горными лугами. Редкие кустики свидетельствовали о том, что когда-то здесь, на черноземе луга, рос дубняк.
Среди зеленых берегов протекала речка. Она брала начало из родников, в темных лесных ущельях. На водной поверхности виднелась не только зеленая трава, плавали и сухие листья.
Лошади устали. Горная зелень манила и нас и наших утомленных лошадей.
— Сойдем, пусть отдохнут лошади, — сказал мой товарищ. Лошади стали жадно щипать зеленую траву, а мы легли на берегу речки.
— У Оган-апера было много книг, старинных книг. Однажды в воскресенье я сидел на балконе и читал одну из них — кажется, о царе Юстиниане. Снег пока не таял, но солнце уже пригревало и чувствовалось, что весна недалеко. В такие дни даже кошка сходила с горячего камня тонира и, закрыв глаза, растягивалась на солнышке.
Кто-то поднимался по лестнице. Я повернул голову. Книга задрожала у меня в руке: рядом со мной стояла Хонар, ее пальцы перебирали края передника. Никогда еще она не была так близко от меня. Буквы расплылись у меня перед глазами.
— Отец просит, чтоб ты пришел к нам обедать.
Сам не знаю почему, я указал на книгу и сказал, что не могу прийти.
Хонар быстрым движением руки закрыла мою книгу, и не успел я опомниться, как она уже во дворе повторила просьбу отца.
Я не пошел, но и книги больше не раскрывал.
Я не знал, чем себя занять. Попробовал было исправлять тетради, но не смог. Пришел Оган-апер, и мы до вечера были вместе. В этот день я помогал ему кормить коров.
Не знаю, каждый ли год весна в Дзорагюхе так хороша, как в том году. Даже камни пахли весной. И днем и ночью над селом стоял аромат лип. Когда после уроков я ложился в лесу под липами, у меня кружилась голова.
В ущельях и сейчас есть сады. Весною на яблонях набухают почки. Еще одна теплая неделя — и яблони зацветут розовыми лепестками и благоухание разольется повсюду. Издали ветки цветущих деревьев казались покрытыми снегом, словно весна обсыпала их цветными душистыми хлопьями.
Весеннее солнце подсушило навозную жижу на улицах. Коровы, шедшие на водопой, жмурились от солнечного света, бычки мычали, бегали и рыли копытами влажную землю. С какой неохотой входили они в низкие двери хлева.
Весенние солнечные дни настойчиво напоминали мне о том, что скоро наступит май. Когда школа будет распущена, я той же дорогой вернусь в город и больше никогда не увижу Дзорагюх.
Я пожалел, что не пошел тогда к Хонар. Однажды на улице ее мать упрекнула меня за то, что я не принял их приглашения. Мне хотелось, чтоб она еще раз пригласила меня, сделала бы хоть легкий намек.
В то время было в обычае в конце года устраивать в школе праздник. Школьники разучивали стихи и песни; я тоже готовился к празднику. Старшие ученики натаскали досок, собрали по домам ковры и паласы и соорудили сцену. Я посоветовал ученикам пригласить как можно больше народу. При этом я поглядывал на сестру Хонар.
Наступило воскресенье. Вероятно, никогда в сельской школе не собиралось столько людей. В открытые окна вливался аромат деревьев, под крышей весело щебетали скворцы, перелетая из гнезда в гнездо. Казалось, они тоже принарядились, так ярко блестели их черные перья.
Среди множества голов я видел только одну голову, на этот раз без шали… Ее волосы были разделены пробором и тщательно причесаны. И как нежны были ее губы.
В начале второго отделения ее сестра должна была прочесть стихотворение. После перерыва палас зашевелился, и за сценой показалась Хонар, она поправила волосы сестренки своим гребешком.
Маленькая девочка что-то декламировала звонким, уверенным голосом. Публика внимательно слушала. Но я ничего не слышал. Рядом со мной была Хонар. На лице у нее сияла радостная улыбка. Блестели глаза, черные, как перья скворца. Я взял ее руку.
— Хонар! — Мой голос дрожал.
— Оставь, — сказала она и протянула руку сестре, та кончила декламировать, ее лицо покраснело от непривычного волнения. В зале аплодировали, выражали свое удовольствие различными возгласами, некоторые стучали палками по полу.
Вскоре праздник закончился. Мне показалось, что он прошел скучно. Омрачился весенний день…
В ушах у меня звенело ее «оставь». Я все смотрел на свою ладонь, как будто хотел убедиться, действительно ли я держал ее руку в своей. Почему ее пальцы были так горячи?
После праздника я видел Хонар несколько раз. Я узнал дорогу в их сад. После уроков я шел в ущелье, ложился на синий камень в саду Оган-апера. Она не могла миновать этот камень, идя из своего сада. Несколько раз я видел ее у забора, но не мог заговорить с ней. Впереди обычно шел ее отец со связкой хвороста на спине, за ним следовала она с кувшином в руке и скатертью под мышкой. Я брал с собой книгу, но мне не удавалось прочесть ни одной страницы, потому что при каждом звуке шагов я начинал смотреть на дорогу. Только один раз она взглянула на меня через изгородь и улыбнулась. Мне показалось, что она нарочно уронила скатерть, чтобы, наклонившись, подольше задержаться здесь. А может быть, это было неумышленно. Но я и сейчас ясно вижу ее лицо сквозь колючки изгороди. Глаза такие же, как в день масленицы на крыше. В них было что-то детское, хотя ей уже минуло пятнадцать лет и под ее плотно застегнутым платьем вырисовывалась зрелая грудь…
Мой товарищ замолчал. Он провел рукой по глазам и лбу, как бы желая отогнать этот образ, который так явственно виделся ему сквозь далекие годы.
По ясному весеннему небу плыло белое облако, как будто гордясь перед всем миром тем, что оно купается в солнечных лучах на такой недоступной высоте.
— Но вот наступил последний день. Я уже распустил школу, раздал ученикам старые тетради и готовился к отъезду. Оган-апер больше не читал по утрам шаракан. Рано на рассвете он уходил в сад или в поле пахать и сеять.
Расставание было трудным. Дома привыкли ко мне, я стал близким человеком и Оган-аперу, и Ашоту, и старухе. Но во дворе проводник укладывал мои вещи; старуха набивала мою дорожную корзину гатой[17] и разной снедью.
Я уже несколько дней не видел Хонар. Мне казалось, что я ее больше не увижу. Желание взглянуть на нее в последний раз заставило меня быстро пройти по улицам, на секунду остановиться перед их домом и заглянуть во
