документов, но в ответ на справедливое требование оная личность выстрелила из револьвера системы Нагана, метя в сердце чекиста Королева, но промахнулась. Сделав покушение, преступник ударил в лицо агента Полозкова, потом бежал, но был задержан сотрудниками губчека вместе с милицейским патрулем". Рапорта, составленные на обороте дореволюционных ценников магазина "Зингер", были одинаковые — тютелька в тютельку!
Далее шли листы, характеризующие гр-на Николаева. На осьмушке тетрадного листочка комендант Вологодского кавалерийского полка Михаил Семенович Рябушкин, сообщал, что в ответ на запрос "о личных и деловых качествах гр-на Николаева Ивана Афиногеновича, крестьянина, русского, беспартийного, ранее не судимого, в бытность его начальником Череповецкого транспортного отделения ВЧК, может сообщить следующее — вышеозначенный Николаев при задержании неустановленной мешочницы буржуазного происхождения, вместо поступления с оной по законам революции, выругал мешочницу и подчиненных нецензурной бранью и отпустил домой, попустительствовав тем самым нарушению соцзаконности. Кроме того, оный Николаев самолично отдал мешок зерна мелкобуржуазному прохиндею Сухареву, о чем он, Рябушкин, уведомлял руководство". Иван усмехнулся. Кузька Сухарев, он точно прохиндей. А вот с мешочницей было по-другому. Младший агент Рябушкин, поймав на вокзале старуху-учительницу из Мариинской гимназии, ездившую в деревню менять на хлеб уцелевшие от экспроприации вещи, притащил бабку в отдел и принялся сочинять рапорт для передачи ее в ревтрибунал, а он, начальник трансчека, выставив мешочницу вместе с мешком, велел катиться к едреной фене! Мусику же приказал идти и проверять документы у подозрительных мужиков, похожих на переодетых офицеров.
В конце Лука делал вывод, что "работа гр. Николаева на транспорте носила ярко выраженный стихийный протест против действий партийных и государственных органов. Николаев во время службы наччерептрансчека неоднократно упоминал, что пошел служить в карающие органы революции в личных целях и допускал анархические выпады в адрес Советской власти…" Запутавшись в словоизвержениях бывшего подчиненного, Иван взял служебную записку начальника управления Курманова. По мнению Алексея, "в данном случае имеет место заблуждение гр-на Николаева, принявшего чекиста за бандита, а не контрреволюционная выходка. Следует передать дело на рассмотрение народного следователя, изъяв его из компетенции ГНУ". По записке, составленный на обороте куска обоев, прошелся красный карандаш, оставивший резолюцию: "Отказать", ниже — неразборчивая подпись начальника губчека. "Ай да Лешка! — с теплотой подумал Иван о фронтовом друге, с грустью добавив: — Но плетью обуха не перешибешь…"
Еще раз осмотревшись, Иван забрал у чекистов все, что могло пригодиться — деньги, документы, табак со спичками. Рассовал по карманам два нагана и все патроны. Маузер брать не стал — громоздкий, да и боеприпасов к нему не отыщешь. К нагану же у любого мужика патроны попросить можно. Жаль только, что своего "наградного" не отыскал. Верно, хранился в дежурной комнате. Уже выходя из камеры, вспомнил, что чуть не забыл Георгиевский крест и медали.
К удивлению и радости арестанта, длинный коридор оказался пустым, а дежурный, вместо того чтобы бдить, сидел за столом и читал газету, время от времени поглядывая на входную дверь. Что творилось за спиной, чекиста не интересовало!
"Я бы тебя сортиры мыть отправил навечно!" — посетовал старый солдат и подошел ближе.
— О чем пишут, браток? — поинтересовался Иван, заглядывая через плечо чекиста.
— Да, все о том же — о контриках, что в Питере окопались… — буркнул дежурный и, приподняв взгляд от газетной полосы, вскочил, чтобы получить рукояткой нагана в лоб.
Иван придержал обмякшее тело и усадил парня туда, где он и сидел. Поднял с пола слетевшую фуражку, аккуратно водрузил ее на голову сидевшего, чтобы козырек скрыл набухавший кровоподтек. Опять же, обшарил карманы незадачливого дежурного, выгребая оттуда патроны, деньги и кусок хлеба. Прикинув, что с двумя наганами да тремя дюжинами патронов жить можно, Иван повеселел. То, что в одночасье из демобилизованного командира он превратился в "беглого преступника", конечно, не радовало. Но что делать? Если всего бояться, то проще сразу взять ствол чекистского револьвера да сунуть его в рот, чтобы не думалось. А вот, хрен вам! Не для того он прошел войну, революцию и еще одну войну, чтобы стреляться, как пленный офицерик! Попы говорят — грех самому себя жизни-тο лишать! Но долгогривые много что говорят, а за столько лет войны Иван уже не верил ни в грех, ни в ад с раем. Хуже ада, что был под Барановичами или под Перекопом, уже не придумать. А рай… А чё в нем, в раю-то, хорошего?
Без приключений выйдя со двора на бывший Воскресенский, а теперь уже Советский проспект, Николаев в задумчивости постоял, думая, куда бы податься. Ехать в деревню? Там-то и будут искать в первую очередь. Искать Лешку Курманова? Так тот раньше полуночи домой не явится. А коли и явится, так неизвестно, что скажет товарищ начальник управления губисполкома. И еще надо было срочно найти шинель и фуражку! В одной гимнастерке, без пояса, Иван чувствовал себя дезертиром.
Торговая площадь, втиснувшаяся между каменной стеной бывшего подворья Леушинского монастыря и кладбищем, во время Гражданской войны превратившаяся в пустырь, опять ожила. Хотя день был непраздничный, но народу толпилось много. Торговали всем подряд — проросшей картошкой и гвоздями, кубанским салом и подсвечниками, солеными дынями из Астрахани и расписными матрешками.
Самым длинным был рыбный ряд. Разбитные молодки и степенные бородачи разложили на лотках осетров и севрюгу, белорыбицу и стерлядь.
Почему-то при упоминании Шексны все вспоминали о стерляди. Даже ротный командир Слащев (тот самый, что потом армией у Врангеля командовал), заслышав, что он родом из Череповецкого уезда, где течет река Шексна, хмыкнул: "Шекснинска стерлядь золотая!" Верно, если ее в постном масле обжарить, до хрустящей корочки, так и будет золотой.
Около прилавков с рыбой толклись коты. Вели себя чинно-благородно, словно семинаристы на каникулах — не мяукали и не пытались ничего спереть, а только выжидательно заглядывали в глаза людям. Продавцы время от времени порыкивали, но подбрасывали мохнатым попрошайкам то хвост, то голову. Торопливо проглотив угощение, хвостатики подходили за новой порцией. Чуть в сторонке сидела и тщательно умывалась рыжая кошечка — стеснялась подойти ближе. Не выдержав, Иван, купил небольшую стерлядь и бросил рыжей. Та, даже не поблагодарив, ухватила рыбину и потащила в кусты. Вдогонку помчались двое драных котов, но Николаев, заступив им дорогу, цыкнул так, что невежды поджали хвосты.
— Вон еще один сердобольный нашелся! — весело выкрикнула одна из девок-торговок, а наткнувшись на укоризненный взгляд Ивана, объяснила: —
