Гитлер недовольно вскинул голову:
— Тогда к чему была вся эта гонка?
— Пока мы работали, я подумал: а не разумнее ли дать Чемберлену возможность высказаться первому? Я ведь просил его, когда провожал, выразить свои возражения письменно. Давайте подождем. А я еще поработаю над текстом.
— Козыри, действительно, бросают последними, чтобы взять весь банк. — Риббентроп был опытным игроком в покер.
XVIII
Чемберлен всю ночь промучился без сна. То, что Гитлер оказался не человеком слова, то есть не джентльменом, не удивило — рано или поздно от него следовало ждать чего-то в этом роде. Другое мучило, просто изводило Чемберлена. Его план оказался неудачным — лучшее творение его внешнеполитической мысли! Некстати вспоминался покойный брат Остин, его утонченно-сардонические реплики. Что бы он сказал сегодня? Всласть бы поиздевался, но, безусловно, порадовался бы, что у Невилла хватило достоинства подняться и уйти — молча подняться и молча уйти, хотя в спину Гитлер еще бросал какие-то дружественные фразочки. Завтра самолет — и… Палата его освищет. Это будет ужасно. С Даунинг-стрит придется уехать.
Печальный конец всех усилий стал очевиден, когда вчера, после переговоров, они с Вильсоном и Малкином пили чай — как раз около шести — и принесли телеграмму Галифакса: «Прошу учесть, что английское общественное мнение все больше склоняется к мысли прекратить дальнейшие уступки Гитлеру и планы премьер-министра вызывают растущее недоверие в стране».
«Значит, я был прав, — подумал Чемберлен, — прав. Действительно, молча уйти — единственно верный поступок. Или стоит прислушаться к этому Мефистофелю, Гессу? Откуда-то он знает, что Кордт встречался с Вильсоном. Наверняка Кордт действовал не без ведома второго лица нацистской партии. Может быть, даже по его непосредственному указанию — второе лицо всегда опасно тем, что стремится стать первым. Но что же делать мне? Итогом нашей с канцлером ммм… размолвки станет не просто общеевропейский кризис, это обернется моим политическим фиаско. Послушаться Гесса, сделать шаг назад? Но как на это посмотрят они?» — он бросил осторожный взгляд на Малкина и Вильсона.
Малкин сосредоточил свое внимание на печенье, а Вильсон, взяв из рук премьера телеграмму Галифакса, задумчиво проговорил:
— Боюсь, это не просто частное мнение сэра Эдуарда.
— М-да, — тут же отодвинул от себя плетеную корзину с печеньем Малкин. — Вот и ведущий обозреватель «Обсервер» Гарви уже полон непримиримости в отношении господина Гитлера. Он пишет, что Германия стремится получить стратегические преимущества. Я просмотрел парламентскую почту. Крайне, я бы сказал, грубое выступление Эмери… — Чемберлен вздрогнул, Эмери в консервативной партии считался видной фигурой и для Чемберлена был основным конкурентом на выборах.
— Что такое? — в голосе премьера прозвучала живейшая заинтересованность. — Почему грубое?…
— Он, видите ли, заявил, что сегодня уже нет здравомыслящего человека, который сомневался бы в том, что речь идет только об автономии Судет, а не о стремлении Германии уничтожить чехословацкое государство в целом. И ставит вопрос, отдадим ли мы на расправу свободный народ ради того, чтобы спасти собственные шкуры, или мы еще не настолько выродились, чтобы быть не в силах дать отпор насильникам. Не судьба Чехословакии, — Малкин менторски поднял вверх указательный палец, — но наша совесть поставлена сегодня на карту. Вот так, грубо, но доходчиво…
Спустившись к завтраку совершенно разбитым бессонницей, Чемберлен решил сказать Вильсону, что передумал, нужно еще раз встретиться с канцлером — не могут же они вернуться в Лондон ни с чем.
В салоне работал радиоприемник. Малкин и Вильсон слушали Прагу. Прага передавала военную музыку.
— Они только что сказали, — буркнул Вильсон недовольно, — нужно ждать важных сообщений.
Чемберлен налил молока, взял чайник, и в эту минуту из приемника зазвучала незнакомая речь.
«Внимание, важное сообщение, — переводил Малкин, — президент республики как верховный главнокомандующий вооруженными силами Чехословакии объявляет всеобщую мобилизацию», — и опять военный марш.
— Давление генерала Сыровы, — прокомментировал Вильсон. — Этого следовало ожидать. Поначалу я был склонен считать, что назначение Сыровы — всего лишь кость голодной собаке. Надо что-то делать, вот и поменяли премьера…
— Я могу написать господину Гитлеру упреждающее письмо, — осторожно начал Чемберлен, решив воспользоваться, как ему показалось, благоприятным моментом. — В самых нейтральных выражениях. Но с мыслью, что безумно начинать сейчас какие-то решительные действия. Чехи намеренно обостряют ситуацию еще больше, поэтому я должен призвать Гитлера к благоразумию. Хорас, — обратился он к Вильсону, — давайте набросаем черновик письма.
Письмо к Гитлеру отправили после ланча. Выражения самые осторожные, интонация почти просящая.
Главную опасность и сложность мы усматриваем в вашем стремлении прибегнуть к ненужной демонстрации силы с поспешной оккупацией отходящих к рейху районов. Подобная поспешность, на наш взгляд, была бы осуждена общественным мнением, поскольку Прага осталась невыслушанной в вопросе о новых изменениях чешских границ. Поэтому, не будучи выслушанной, Прага законно расценит преждевременный ввод войск на отходящие к Германии территории как агрессию и будет вынуждена оказать сопротивление, в результате чего будет разрушена та основа, на которой все стороны договорились действовать сообща, а именно — упорядоченное урегулирование проблемы вместо решения ее с применением силы. Мы со своей стороны готовы просить президента Бенеша рассмотреть новые германские предложения и отозвать из отходящих к Германии районов войска и полицию, временно придав им статус нейтральных территорий. Рейхсканцлер со своей стороны должен принять предложения, понять необходимость существования неких альтернатив. (Вильсон возражал против последних фраз, счел их излишними, но для Чемберлена они были важны как доказательство, что он до конца отстаивал свою точку зрения на переговорах. Опасение господина канцлера, что временная нейтрализация отходящих к рейху районов может повлечь за собой массовые беспорядки, может быть признано основательным, поэтому предлагается переложить временную ответственность за поддержание порядка в Судетах до их отхода к Германии на силы господина Генлейна, которые будут действовать под контролем заинтересованных государств.
— Вот теперь, отослав письмо, мы можем уехать, это будет достойно, — значительно сказал Чемберлен, но опять вспомнил разговор с Гессом. — Впрочем, можно и подождать ответа. Мы до последней минуты должны надеяться…
Малкин не представлял, на что еще надеяться, но Вильсон поддержал премьера.
Ответ Гитлера пришел через час. Чемберлен прочитал послание с горечью и раздражением. «Зачем же Гесс останавливал меня? — думал он. — Выигрывал время? Но для чего ему эти несколько часов?» Он передал письмо Малкину и направился в свои апартаменты собираться. Нет, все бесполезно, нужно красиво удалиться.
Премьер-министр Великобритании грустно смотрел, как камердинер укладывает в картонки жесткие пластроны фрачных манишек, как упаковывает сорочки, и тут раздался телефонный звонок. Звонил Гитлер. Трубку параллельного аппарата держал переводчик. В весьма вежливых выражениях Гитлер приглашал Чемберлена в свою резиденцию. «Вот! — воспрянул духом Чемберлен. — Это то, чего добивался Гесс. Гитлер явно уступает мне», — но вялым голосом ответил канцлеру, что нездоров и сможет встретиться с ним только после чая, не раньше шести, а лучше — в седьмом часу вечера.
Беседа с немцами началась в присутствии Вильсона и посла Гендерсона. Все сидели за столом, на котором лежала все та же карта Чехословакии. «Очевидно, ее так и не убрали после вчерашнего», — подумал Чемберлен.
— Я удовлетворен тем, что в своих внешнеполитических акциях Великобритания все-таки учитывает интересы рейха, — в голосе Гитлера звучала любезность, но глаз он не поднимал. — Я согласился с вами, господин премьер-министр, и не начну военных действий. Но мое условие остается прежним. Я не начну военных действий, если чехи уберутся из Судет до 26 сентября. А 28 сентября эти районы должны быть объявлены территорией рейха.
— Срок слишком мал, — возразил Чемберлен, — мы не успеем переговорить с Прагой и определить взаимоприемлемый вариант.
— Я не хочу слушать старые песни! Я уже все сказал по этому поводу. Если Прага не уложится в эти сроки, то я прекрасно управлюсь за это время с оккупацией причитающихся мне районов! Поляки и венгры меня поддержат. От Чехии останется свиной пятачок — вот до чего доиграется Бенеш, до свиного рыльца вместо страны!
