этого знака Бааде и ждал. Значит есть шанс! Есть!
– Если вы мне достоверно и честно расскажите, что вы знаете об этих партизанах, то немедленно, слышите, немедленно вас выпустят и довезут до дома. Вы снова вернетесь к своим учебникам и тетрадям, первоклашкам и их обучению.
– Я ничего не знаю…– проговорила тихо Сатина, еле шевеля разбитыми губами.
– Ой, ли! – засомневался Эрлих.– Вы молодая красивая женщина, неужели никто и никогда при вас не упоминал о создании такой организации в городе? Родители ваших учеников, ваши поклонники…
– У меня нет поклонников…
– Значит родители.
– Никто не упоминал! Мне нечем вам помочь!– спокойно произнесла Татьяна, внутренне она уже приготовилась к смерти. Наступило какое-то внутреннее отупение. Организм включил защиту против стресса, и вместо града слез, Сатина ничего не испытала. В душе, на сердце была пустота и смирение.
– Жаль…Очень жаль,– покачала головой Бааде. Может, где-то далеко внутри, ему было и жаль эту учительницу, но долг обязывал поступать его именно так, как он и собирался.– Я все же надеялся, что вы будет настолько благоразумны, что решите мне помочь. Жаль…– повторил он, поворачиваясь к замершему возле входа в камеру Шпигелю.– Клаус, к обеду на центральной площади города должна быть подготовлена виселица для этой коммунистки!
– Есть, герр комендант!– вытянулся в струнку начальник тайной полиции.
– За ее транспортировку к месту казни отвечаете лично вы своей головой. Это понятно?
– Да, господин, Бааде!
– Вот и отлично!– обрадовался Эрлих.– Поверьте, моя дорогая, мне очень вас жаль, но долг…Долг превыше всего!
Вскоре комендант города покинул тюрьму. Шпигель подкинул его до комендатуры, сам ,отправившись, готовиться к завтрашней показательной казни. На пороге его встретил встревоженный Герхард.
– Я уже начала беспокоиться, герр комендант.
– Движение по железной дороге восстановили?– быстро спросил Эрлих, умываясь из поданного кувшина с прохладной водой. Одной рукой это делать было несподручно. Кряхтя и морщившись, ему это удалось.
– Так точно! Только что доложили. Первый эшелон итальянцев прибыл под разгрузку.
– Отлично! А что этот макаронник Бруно Виери? Звонил?
– Оборвал всю телефонную связь. Требовал вас…
– А ты?
– Я сказал, что вы еще не освободились.
– Замечательно, Герхард,– похвалил своего адъютанта Бааде,– так же скажешь ему и в следующий раз. Завтра нам предстоит очень тяжелый день, нам понадобится много сил, а последние часы сна я не хочу тратить, слушая вопли этого придурковатого итальянца,– произнес комендант, устраиваясь поудобнее на твердом диване, стараясь лечь так, чтобы не задеть случайно раненую руку. Герхард заботливо укрыл его одеялом.
– Во сколько вас разбудить?– спросил он, когда комендант города прикрыл глаза и засопел простуженным носом.
– Где-то в девять, Герхард. В десять я уже должен быть молодцом!– произнес Эрлих и провалился в липкое забытье.
14
Серые предрассветные сумерки закрылись в окошко избы Подерягиных, заглянув внутрь. Прокукарекал в сарае петух, играя побудку. Акулина заворочалась на печи, намериваясь просыпаться, чтобы справиться по хозяйству. Ганс и Вилли, обнявшись, спали на твердой лавке, негромко похрапывая. Дед Федор осторожно, чтобы никого не разбудить встал со своего места, пробираясь к выходу.
– Вы куда, бать?– спросонья спросила невестка, протирая глаза.
– До ветру…– буркнул старик, хватая крючковатый костыль.– Спи еще!
После душной горницы на улице было довольно прохладно. Федор Алексеевич поежился от побежавших по крепкой спине мурашек. Накинул вчерашний костюм, заляпанный грязью, а потому брошенный в сенцах. Попробовал застегнуться, но нескольких пуговиц на нем так и не обнаружил. Видать, вчера во время их бегства с партизанами где-то за ветку зацепился. Махнул рукой с сожалением на него, запахнув обе полы поплотнее.
Собака Жучка возле будки лениво приоткрыла один глаз, наблюдая за хозяином. Когда поняла, что ничего съестного он ей не несет, и вовсе, гремя цепью, забралась в будку.
– Говоров!– позвал тихо дед Федор командира партизанского отряда, приоткрывая дверь сарая.– Тарас Павлович!– окликнул он бывшего нквдэшника.
В сене завозились. Стог зашуршал, и из-под него стали выползать ребятишки. Заспанные, измазанные, как и он, засохшей грязью.
– Здорово ночевали, ребятня!– поздоровался Подерягин, осматриваясь по сторонам. Никого чуть свет не вынесло ли на улицу. Никто не сможет ли подглядеть за тем, как будут уходить партизаны.
– Доброе утро!– Настена быстро переплела свою короткую косу, спрятав ее под серый берет. Рядом Вениамин и Пашка вместе с Говоровым приводили себя в порядок.
– Подремать хоть удалось?– спросил их Федор, помогая им отряхнуться.
– Всю ночь гудело, тарахтело в стороне железки. Немцы восстановили линию, наверное,– то ли спросил, то ли решил Говоров.
– Ничего, первый блин он завсегда комом.
– Нас искали?
– Не особо,– отмахнулся Подерягин,– но уходить вам надо немедленно. Ко мне бургомистр подселил двух фрицов. Оба пока пьяные в дупель, но как проснуться…
– Я понял!– торопливо произнес бывший начальник НКВД.– Проводите?
– А то как же…
Дед Федор захромал к калитке, выпуская ребят на улицу, затянутую предрассветным туманом. Собаки по улице, почуяв чужих громко залаяли.
– С Богом!– поторопил их Подерягин.
– Спасибо, Федор Алексеевич!– Говоров протянул ему руку, прощаясь.
Возникла неловкая пауза. По глазам Подерягин видел, что бывший начальник НКВД делает это полнее искренне, но что-то внутреннее, обиженное ему не давало так сразу все простить и сделать шаг навстречу. Он помялся и, глядя куда-то в сторону, пожал сухую крепкую ладонь майора.
– Через Лучку дорогу знаете?– на всякий случай уточнил строгим голосом дед Федор.
– Разберемся!– рассмеялся Говоров, прекрасно понимая, что возможно сейчас в душе Подерягина, которого все и всегда считали врагом советской власти, произошел значительный перелом, о котором сам старик и не догадывается.– Спасибо еще раз…– кивнул ему на прощание Тарас Павлович, бросившись догонять своих ребят, которые скрылись уже вдали, перейдя широкую луговину.
– Вот тебе и ядрена шишка!– ухмыльнулся дед Федька, ступая к дому, думая о том, что скажи ему кто-то года три-четыре назад, что ему придется укрывать у себя в сарае майора НКВД, а потом и радоваться этому в душе, то он с удовольствием набил бы этому рассказчику морду.
– Ну и кто это был?– на пороге избы в домашней юбке стояла Акулина, уперев руки в бока, позади нее выглядывала хитрая рожица внучки Шурочки.
– Друзья…– буркнул дед Федька, проходя в дом.
– Таких друзей…– догнали его в спину слова невестки.
– Тсс!– обернулся он, расслышав громкий топот сапогом по горнице.– Наши квартиранты, мать их за ногу, проснулись.
На пороге сеней, сладко потягиваясь, стоял немец в одной нательной белой рубахи. Он улыбался широким ртом с толстыми губами, позади него топтался второй, весь в веснушках. На вид им обоим можно
