что кто-то ее зовет.
– Марьям, Марьям! – звала соседка
– Что случилось?
– Выйди во двор, тебя спрашивают.
Марьям вышла, смотрит, а там какой-то худощавый мужчина с бородой, в кепке. Вроде из чеченцев, не разобрать толком.
– Хьо мила ву хьуна ху еза? (Ты кто, чего тебе?) – спросила Марьям.
– Дикбер, со ца войзар хьуна? Дукха хан ялла (Ты не узнаешь меня, Дикбер? Столько лет прошло…)
– Ца войзар (Не узнала), – изумленно ответила женщина, думая, что это кто-то из дальних родственников отыскался. Подошла поближе.
– Сом 1Эла вай (Это же я, Али…)
Дикбер остолбенела. В этот момент у нее будто душа перевернулась, она и впрямь не узнала его, своего первого мужа. Он сильно исхудал, его глаза потеряли тот живой блеск, который она помнила, и перед ней стоял обычный, побитый временем и войной мужчина, мало отличавшийся от множества живущих в этом городе. Сколько времени она старалась не ворошить прошлое, ведь так больно было погружаться в воспоминания о нем… Но тут, разом всплыли в памяти ее радостные дни юной любви. Солнце, пробивающееся сквозь листья алычи, журчащий арык с прохладной горной водой, запах свежеиспеченных лепешек…
Так они и стояли, глядя друг на друга, точь-в-точь как тогда, перед отправкой на фронт. Дикбер вцепилась в колья ограды и зарыдала. Али шептал какие-то слова утешения, но она не слышала ничего. Руки ее в бессилии трясли ограду, она кричала в голос, словно пытаясь вырыдать все свои горести и всю накопленную боль. Потом немного успокоилась и медленно осела на лавочку рядом с калиткой.
– Хьуна ху оьшара, хьо х1унда веана кхуза? (Что ты хотел? Зачем ты приехал?)
– Хьо га ляар (Увидеть тебя…)
– Со х1инца марехь зуда ю. Кхи ма веллахь, кхи леха ма леха со ц1аккха а! Дела дёхьа! Са дёзал, ц1ина да, бера а ду. Хьоьца дийца са х1умма дац! (Сейчас я замужняя женщина. Слышишь, не приходи больше, не ищи меня никогда. Ради Аллаха! У меня семья, муж, ребенок. И говорить нам с тобой не о чем…) – сказала, как отрубила и зашла домой.
Али навсегда исчез из ее жизни.
Невозможно представить, что творилось в ее душе, как она страдала. Как бы могла сложиться ее судьба, если бы не война, не разлука… Он нарушил едва зарождающийся покой в ее душе, словно ветер сдул со свечки маленький огонек надежды на спокойную жизнь. Вернул воспоминания, всколыхнул память, поднял откуда-то из глубины ее души целый пласт прошлого, безвозвратно утерянного для нее.
Несколько дней она металась, была сама не своя. Сегодня бы сказали, что человек впал в депрессию. Но в то время, ни она, ни кто-либо другой не смог бы объяснить, что с ней происходит. Марьям погрузилась в такое уныние, что все валилось у нее из рук, ничего не хотелось делать. Лишь хныканье ребенка заставляло ее вставать с кровати и чем-то заниматься. Она настолько измучила себя, не зная, как найти выход, что в какой-то момент решила уйти из жизни, повеситься. Но дочурка Зайнаб была совсем маленькой, и только это удержало Дикбер от страшного шага. Слишком хорошо она знала, каково жить в этом жестоком мире сироте…
С этого момента тоска по своим родным уже не отпускала ее. Она захотела как можно скорее вернуться домой к отцу, вернуться, как в детстве, за его поддержкой, под его крыло, к Кели с Бату, к сестрам и братьям. Забыть, наконец, все, что с ней произошло в ссылке. Она терпела, терпела и в один из дней твердо решила, что уйдет.
Махмуд с семьей жил в другом конце Караганды. Марьям выбрала день, когда Аязбай был в отъезде, и отправилась к родным.
– Ты как здесь оказалась? – Махмуд очень удивился неожиданному появлению дочери с ребенком. – Он выгнал тебя из дома? – встревожился чеченец.
– Отец, я сама ушла, – ответила она и рассказала все, что ей не нравилось в ее семейной жизни, и все, что откровенно злило ее.
– Я чужая там, я хочу к вам, в свою семью, я хочу говорить на родном языке. Не люблю я его! Жены и дети его другие… Они кидали в меня камни! – вдруг закричала дочь, нарушая рамки приличия. – Они обзывали меня последними словами! Разве я заслужила такое?!
Другой отец обнял бы свою любимую дочь, нашел слова утешения, в конце концов, плюнул бы на все и сказал: «А, ладно, оставайся!» Но только не Махмуд. Ни один мускул не дрогнул на его лице при виде плачущей Дикбер. Он сидел неподвижно словно статуя.
– Вы сейчас живете отдельно, так ведь? – начал он разговор. – Мы не можем с ним так поступить. Вспомни, сколько хорошего он делал для всех нас. Твоя мать и братья живы лишь благодаря ему… Не каждый чеченец обладает таким характером и знаниями, как Аязбай. Он – настоящий мужчина, и я уважаю его как истинного сына своего народа. Мы должны брать с него пример. Я слышал его историю с женами и хорошо понимаю, как непросто ему было каждый раз заново создавать семью. Казахи пострадали не меньше нас, но посмотри, как они к нам относятся. Да, везде бывают плохие люди. Таких я встречал и у нас в Чечне. Война хоть и закончилась, но живем мы все еще трудно. Ни еды, ни работы нормальной… Дочка, ты хорошо знаешь, что у нас так не принято. Стало быть, в трудное время для тебя и всех наших родных он нужен был, а теперь, значит, нет?
Чуть подумав, он завершил: – Вернешься, если только он сам от тебя откажется.
В тот же день Дикбер, плача, возвратилась домой.
На следующий день Аязбай приехал из командировки. Марьям, как обычно, накрыла на стол. Когда супруг поужинал, она села напротив него и стала мысленно подбирать слова для трудного разговора.
«Я не могу так больше, Аяке. Я не выдержу. Не держи меня, отпусти. За что мне все эти мучения. Я не хочу жить так. Я не так хотела жить. Это не моя жизнь, а чья-то чужая. Это ошибка, это ошибка…»
Женщина вошла в то особое состояние, в каком она неистово общалась с Богом, и перестала осознавать, что ее мысленное обращение перешло в молитву, все громче звучавшую в ее голове: «Всевышний! Лучше забери меня, Всевышний. Сколько еще ты будешь меня терзать, испытывать? ЭТО НЕЧЕСТНО!!! Прекрати сейчас же это все! Оставь меня в покое!!! Забери меня хоть в рай, хоть в ад, но избавь от этих мук земных! Это хуже ада. Душе моей нет покоя! За что, за что? Почему я, почему я?»
Аязбай, до того сидевший неподвижно, вдруг развернулся всем телом и, глядя прямо ей в глаза, ответил, словно
