Где-то у него все же была мыслишка, что никого там не будет, что все это блеф, бред, обман, что даже если Ариелла и не сочиняет, то миллиардер не придет в театр, потому что круглые сутки занят своими миллиардами, бизнесом!.. Но Михайлов действительно сидел в зале в кресле партера, сидел очень спокойно, скромненько, смотрел на них внимательным спокойным взглядом и под этим взглядом (он сначала взглянул на дочь, а затем без всякого стеснения (а чего ему стесняться?!) уставился на Замелькацкого и смотрел на него не мигая и точно так же как дочь – не улыбаясь, со совершенно холодным, равнодушным лицом робота.
Вот оно!.. Встреча все-таки состоялась! Он и миллиардер Михайлов – они на одной линии, тот смотрит на него. И значит, все не блеф, не обман и все, про что он первым делом подумал, когда она сказала ему, что дочь миллионера, может состояться!.. Тоже!.. Он на пороге новой судьбы! Предчувствия не обманули его! Боже, как тяжело! Какая дьявольская атака идет оттуда, из желудка!.. Из кишок!.. Боже!.. Живой человек не может вынести такого!.. Он пропал! Сейчас это произойдет! Самое ужасное из всего, что сейчас может произойти!..
Каким-то боковым зрением, где-то там, на периферии, Замелькацкий обратил внимание, разглядел: зал был набит полностью, нигде не было ни единого свободного места – все уже сидели на своих местах. Народ был какой-то особенный: не то, чтобы яркий и броский, а какой-то очень добротный, с умными интеллигентными лицами и, как показалось Замелькацкому, на отца Ариеллы никто пристального внимания, как и предписывают правила этикета, не обращал, хотя конечно же, – опять таки в эти мгновения, ужасные секунды как-то молниеносно подумалось Замелькацкому, всем хотелось разглядывать его...
Но впрочем, – опять-таки подумал он, подумал-догадался, – в этом зале и на этой премьере наверняка собрались и другие важные и богатые персоны, просто он пока не видит их, а может быть, не знает в лицо. Была здесь, конечно же, и охрана миллиардера...
– Папа, познакомься, это Артем...
Михайлов протянул Замелькацкому вялую, очень чистую и сухую руку. Обхватывая ее своей потной и липкой (он это только в ту секунду осознал), Замелькацкий ощутил приятную, словно бы велюровую кожу обладателя миллиардов и в ту же секунду тот разжал свою, словно бы испугавшись нечистого пожатия молодого человека и Замелькацкий вздрогнул от этой мгновенно почудившейся ему брезгливости и вскинул на миллиардера глаза, но тот моментально увел свои куда-то вбок, в пол, словно бы избегая встретиться взглядами...
Все прошло как-то очень молниеносно и не торжественно и Замелькацкий, хотя ему уже было совсем не до всего этого, потому что у него уже так подпирало – подпирало невероятно, необычно сильно, на своем пике, что он терпел уже изо всех сил самых последних и ждал с отчаянием, когда же наступит облегчение... Так вот Замелькацкий при всем этом еще и ужасно расстроился, от того, что рука у него была такая липкая и нервная и так стремительно миллиардер отнял свою...
Чувство неудачи, провала было таким сильным и таким болезненным, что помогло, как и до этого оскорбительные выкрики таксиста, преодолеть пик, ужасный пик тяжести, который – Замелькацкий потом вспоминал об этом ужасном моменте – так вот самый ужасный момент он невероятным образом преодолел думая вовсе не о нем, не о пике атаки, а о том, что он не понравился Михайлову, произвел на него неблагоприятное впечатление.
Между тем, отношения между отцом и дочерью были либо какие-то странные, либо Замелькацкий просто ничего не понимал в характерах этих двух людей: не говоря друг-другу ни слова, они уселись в кресла, причем Замелькацкий оказался почему-то между Михайловым и Ариеллой...
У него к этому моменту начало отпускать. Причем насколько сильно подпирало до этого, настолько же замечательно и капитально принялось теперь отпускать: отпускало так, что можно было подумать, – хотя он был и не настолько наивен, чтобы в это поверить – что все: проблема рассосалась и больше в этот вечер беспокоить его не станет. Он не мог насладиться этим некоторым облегчением своей тяготы, потому что судорожно при всем при этом соображал, как ему выгоднее всего себя вести и что это значит – что дочь и отец посадили его между собой.
– Как-то мы неудобно сели... – вдруг, словно бы ни к кому не обращаясь, а просто вслух высказывая свои мысли, глядя ровно перед собой, в затылок сидящего перед ним человека, а может – в закрытый занавес, произнес Михайлов.
Замелькацкий повернулся к нему, но Михайлов продолжал смотреть вперед, куда-то в темно-бордовое полотнище занавеса и Замелькацкий отвернулся. Слова эти несомненно означали, что миллиардер не очень-то и рад соседству с молодым человеком, вернее – совсем не рад. Горе охватило Замелькацкого, в своих ожиданиях он почувствовал себя обманутым.
– А может быть и наоборот! – проговорил неожиданно Михайлов и повернулся к нему.
Замелькацкий воспрял духом. Он и без того уже был в необычном состоянии, но тут какое-то истерическое возбуждение взвинчивающей волной промчалось по всем его нервам. Он смотрел на миллиардера. Тот тоже не отводил взгляда и в отличие от лица Замелькацкого, по которому блуждала улыбка, лицо Михайлова оставалось совершенно бесстрастным.
Вдруг справа – они сидели в самой середине ряда, раздался голос Ариеллы:
– Папа, тебе нравится Артем?
– Главное, чтобы он нравился тебе... – ответил миллиардер.
– О, что-то новенькое!.. Ты, папа, кажется начинаешь изменять своим воззрениям... Мне, папа, Артем очень нравится!..
– Я очень рад...
– Мы с ним вместе работаем...
– Да, я работаю... – произнес Замелькацкий, но как раз в этот момент в зале начал гаснуть свет.
– Чем занимается ваша фирма? – вдруг, словно начиная какой-то очень доверительный разговор и даже немного склонившись всем корпусом к Замелькацкому, спросил миллиардер.
– Информационные технологии...
– А какая, папа, разница, чем занимается наша фирма?!.. Ведь это наша фирма, а не ваша! – громко, так что наверняка было отчетливо слышно сидевшим на соседних креслах людям, спросила Ариелла. Тем более наступила какая-то особенная тишина, свет погас совсем...
– Ариелла, ну зачем ты так!..
– Артем, помолчи!.. Папа знает, зачем я с ним так!..
– Послушай, дочка, у нас здесь свой мужской разговор!.. Правильно, Артем?..
– Конечно!.. – бодро и даже, насколько он был в состоянии, весело произнес Замелькацкий.
– Артем! Ты в театре! Твои разговоры мешают мне!..
– Поужинаем сегодня и тогда поболтаем, хорошо?.. – проговорил Михайлов на ухо Замелькацкому.
– Хорошо!.. – так же доверительно и шепотом произнес тот.
– Перестаньте! Немедленно перестаньте! – довольно громко воскликнула Ариелла. – Я хочу посмотреть!.. Вы всем мешаете!.. Перестаньте всем мешать! Потом поговорите!..
– Все, умолкаем!.. Поговорим потом, за ужином... – опять наклонившись к Замелькацкому прошептал миллиардер. – Там мне обещали одно очень хорошее вино... Как ты относишься к хорошему вину?
– Отлично!..
– Артем, я же тебя просила!.. Папа, зачем ты пригласил меня в театр? Чтобы не давать посмотреть спектакль?!.. Если тебе так понравился Артем, пригласил бы его одного?..
– А вот и приглашу!.. А, Артем?..
– Да я... Собственно...
– Все умолкаем!.. Не будем мешать Ариелле смотреть... Поговорим позже, за ужином...
Весь этот разговор произошел очень быстро, энергичным шепотом, в то время как раскрывался занавес, а прожектора начали выхватывать сцену из мрака...
Замелькацкий заерзал в своем кресле. Оно, как назло, оказалось скрипучим... Краем глаза он заметил, что от этого звука Ариелла вздрогнула и посмотрела на него. Но правда тут же и отвернулась...
У него была некоторая слабая надежда: атака не повторялась, так быть может то капитальное расслабление, которое он испытал после нее, продлится в течение всего спектакля. Но он недаром ерзал, – он чувствовал, что надежда – лишь иллюзия. Атаки подобной дьявольской силы прекратится не могут в принципе. То есть могут, но лишь в одном случае – когда достигнут той цели, для которой и предназначила их сама природа.
Стараясь не особенно шевелится, так чтобы не заскрипело опять кресло, Замелькацкий положил руки на колени – так было очень неудобно и неловко. Гораздо удобнее было положить их на живот, но делать это он боялся, вполне резонно полагая – это может спровоцировать новую атаку.
Теперь, как ему казалось, его посадка оптимальна – сама по себе она не могла вызвать новых коловращений в желудке. Он, конечно же, смотрел при всем при этом на сцену: там уже начался спектакль, сознание его фиксировало и реплики актеров, и сюжет. И даже, быть может, поскольку он пребывал в более взвинченном, нервозном и перевозбужденном состоянии, чем обычно, и сознание его было обострено сильнее обычного – сильнее, чем когда в прошлые разы бывал он в театре, а потому – и развитие пьесы и актерская игра воспринимались им острее, лучше... То, что он посмотрел в этот вечер в театре стало для него одной из самых запомнившихся театральных постановок в его жизни. И неважно, что шедшая современная пьеса была не так хороша, как можно было судить из рекламной кампании, проведенной перед премьерой, игра актеров – более, чем посредственна, а режиссерская работа... Что ж, Замелькацкий вовсе не был знатоком театра, чтобы суметь оценить или наоборот не оценить работу режиссера. Одно было точно – вовсе не режиссер спектакля обострил все его ощущения, но то, что они были так обострены, приводило к очень живому восприятию режиссерских задумок, если таковые вообще в этой постановке существовали!..
