— Прекрасно, — пробормотал лорд Вортингтон, усаживаясь в свое любимое кресло. — Эта женщина полагает, что если я разумно пользуюсь жизнью, то я уже не могу отличить передней стороны картины от задней и переплета книги от ее содержания. Я поеду к ней ровно в девять. Посмотрим, что она пишет дальше.
«…Я подозреваю, что никто из ваших знакомых не питает особой склонности к искусству. Тем не менее привезите с собой одну или две знаменитости. Мне хочется окружить почтенного герра Абендгассе самым избранным обществом. Я и так уже созвала для него всех, кого могла найти среди Лондонских сливок. Он не сможет жаловаться на свою аудиторию. Но если Вы можете дополнить мой список двумя-тремя громкими именами, непременно сделайте это…»
— Слушаюсь, госпожа Хоскин, — проговорил лорд, хитро подмигивая удивленному слуге, — я вам доставлю на завтра знаменитость, настоящую знаменитость, не то, что ваши мягкотелые немцы, если только мне удастся уговорить его. Если он кому-нибудь из ваших гостей не понравится, путь только посмеют заявить ему это! Ха-ха-ха! Как вы думаете, Бедфорд?
6
На следующий вечер, около десяти часов, Лидия и Алиса подъезжали к дому госпожи Хоскин. В саду, который был перед домом, они встретили лорда Вортингтона, с сигарой во рту, беседующего с мистером Хоскином. Он вошел в дом вместе с вновь прибывшими гостями, от которых не укрылось, что лорд подкрепил себя вином. Они расстались с ним у двери какого-то будуара, куда зашли, чтобы снять шляпы и поправить прически. Вортингтон остался поджидать их. Вдруг они услыхали, что кто-то быстро подошел к нему и уже издали взволнованно говорил:
— Вортингтон, Вортингтон! Он начал держать речь в зале, воспользовавшись минутою, когда Абендгассе замолчал. Зачем вы напоили его шампанским за обедом!
— Молчите, не говорите, что он немного пьян. Нас могут услышать. Пойдемте и постараемся утихомирить его.
— Слышали? — спросила Алиса. — Кажется, что-то случилось.
— И слава Богу, — ответила Лидия. — Обыкновенный недостаток таких званых вечеров именно в том, что на них ничего не случается. Пожалуйста, не докладывайте о нас, — попросила она вышедшего к ним навстречу слугу. — Мы опоздали и хотели бы войти как можно тише, чтобы как-нибудь не обиделся г-н Абендгассе.
Им без труда удалось проскользнуть в гостиную незамеченными. Госпожа Хоскин любила поэтический сумрак, и ее приемные комнаты скудно освещались небольшими фонариками с цветными стеклами. Посреди большой залы, в которой собрались гости, стоял маленький круглый стол, покрытый тяжелой бархатной скатертью. На нем между двух канделябров находился пюпитр для лектора. Свет канделябров разбросал по всему залу странные двойные тени человеческих фигур. Вокруг столика стояли ряды кресел, на которых сидели почти исключительно только дамы. На свободном от кресел пространстве, в глубине залы, собралась группа мужчин, среди которых был и Люциан Уэббер. Они окружили Кэшеля Байрона, который держал громким голосом речь, обращаясь к почтенному бородатому джентльмену. Лидия, еще ни разу не видевшая Кэшеля в парадном костюме и в такой роли, была поражена его видом. Глаза его сверкали; самообладание, с каким он держался, явно импонировало гостям; его грубоватый голос резко звучал в наступившей тишине. Он, по-видимому, нисколько не чувствовал себя смущенным и отмечал концы своих предложений широкими взмахами левой руки.
— …исполнительная власть, — услышала Лидия его слова, — это прекрасная вещь, милостивые государи, и я хочу изложить вам, как я ее понимаю. Нам только что говорили, что если мы хотим передать приобретения цивилизации своим ближним, то мы можем делать это будто бы только примером собственной жизни, то есть, если каждый из нас станет живой иллюстрацией той высокой культуры, какой мы достигли. Но я спрашиваю вас, джентльмены, как станет дикарю известным, что вы являете собой пример культурности? Не можете же вы отправиться к жителям Сандвичевых островов с котомкой за плечами, чтобы изложить ваши утонченные идеи? А по одному вашему виду и вашим словам никто не согласится признать, что вы лучше его. Вы желаете иметь исполнительную власть, иначе говоря, действительное влияние на жизнь, не правда ли? Предположим теперь, что вы прогуливаетесь по Лондону и видите, что какой-нибудь мужчина колотит несчастную женщину, подавая тем дурной пример подонкам общества. Вы чувствуете себя обязанным противопоставить ему добрый пример — и, если вы мужчина, вам хочется, конечно, спасти бедную женщину. Но вы не можете достигнуть этого только тем, что будете жить по всем правилам культуры, и пройдете мимо, как живая иллюстрация добродетели. Этим вы окажете только дурной пример равнодушия, так как негодяй будет продолжать колотить свою жертву. Что же нужно для того, чтобы в подобном случае действительно выказать свои культурные идеи? Вы должны уметь одолеть негодяя, то есть знать, как, куда и когда лучше всего ударить его. Это будет настоящим проявлением исполнительной власти. Такая власть действительнее той, к достижению которой зовет нас этот джентльмен путем сидения в своей комнате и размышления над тем, как мы культурны и добродетельны. Ведь к этому в конце концов сводятся его слова. Вы хотите иметь исполнительную власть, то есть действительно влияние, чтобы оказывать на других воздействие своим примером. Однако, если вы предоставите всю сферу действия малокультурным классам, а сами будете жить в созерцании своих культурных качеств, то их пример восторжествует, а не ваш. Взгляните, господа, на комическую сторону этого вопроса. В одно из недавних воскресений я слышал в парке, как какой-то человек утверждал, что мы в этой стране связаны по рукам и ногам и бессильны что-либо сделать; ибо, говорил он, если лорды, лендлорды и прочие сильные мира задумают загнать нас в море, сможем ли мы не подчиниться? Я вижу, что один из джентльменов смеется над моими словами; но я спрашиваю его, как он поступит, если полиция или солдаты придут к нему сегодня ночью и прикажут выселиться из своего дома и кинуться в Темзу? Может быть, он заявит им, что на следующих выборах не будет голосовать за правительство? Или, — если это не остановит их, — что он уговорит своих друзей поступить так же? Неужели в этом вы видите исполнительную власть, присущую каждому англичанину, джентльмены? Много же вы с этой властью сделаете! Нет, джентльмены, не давайте водить себя за нос людям, которые хотят поработить вас. Первая обязанность всякого англичанина — уметь бороться, а уметь бороться, значит, прежде всего уметь драться. Незачем приобретать книги и картины, если вы не способны защитить голову, которая ими наслаждается. Если бы джентльмен, смеявшийся над моими словами, умел драться, ему нечего было бы бояться ни полиции, ни солдат, ни русских, ни пруссаков, ни любого из тех миллионов людей, которые могут в любой момент напасть на него, так как он был бы в состоянии сам постоять за себя. Вы станете указывать мне на разделение труда. Нам не нужно самим драться за себя, скажете вы, мы можем нанять за плату других людей для этого. Но, господа, это пример того, как можно здравую идею довести до бессмысленного абсурда! Умение драться есть способность самосохранения: другой не может заменить вас в этом. Почему же в таком случае, если быть последовательным, не произвести разделения труда в потреблении пищи; наймите одного, чтобы он съедал ваш ростбиф, другого, чтобы выпивал ваше пиво, третьего, чтобы вместо вас поглотил ваш картофель! Это так же бессмысленно, как идея нанимать других, чтобы они дрались вместо вас. Представьте, что кто-нибудь предложит им большую плату, чем вы; тогда они неминуемо оставят вас беззащитными или даже станут драться против вас. Опасно передавать исполнительную власть деньгам. Поэтому я и утверждаю, что первейший долг человека — это научиться драться. Если он не умеет этого, он не сможет воплотить в жизнь пример того, что считает хорошим, не сможет постоять за свои права или за права ближнего. Если при нем сильный станет обижать слабого, единственно, что он в состоянии будет сделать, — это побежать за помощью к ближайшему полицейскому, который может спокойно повернуться к нему спиной. И если после подобного происшествия он войдет вот в такую гостиную, в общество женщин и девушек, то почувствует ли он себя на самом деле мужчиной? Поймите мою мысль, джентльмены: не принимайте моих слов слишком буквально. Если на ваших глазах мужчина колотит женщину, вы, конечно, заступитесь за нее и наградите его парой здоровых тумаков. Но вы не станете вмешиваться в уличную свалку, потому что это недостойно вас, и притом такие столкновения кончаются всегда печально для обеих сторон. Разумеется, это только маленькие практические советы с моей стороны. Основное положение остается в силе: вы должны добиться действительной исполнительной власти, как я разумею ее. Тогда вы будете обладать истинным мужеством и, — что важнее всего, — это мужество будет полезно для вас. Ведь, хотя бы вы и были мужественны от природы, но если вы не обладаете умением применить его, то есть, исполнительной властью, о которой я говорю, то ваше мужество приведет лишь к тому, что вы будете побиты человеком, у которого есть и мужество и исполнительная власть.
