Черед юного Клода Савари отбывать воинскую повинность наступил в неспокойные пятидесятые. Законопослушные парижане с испугом взирали на толпы неведомых прежде обитателей индустриальных окраин, которые прорывались со своими лозунгами в самый центр Парижа с таким видом, будто готовы любой из этих лозунгов немедленно воплотить в жизнь. Коммунистическая партия грозила в случае чего вывести на улицы полмиллиона человек. В колониях одно за другим, будто кегли, валились правительства. В глазах Савари и ему подобных де Голль из выскочки и изменника превратился в единственную надежду на возрождение стабильности и национального достоинства.
Клод Савари решил остаться в армии, закончил прославленное Сен-Сирское училище с весьма скромными баллами и получил должность в армейской разведке. "Отменное здоровье" - таков был самый яркий эпитет в его аттестате.
События в Джибути, Сайгоне, а затем в Оране и Маг-ребе до предела раскалили национальные страсти. В алжирских городах один за другим раздавались взрывы, звучала автоматная и пулеметная дробь: молодые люди, не рассчитывая больше на дебаты политиков, взялись за дело сами. Как раз в Оране Клод Савари и преступил тонюсенькую черту, отделяющую получение необходимой разведчику информации обычными средствами от добывания той же информации на допросах, а затем уж миновал и еще одну границу: ту, что отделяет обычный, хотя бы и жесткий допрос от получения признаний и сведений с помощью пыток.
Именно в Оране Савари снискал репутацию усердного и удачливого охотника за молодыми людьми, о которых шла речь выше. Он обходился с ними весьма сурово, однако начальство ценило эффективность его действий: практически у каждого, кого он допрашивал, развязывался язык. Тому были свои причины. В те дни излюбленным методом допроса в службах французской разведки был электрошок - обнаженный провод многократно подносили к наиболее чувствительным частям тела допрашиваемого. Савари избрал иное направление, а именно возродил "ванну" - этот метод культивировали во время оккупации Клаус Барбье и другие гестаповские палачи. Если человека несколько часов держать на волоске от смерти, погружая в воду с головой и вытаскивая в самый последний момент, а во время кратких перерывов жестоко бить, - тут уж любой узник даст любые показания, даже и тот, кого полиция схватила по ошибке. Одни только обещания относительно предстоящих терзаний, которые Савари обстоятельно и даже с каким-то странным сочувствием излагал в хорошо отработанных выражениях, поскольку повторял их ежедневно в заляпанной кровью ванной комнате, могли сломить самого стойкого. Единственной возможностью избегнуть мучительной и бесконечной агонии было взять да и утопиться. Многие пытались, однако палачи были настоящими экспертами по части откачивания утопленников. Другие норовили покончить счеты с жизнью, когда их возвращали обратно в камеры. Это тоже редко удавалось. И оставался единственный путь лучший и в то же время худший из всех, - сообщать адреса, называть сообщников, друзей, выдавать всех подряд, подписывать любые протоколы... Потому что существует предел человеческим силам. Даже у фанатичных борцов за религиозное и национальное освобождение есть этот предел.
Де Голль в негодовании оставил тогда политику, но позже вернулся с обещанием восстановить французское присутствие в Северной Африке. Время, однако, показало, что его талант политика не уступал военному. Предоставив североафриканским колониям ту самую независимость, которую они к тому времени и сами почти уже завоевали, он вытащил Францию из безнадежно запутанного клубка проблем, которые грозили стране гражданской войной, и уберег ее престиж и достоинство. Савари же (теперь уже младший) и его коллеги восприняли эту акцию как "поцелуй Иуды" - они-то уже мнили себя победителями, а их победу украли - победу "ванны", оголенного провода и nerf de bocuf - хлыста из бычьих жил.
Наш герой подался тогда в ОАС - тайную организацию, собравшую под крыло недовольных новым порядком. Таковых оказалось много - в том числе и среди его коллег. Из Алжира ему пришлось поспешно ретироваться, но в армейской разведке Савари по-прежнему пользовался отличной репутацией - "а здоровье какое!". Он получил очередное повышение по службе, посещал тайные сборища оасовцев и был среди тех, кто считал самым верным делом политические убийства, вплоть до убийства "самого". Но жизнь не стоит на месте - в 1968 году де Голль перестал быть врагом этих господ, сделавшись главным заслоном против устроивших настоящую революцию студентов - этих анархистов с Левого берега и коммунистов с окраин Парижа.
А спустя еще какое-то время их лояльность по отношению к президенту снова дала крен: патриоты из числа правых, с их неизбывной ностальгией по славному прошлому, большей частью придуманному, с живой ненавистью наблюдали за расстановкой сил в постколониальном мире. Нет, видимо, Гитлер в данном, конкретном случае был прав: уж эти евреи... Гляньте-ка на Израиль, такой агрессивный и не желающий идти ни на какие уступки! А Ротшильды чего стоят снова прибрали к рукам финансы...
Деятельность армейской разведки была одной из составляющих сложного процесса, результатом которого явился постепенный уход Франции с произраильской позиции, которую она занимала в семидесятые годы. Вновь возникшие симпатии к арабам несколько противоречили прошлому Савари, ну и что из того? Проарабская политика, конечно, совпадает с советской в этом регионе - пусть! В конце концов потом можно будет хитростью выманить арабов из коммунистических объятий. И Савари отдался новому делу с той же однозначностью и прямолинейностью, с какой прежде преследовал жаждущих независимости арабов.
Непоследователен? Беспринципен? Скажите ему об этом, а он тут же сошлется на raison d'etat - государственные интересы.
Все это рассказано, чтобы читатель мог хоть в какой-то мере понять людей, подобных Савари и Таверне, и роль, которую они собрались исполнить в игре, затеянной профессором Ханифом. А также - неусыпную заботу шестого отдела ГУВБ о том, чтобы внедрить своих агентов в контрразведку и приглядывать с их помощью за деятельностью Вавра, Баума и прочих еврейских дружков.
Савари и Саад Хайек встретились в бистро на бульваре Мортье, недалеко от штаб-квартиры ГУВБ. Савари выслушал гостя, задал пару вопросов и сказал, что хотел бы повидать его еще раз вечером. Вернувшись на службу, он позвонил в Триполи и еще поговорил с кем-то в Париже. Эти двое встретились снова в том же бистро.
- Так ваш шеф хочет повидаться с Таверне? С какой целью?
- Не знаю.
- Возможно ли это? Ведь вы его ближайший помощник...
- И тем не менее - не знаю. Мы даже между собой лишнего не говорим.
- Я звонил Таверне. Он согласен.
- Сначала я сам с ним поговорю.
- Зачем это?
- Таково предписание, я должен выполнить его в точности.
- Тогда подождите.
Савари направился к телефону и через несколько минут вернулся к их столику:
- Завтра в одиннадцать, здесь. Он небольшого роста, примерно вашего возраста, лысоват, очки с толстыми стеклами, курит трубку. В руках у него будет "Фигаро". Он скажет, что его прислал майор.
На следующее утро Саад Хайек и Таверне благополучно встретились и обо всем договорились, после чего гость с востока вернулся в свою комнату на площади Жанти и позвонил в Дамаск. Из сирийской столицы передали дальнейшие распоряжения: оставаться пока в Париже, но каждый полдень непременно звонить домой.
В тот же самый день Савари получил от приятеля машинистки Франсуазы копию памятки, составленной Баумом. Не теряя времени, - у него был собственный канал связи с профессором Ханифом, через резидента армейской разведки в Дамаске, - он передал содержание памятки профессору. "Ответ будет?" - поинтересовался француз, лично доставивший текст. "Передайте пусть все идет, как намечено", - велел Ханиф.
И посланец удалился.
- У меня есть доказательства, что изменник - Саад.
Услышав слова профессора, Расмия недоуменно подняла брови:
- А Эссат - он, значит, ни при чем?
- Ты же сама рассказывала мне, что Эссат выполнил поручение в Риме наилучшим образом, в точном соответствии с предписаниями.
- Это еще ничего не доказывает. Возможно, его приятели просто не сумели установить с ним контакт.
- Может, и так. Но по крайней мере, за ним пока ничего нет. Надо обдумать, как быть с Саадом.
- А что за доказательства?
- Тебе я скажу, - задумчиво произнес профессор. - В некоторых обстоятельствах может оказаться полезным женское чутье. Интересно, как ты рассудишь.
Он пересказал ей смысл документа, переправленного из Парижа, прямо из вражеского стана - контрразведки. Расмия задумалась надолго и сказала наконец:
- Что-то слишком уж гладко, вам не кажется? Такая сверхсекретная информация - и прямо нам в руки...
- Согласен - этакая легкость вполне может дать повод для сомнений.