меня предпочтительнее позора, которым рано или поздно окончится общение с вами. Конечно, я надеялась на благоразумие и милосердие синьора Лоренцо, который сразу поймет, что вы совершили ошибку и я вовсе не Лючия Фессалоне, однако мои надежды добраться до него нетронутой, неоскверненной, кажется, тщетны! А позволить, чтобы вы растоптали мою жизнь своими грязными ногами, – этого я не могу. Надеюсь, бог простит меня за мой выбор.
И, не особенно выбирая, куда ступить, потому что змеи расползались с ее пути с некоторой даже брезгливостью, она двинулась к ближайшей пропасти, когда позади раздался такой вопль, что Александра невольно подпрыгнула и обернулась.
Кричал пан Казик, уже пришедший в себя, но явно собиравшийся снова рухнуть в обморок от зрелища того, как Чезаре, приставивший стилет к своей шее, медленно вонзает его кончик в кожу – медленно, но достаточно глубоко, чтобы алая кровавая змейка уже поползла по его плечу.
Александра нахмурилась. Самоубийство, спасшее от бесчестия, господь ей, конечно, простит, но жизнь другого человека, прихваченную с собой… пусть даже жизнь ее мучителя…
