Более радикальные в своей любви к Бещелю, чем даже Национальный блок Сьедра, Истинные граждане маршировали в самочинной форме и произносили пугающие речи. Они были легальны, но не в полной мере. Нам не удалось доказать их ответственность за нападения на бещельский Уль-Кома-город, посольство Уль-Комы, мечети, синагоги и книжные магазины левого толка, на наше маленькое иммигрантское население. Мы — я, конечно, имею в виду полищай — далеко не раз находили виновных и обнаруживали, что они были членами ИГ, но сама организация дезавуировала эти нападения, просто открещивалась от них, и ещё ни один суд не объявлял её под запретом.
— А Махалия раздражала обе стороны.
— Это её отец так говорит. Он не знает…
— Нам точно известно, что давным-давно ей удалось вывести из себя здешних унификационистов. А потом она сделала то же самое с тамошними наци?
Есть хоть какие-нибудь экстремисты, кого она не разъярила?
Мы поехали.
— Знаете, — сказал я, — то заседание Комитета по надзору… это довольно странно. Кое-кто там говорил такое…
— Сьедр?
— Сьедр, само собой, среди прочих, и кое-что из их речей до меня не очень-то доходило. Может, стоило бы тщательней следить за политикой? Может, так и сделаю.
Немного помолчав, я добавил:
— Может, наведём кое-какие справки?
— Какого хрена, босс? — Корви крутанулась на сиденье. Вид у неё был не злой, но недоумённый. — Зачем вам даже и этих было так поджаривать? Шишкари через день-другой призовут чёртову Брешь, и тогда горе тому, кто уделал Махалию. Понимаете? Даже если мы найдём сейчас какие-то нити, это дело вот-вот у нас заберут, это всего лишь вопрос времени.
— Да, — сказал я и слегка повернул руль, чтобы не столкнуться с уль-комским такси, изо всех сил его не-видя. — Так-то оно так. Но всё-таки. Впечатляет, когда кто-то способен обозлить стольких психов. Которые и друг другу в глотки готовы вцепиться. Бещельских наци, уль-комских наци, антинаци…
— Пусть этим Брешь занимается. Вы были правы. Она заслуживает Бреши, босс, это же ваши слова. Им это по силам.
— Она её точно заслуживает. И она её получит. — Я дал знак ехать дальше. — Avanti[10]. Но пока что, пусть ненадолго, она получит нас.
Глава 8
То ли комиссар Гадлем обладал сверхъестественным чутьём на время, то ли установил какую-то хитроумную программу, чтобы обманывать свою систему, но всякий раз, когда я входил в офис, в верхней части моего почтового ящика неизменно пребывали какие-нибудь его послания.
«Чудесно, — говорилось в последнем. — Как я понял, мистер и миссис Дж. препровождены в отель. Не очень хотел бы, чтобы вы на несколько дней увязли в бумажной работе (уверен, и вы согласитесь), так что, пожалуйста, вежливо сопровождайте их только до завершения формальностей. Работа сделана».
Какой бы информацией мы ни располагали, мне придётся её сдать, когда наступит время. Нет смысла делать работу для себя, говорил Гадлем, тратя своё время за счёт отряда, так что убери-ка ногу с педали газа. Мои записи были неразборчивы для всех остальных, а через час становились такими же и для меня самого, хотя я старательно их хранил и протоколировал — это моя обычная методика. Я несколько раз перечитал послание Гадлема, выкатывая глаза. Возможно, что-то бормотал при этом вслух.
Сколько-то времени я выискивал номера телефонов — как в Сети, так и через реальных живых операторов, отвечавших на том конце линии, — после чего сделал вызов, и тот закурлыкал, пробегая через различные международные АТС.
— Офисы Бол-Йеана.
До этого я звонил дважды, но попадал в какую-то автоматизированную систему: впервые кто-то действительно снял трубку. Он хорошо говорил по-иллитански, но с североамериканским акцентом, так что я сказал по-английски:
— Добрый день, я пытаюсь связаться с профессором Нэнси. Я оставлял сообщение на её голосовой почте, но…
— Будьте любезны, представьтесь.
— Это инспектор Тьядор Борлу из Бещельского Отряда особо опасных преступлений.
— Вот как! — Голос у него сделался совсем другим. — Речь идёт о Махалии, не так ли? Инспектор, я… Подождите, я постараюсь разыскать Иззи.
Долгая пауза с каким-то полым гудением.
— Это Изабель Нэнси. — Встревоженный голос, я бы решил, что американки, если бы не знал, что она из Торонто. Совсем не похожий на тот, что записан в её голосовой почте.
— Профессор Нэнси, это Тьядор Борлу из Бещельской полищай, ОООП. Вы, по-моему, говорили с моей коллегой, сотрудницей Корви? До вас, наверно, не дошли мои сообщения?
— Да, инспектор, я… Пожалуйста, примите мои извинения. Я собиралась вам перезвонить, но это было так, всё это, мне очень жаль… — Она говорила то на английском, то на хорошем бещельском.
— Понимаю, профессор. Я тоже сожалею о том, что случилось с мисс Джири. Должно быть, это очень плохое время для вас и всех ваших коллег.
— Я, мы, мы все в шоке здесь, инспектор. Просто потрясены. Не знаю, что вам и сказать. Махалия была замечательной молодой женщиной и…
— Конечно.
— Где вы сейчас? Вы… это местный звонок? Не хотели бы встретиться?
— Боюсь, что звонок международный, профессор; я всё ещё в Бещеле.
— Ясно. Так… чем я могу помочь вам, инспектор? Есть ли проблемы? Я имею в виду, любые проблемы, за исключением всего, всего этого, я имею в виду… — Я слышал её дыхание. — Жду со дня на день родителей Махалии.
— Да, я, сказать по правде, только что от них. Здешнее посольство готовит им документы, и скоро они должны к вам приехать. Нет, я потому звоню, что хотел бы побольше узнать о Махалии и о том, чем она занималась.
— Простите, инспектор Борлу, но я была под таким впечатлением от… этого преступления… я думала, не следует ли вам призвать здесь Брешь?..
Успокоившись, она теперь говорила только по-бещельски, так что, какого чёрта, я отказался от своего английского, который был не лучше, чем её бещельский.
— Да. Комитет по надзору… извините, профессор, я не знаю, насколько вы разбираетесь в том, как решаются такие вопросы. Но — да, ответственность за это будет передана. Вы понимаете, что это означает?
— Думаю, да.
— Хорошо. Я лишь занимаюсь кое-какой завершающей работой. Мне интересно, вот и всё. Мы здесь слышим о Махалии прелюбопытные вещи. Хочется узнать кое-что о её работе. Не могли бы вы мне помочь? Вы были её руководительницей? Не найдётся у вас несколько минут, чтобы поговорить со мной об этом?
— Конечно, инспектор, вы ведь так долго ждали. Не понимаю только, что именно…
— Хотелось бы узнать, над чем она работала. И об истории её взаимоотношений с вами и с вашей программой. А ещё расскажите мне о Бол-Йеане. Как я понимаю, она изучала Оркини.
— Что? — Изабель Нэнси была потрясена. — Оркини? Абсолютно нет. Это же археологическое отделение.
— Простите, у меня сложилось впечатление… Что значит «археологическое»?
— Я имею в виду, что если бы она изучала Оркини, а для этого могли бы быть веские причины, то писала бы диссертацию по фольклору, антропологии или, может, по сравнительной литературе. Безусловно, границы дисциплин становятся расплывчатыми. К тому же Махалия была из тех молодых археологов, которых больше интересуют Фуко и Бодрийяр, нежели Гордон Чайлд или мастерки[11]. — В голосе её звучала не злость, но печальное веселье. — Но мы не приняли бы её, не будь тема её диссертации связана с подлинной археологией.
— И что же это было?
— Бол-Йеан — это давние раскопки, инспектор.
— Расскажите, прошу вас.
— Уверена, вы в курсе всех споров вокруг ранних артефактов в этом регионе, инспектор. Бол-Йеан открывает предметы, возраст которых составляет добрую пару тысячелетий. Какой бы теории вы ни придерживались касательно Кливажа, теории раскола или конвергенции, то, что мы ищем, ему предшествует, предшествует Уль-Коме и Бещелю. Это корневые вещи.
— Необычно, должно быть.
— Конечно. А ещё крайне необъяснимо. Мы почти ничего не знаем о культуре, которая всё это произвела, понимаете?
— Полагаю, да. Отсюда и весь интерес, верно?
— Ну… да. Это, а ещё и вид предметов, которые здесь имеются. Махалия как раз и пыталась растолковать то, что в заглавии её работы именуется «герменевтикой идентичности», на основе наборов приспособлений и так далее.
— Не уверен, что понимаю.
— Она проделала хорошую работу. Цель диссертации состоит в том, чтобы никто, включая руководительницу, не понимал, что он делает, после первых двух лет. Шучу, вы понимаете. То, чем она занималась, должно было бы иметь последствия для теории двух городов. Их истоки, знаете ли. Она играла, держа свои карты закрытыми, поэтому я из месяца в месяц не была уверена, где именно она стоит в отношении означенного вопроса, но у неё оставалась ещё пара лет, чтобы составить своё мнение. Или просто прийти к каким-то выводам.
