— Значит, она помогала разобраться с этими раскопками.
— Совершенно верно. Как и большинство наших аспирантов-исследователей. Кто-то — для основного исследования, кто-то — для частичного обеспечения своей стипендии, кто-то — немного того, немного другого, а кто-то — просто чтобы нас подоить. Махалии платили совсем немного, но ей в награду за работу в основном требовалось иметь доступ к артефактам.
— Понимаю. Мне очень жаль, профессор, у меня сложилось впечатление, что она работала над Оркини…
— Раньше её это занимало. Она сначала приехала на конференцию в Бещеле, несколько лет назад.
— Да, я что-то такое слышал.
— Верно. В общем, это вызвало кое-какой шум, потому что тогда она была очень увлечена Оркини, полностью, была немного боуденисткой, и доклад, который она представила, был воспринят не очень хорошо. Вызвал кое-какие упрёки. Её мужество меня восхитило, но в итоге она просто получила взбучку ни за что. Когда она подала заявление на написание диссертации — если честно, я крайне удивилась, что под моим руководством, — мне пришлось убедиться, понятно ли ей, что будет и что не будет… приемлемо. Но… То есть я не знаю, что она читала в свободное время, но то, что она писала в развитие своей диссертации, это было, это было прекрасно.
— Прекрасно? — переспросил я. — Вы же вроде…
Она замялась.
— Ну… Честно говоря, я бывала немного, немножко разочарована. Она была умна. Знаю, она была умна, потому что, понимаете ли, на семинарах и так далее она была потрясающа. И работала — усерднее некуда. Мы бы сказали, «грызла гранит», — эти слова она произнесла по-английски, — из библиотеки не выходила. Но её главы были…
— Не хороши?
— Прекрасны. Да, они были хороши. Степень она получила бы без проблем, но работа её мир бы не потрясла. Довольно тусклая, понимаете? А с учётом того количества часов, что она на неё потратила, её работа была ещё и жидковатой. Ссылки и так далее. Но я поговорила с ней об этом, и она заверила, что продолжит, понимаете? Работать над ней.
— Мог бы я её увидеть?
— Да, конечно. То есть я так полагаю. Не знаю. Надо разобраться с вопросами этики. У меня на руках те главы, что она мне дала, но они в значительной мере не завершены, она хотела работать над ними дальше. Если бы она закончила, то без проблем, был бы доступ общественности, но в таком виде… Имею ли право я передавать их вам? Ей, наверное, следовало опубликовать некоторые из них в качестве статей в журналах — те, что закончены, — но она не успела. Мы говорили и об этом; она сказала, что собирается что-то с этим сделать.
— Кто такие боуденисты, профессор?
— А! — Она рассмеялась. — Простите. Это источник всего ажиотажа вокруг Оркини. Бедный Дэвид не поблагодарил бы меня за использование такого термина. Это те, кого вдохновляет раннее творчество Дэвида Боудена. Вы знакомы с его произведениями?
— …Нет.
— Он написал книгу, много лет назад. «Между городом и городом». Никакой струнки не затрагивает? То была огромная вещь для поздних хиппи. Впервые за поколение кто-то воспринял Оркини всерьёз. Думаю, неудивительно, что вы ещё не видели этой книги, она до сих пор вне закона. В Бещеле и в Уль-Коме. Не найти даже в университетских библиотеках. В некотором смысле это было блестящее произведение: он проделал несколько фантастических архивных исследований, увидел некоторые аналогии и связи, которые… ну, всё-таки просто замечательно. Но при всём при том — бред и околесица.
— Как так?
— Потому что он поверил в это! Тщательно проверил все эти ссылки, нашёл новые, сложил их вместе в нечто вроде урбанистического мифа, который потом переосмыслил как запретную тайну. Он… Ладно, здесь мне надо быть немного осторожной, инспектор, потому что, честно говоря, я никогда по-настоящему, вправду, не думала, что он в это верит — всегда считала это какой-то игрой, — но книга утверждала, что он таки в это поверил. Он приехал в Уль-Кому, откуда отправился в Бещель, умудрился, не знаю как, перебраться между ними — законно, уверяю вас — несколько раз и стал утверждать, что нашёл следы самого Оркини. И пошёл ещё дальше, заявил, что Оркини не просто располагается где-то в промежутках, существующих между Комой и Бещелем с тех пор, как их основания то ли сближаются, то ли разделяются (не припомню, какой точки зрения он придерживался по вопросу Кливажа), заявил, что тот по-прежнему и здесь, и там.
— Оркини?
— Именно. Тайная колония. Город между городами, обитатели которого живут у всех на виду.
— Что? На виду? Каким образом?
— Невидимые, как улькомане для бещельцев, и наоборот. Прохаживаются по улицам, никем не замечаемые, но сами видящие оба города. По ту сторону Бреши. И кто знает, чем они занимаются? Строят секретные планы. Не сомневаюсь, на сайтах о теории заговоров до сих пор об этом спорят. Дэвид сказал, что собирается войти в него и исчезнуть.
— Ну и ну!
— Именно, что «ну и ну». «Ну и ну» — это верно. Дурной славой обросло. Поищите в Гугле, увидите. Во всяком случае, когда мы впервые увидели Махалию, до перестройки сознания ей было очень далеко. Мне понравилось, что она такая пылкая и что, боуденистка она или нет, такая красивая и умная. Это было как шутка, понимаете? Я даже подумала, не знает ли она об этом, не шутит ли сама.
— Но больше она этим не занималась?
— Ни один учёный с репутацией не станет руководителем боудениста. Я ей строго об этом сказала, когда она поступила, но она даже засмеялась. Сказала, что всё это оставила позади. Я уже говорила, как удивилась, что она пришла ко мне. Мои работы не столь авангардны, как её.
— То есть разные Фуко и Жижеки[12] не по вам?
— Я их, конечно, уважаю, но…
— А нет ли какого-нибудь иного, как бы сказать, теоретического направления, которого она могла бы придерживаться?
— Да, но она мне сказала, что ей нужен доступ к реальным объектам. Я придерживаюсь школы артефактов. Мои более философски ориентированные коллеги… ну, многим из них я не доверила бы счистить грязь с амфоры.
Я рассмеялся.
— Поэтому я думаю, что это имело для неё смысл; ей правда очень хотелось научиться этой стороне дела. Я была удивлена, но и польщена. Понимаете ли вы, что эти образцы уникальны, инспектор?
— Думаю, да. Я, конечно, знаю все эти слухи.
— Вы имеете в виду их магические силы? Хотелось бы, хотелось бы. Но даже без них эти находки несравненны. Здешняя материальная культура вообще не имеет никакого смысла. Нигде в мире нет больше такого места, где можно выкапывать нечто такое, что выглядит как мешанина среза поздней античности с по-настоящему красивыми и сложными изделиями бронзового века и так далее, вплоть до предметов откровенного неолита. Стратиграфия, похоже, вылетает при этом в трубу. Эти раскопки используют как свидетельства против матрицы Харриса — ошибочно, но причину понять можно. Потому-то эти раскопки популярны у молодых археологов. И сколько бы ни твердили, что они не более того, что собой представляют, в сумасбродных исследователях это до сих пор не убивает желания на них взглянуть. Тем не менее я могла допустить мысль, что Махалия попыталась бы пойти к Дэйву, но знала, что с ним бы ей не особенно повезло.
— Дэйв? Боуден? Он жив? Преподаёт?
— Конечно, жив. Но даже когда Махалия была всецело этим увлечена, ей не удалось бы заполучить его себе в руководители. Я готова держать пари, что она наверняка говорила с ним, когда начала прощупывать, что к чему. И я готова держать пари, что он её окоротил. Он давным-давно со всем таким покончил. Это бич его жизни. Спросите у него сами. Порыв юности, превзойти который он так никогда и не смог. Всё, что он опубликовал впоследствии, не стоит и выеденного яйца — на протяжении всей дальнейшей карьеры его имя связывалось только с Оркини. Он и сам вам это скажет, если вы у него спросите.
— Может, и спрошу. Вы с ним знакомы?
— Он ведь коллега. Археология периода до Кливажа — не столь уж обширное поле деятельности. Он тоже работает в Университете принца Уэльского, по крайней мере на полставки. Живёт здесь, в Уль-Коме.
Сама она жила по нескольку месяцев в году в уль-комской квартире, в университетском районе, где Университет принца Уэльского и другие канадские институты извлекали преимущества из того факта, что США по причинам, назвать которые теперь затруднялись даже большинство их правых, бойкотировали Уль-Кому. Вместо них именно Канада с энтузиазмом устанавливала связи, научные и экономические, с уль-комскими учреждениями.
Бещель, разумеется, был другом и Канады и США, но весь совместный энтузиазм, с которым обе страны внедрялись в наши неуверенные рынки, был карликовым по сравнению с тем рвением, с которым Канада поддерживала то, что у них называлось экономикой Нового Волка. Мы же для них были, может, уличной дворняжкой или тощей крысой. Большинство паразитов являются интерстициальными. Очень трудно доказать, что робкие ящерицы, в холодную погоду прячущиеся в трещинах бещельских стен, могут жить только в Бещеле, как это часто утверждают; конечно, они умрут, если их экспортировать в Уль-Кому даже более мягко, чем детскими руками, но такую же тенденцию они имеют и в бещельской неволе. Голуби, мыши, волки, летучие мыши живут в обоих городах, являясь заштрихованными животными. Но по традиции, о которой предпочитают помалкивать, большинство волков — слабых, костлявых тварей, давно адаптированных к городской канализации, — повсеместно, хотя и невразумительно, считаются бещельскими. Лишь тех немногих из них, что отмечены приличным размером и не слишком поганой шкурой, по такому же принципу относят к числу уль-комских. Многие граждане Бещеля избегают нарушать эту — совершенно излишнюю и измышленную — строгую границу, никогда не упоминая о волках.
