Противно было признаться, но он был прав, поэтому я промолчала.
— Послушай, — он сел на диван рядом со мной, обнял и снова стал поглаживать. — Может, кто действительно и был там, но теперь никого нет, даже следов под окном не осталось. Может, и были, да дождиком смыло.
По тону его нельзя было понять, смеется он надо мной или говорит серьезно. Я чувствовала себя круглой дурой. Может, и вправду я просто боковым зрением увидела, как мелькнул локон моей прически. Или птица пролетела. Сорока.
Он перестал меня поглаживать и обнял крепче.
— Впрочем, кто-то все-таки был. Ты только не пугайся.
Сердце у меня снова забилось.
— На ступеньках перед кухней лежит мертвый опоссум. Странновато.
Я секунду молчала, пытаясь понять, о чем он говорит, и соображая, что ответить.
— Думаешь, кто-то нарочно оставил его там?
Не знаю, почему, но я говорила шепотом.
— Не говори глупостей. Кому это может быть нужно? Просто пришел больной и умер на пороге. Или собака придушила.
Не стану же я рассказывать, что Сэм приносил мне кролика, пришлось бы что-то сочинять, выкручиваться. Однажды Хью сказал, что мужчин я коллекционирую, как татуировки, но я не удостоила его ответом.
Сейчас меня мучил другой вопрос: этот опоссум — подарок мне, чтобы я сделала из него чучело, или некий знак, причем недружественного характера? Для моего душевного спокойствия лучше принять первое, но я плохо знала Сэма и не представляла, на что он способен. Может, попросить Хью остаться? Нет, это минутная слабость, сама мысль о том, что я нуждаюсь в нем как в защитнике, мне отвратительна. Да и ему тоже надо будет скоро возвращаться, так что спокойствие будет недолгим.
— Наверно, ты прав, — сказала я. — И мне, скорей всего, все-таки показалось, никого там не было. Извини. Я просто испугалась. Не надо было этого делать, ничего хорошего из этого не выйдет.
— Поехали со мной обратно, — вдруг сказал он, хватая меня за руки и прижимая их к своей груди. — Я отвезу тебя домой. Здесь так пусто. Ты здесь сойдешь с ума.
Он улыбнулся.
— Окончательно.
Я резко оттолкнула его.
— Пошел ты к черту. Что ты за мной гоняешься? Примчался, высунув язык. Еще неизвестно, кто из нас сошел с ума.
Улыбочка его сразу слиняла.
— Делай как знаешь. Просто я беспокоюсь за тебя, вот и все.
— Да ладно гнать волну. Хотел переспать со мной, ничего больше. Если б ты действительно думал обо мне, мы не попали бы в то дерьмо, в котором теперь оказались.
— Это не дерьмо.
— Ах-ах, извини, — сказала я с горечью в голосе. — Для тебя это не дерьмо. Ты весь чистенький и удобно устроился, верно? Ну а я не могу больше гадить твоей жене и детям.
— Да ладно тебе, Розмари, не строй из себя мученицу, ты прекрасно знала, на что идешь, когда связалась с женатым человеком. Ты все прекрасно понимала, а теперь выходит, я во всем виноват. Может, хватит?
— Вот и я об этом думаю. Хватит.
И собрав в кулак остатки воли, я вытолкала его за дверь.
Генри
Когда он приезжает в Редстрим,[35] имение Коллинзов с окруженным холмами довольно большим деревянным домом, идет дождь. Коляска едет по аллее, обсаженной молодыми дубками, и на мгновение ему вдруг кажется, что он снова оказался в Хирфордшире; кругом пастбища и возделанные земли, будто здесь никогда не было диких, заросших кустарником пустошей, по которым он совсем недавно путешествовал. Он рассчитывал, что его экспедиция продлится дольше, но через две недели наступили холода, и им со Шлау пришлось повернуть обратно и вернуться в город. Но для изучения этой страны еще будет время, когда придет настоящая весна и станет совсем тепло. Со Шлау он расстался без всякого сожаления, хотя тот удивил его тем, что, прощаясь, горячо пожал ему руку и пожелал всего доброго.
Созерцая раскинувшийся перед ним пасторальный пейзаж, Генри с трудом подавляет разочарование: вместо интереснейших местных птиц его встречают стада неопрятных овец, ближе к дому на лугу пасутся лошади, и всюду разгуливают утки с утятами. Скучный пейзаж скрашивают только скалы в отдалении; судя по цвету, это известняк, прикидывает он, и уже предвкушает, что там можно будет поискать ископаемые останки животных или кости.
Дом окружен ухоженным садом, на фоне зеленой травы выделяются яркие пятна рано расцветших рододендронов. Экипаж подъезжает к дому, и на крыльце появляется сам мистер Коллинз в сопровождении двух слуг, которые забирают и уносят багаж Генри. А мистер Коллинз, явно возбужденный больше, чем обычно, протянув руку, устремляется навстречу.
— Из Англии прибыли ваши контейнеры, сэр, — говорит он. — Мне пришлось бороться со страшным искушением открыть их и посмотреть, что за чудеса вы с собой привезли!
Генри ничего не понимает.
— Кроме тех, что я привез с собой, — говорит он, — не должно быть никаких контейнеров.
Умильная улыбка исчезает с лица мистера Коллинза, он смотрит на Генри с сомнением.
— Но… уверяю вас, мистер Саммерс, они адресованы вам. Может быть, это ваш батюшка распорядился прислать их?
Ну, конечно, думает Генри. Это отец. Как он мог быть таким слепцом? Все это время он говорил себе, что он приехал сюда, чтобы собрать коллекцию и отвезти ее в Англию, где он собирается жить постоянно. Но что сказал ему в тот день отец? «И пока ты там остаешься, будешь продолжать получать деньги». Эти контейнеры — напоминание, что угроза отца — не пустые слова.
Он стоит у окна своей комнаты, из которой видно крыльцо дома и ведущую к нему длинную дорожку. Он ушел к себе рано, сославшись на головную боль. Ему надо побыть одному, смочить лицо и голову прохладной водой.
Глядя на уходящий вдаль пейзаж, он думает: «Смогу ли я жить здесь? Смогу ли я прожить здесь достойно?»
Нелепая мысль. Конечно, не сможет. Вдали от Королевского научного общества, от Европы, от друзей. Он не рожден для жизни в колонии; остаться навсегда в этой далекой стране, влачить здесь существование, тщетно мечтая снова вернуться домой. Да и как он вернется, огромный Тихий океан разделяет его с домом. Об этом не может быть и речи.
И все же, как он предполагает здесь жить? Отец обеспечивает его очень даже приличным содержанием. Без этих денег ему не прожить. Он пытается представить себя, низведенного до положения такого человека, как Шлау, например, набивающего чучела для местных второсортных музеев и отчаянно пытающегося продать образчики местной фауны и артефакты, которые он добыл таким путем, который, мягко говоря, не совсем согласуется с правилами морали. Пока у него порядочная коллекция, которая дает неплохой доход, но что будет, когда все это кончится? Как коллекционеру Генри отвратительна эта мысль — если он продаст коллекцию, то больше никогда не увидит этих сокровищ, не вспомнит об опасностях, которым подвергался, добывая их. Останется лишь полный карман звякающих монет. Только наколки напомнят ему обо всем, что было, только их у него никому не отнять.
Легким галопом к дому приближается лошадь. На ней женщина, она сидит в дамском седле и, подъехав ближе, резко останавливает животное и спрыгивает на землю. Даже отсюда видно, как раскраснелись от быстрой езды ее щечки; он замечает, что юбки ее — разделенные, как штаны — мокры, словно она только что переплыла верхом через протекающую поблизости речку. Выбегает слуга, чтобы взять повод и увести лошадь, но, махнув рукой, она отправляет его обратно, сама берет за повод и ведет животное на конюшню. Вытирает рукавом лоб. Проходит у него под самым окном, слишком близко, и Генри ее уже не видит.
Настроение сразу поднимается, но после долгого путешествия его вдруг охватывает усталость. Он ложится на мягкую кровать и засыпает.
За обедом он спрашивает о Доре, но, похоже, они с мистером и миссис Коллинз будут обедать без нее. Грустно, думает Генри, несмотря на веселую оживленность мистера Коллинза. Кажется, тот совсем недавно женился на этой застенчивой женщине, ей где-то тридцать с небольшим, в личике ее есть что-то воробьиное. Дора — его единственный ребенок, она никогда не знала матери, умершей во время родов. Генри думает, что новая миссис Коллинз еще вполне молода, чтобы подарить мужу детей, хотя трудно представить себе, что у них получится красивое потомство. Коллинз — лысеющий человек плотного телосложения, когда он улыбается, лицо его покрывается морщинами и становится похожим на печеную картофелину. Дора, должно быть, пошла в мать.
Разговор за столом заходит о контейнерах Генри и о том, что в них может лежать. Генри машинально отвечает на вопросы; он способен рассказывать истории о своих приключениях в любом обществе, и в Коллинзах находит внимательных и благодарных слушателей, но еще не успели принести сладкое, а он уже чуть не зевает. Как хочется поскорей посмотреть, что прислал ему отец; скорей всего, упаковал все, что было в кабинете Генри, — все его шкафы с диковинками, а может, лишь самое лучшее из коллекции, и в таком случае у Генри будет предлог вернуться. Но с контейнерами можно подождать и до утра.
