Итак, они приехали в Израиль и сразу затосковали. В принципе, в Хайфе ничего нового по сравнению с Россией почти не было. К израильской экзотике в виде пальм, незнакомых надписей на непонятном алфавите и к разноликой, разнорасовой и разноязыкой толпе они привыкли достаточно быстро.
Здесь их считали «олим хадашим», то есть «новыми иммигрантами» из стран СНГ. Таковых в Израиле было довольно много. В Хайфе существовали целые кварталы русских иммигрантов, и коренным жителям это не особенно нравилось, так как состав населения страны за последнее время существенно изменился за счет большого наплыва оборванцев из России. Вместе с этим значительно увеличились преступность, проституция и мошенничество.
На них смотрели как на потенциальных преступников, что поначалу их забавляло, но потом стало доставлять множество неприятностей. Хотя, когда они платили деньги, бесстрастные лица израильтян вспыхивали солнечными улыбками, и эта жаркая страна представала настоящим земным раем. И Яна, и Роман не знали иврита, а по-английски могли объясниться лишь на уровне разговорного. Поэтому общались они в основном между собой.
– Что мы будем делать, когда кончатся деньги? – неожиданно спросил Роман, подставляя свой торс под мощную струю вентилятора.
– Наверное, пойдем работать, – равнодушно ответила Яна.
– Может быть, Анна Абрамовна соблаговолит оставить нас как бедных родственников и сделает вид на жительство. В конце концов ты еврейка, а я евреем могу легко стать, если женюсь на тебе.
– А если нас вышлют из страны?
– Это еще почему?
– Ты забыл, что ограбил собственную мать? Да и еще кое-что висит на тебе…
– Матери нужно будет написать, а насчет второго никто не догадается. Все шито-крыто… – возразил Роман.
– И все-таки это мерзко, Рома. Неважно, в какой тюрьме сидеть.
– Да что ты паникуешь? – Роман начал раздражаться. – Пока что все у нас идет прекрасно. В этом шикарном отеле мы занимаем самый дешевый номер. Деньги пока есть… Ладно, если будет нужно, пойдем работать на этих сук-арабов или в ваш гребаный кибуц…
– Ты-то, может быть, и пойдешь, потому что мужчина, – рассудительно заметила Яна. – Ты обязан… А что буду делать я? Все свое детство я потратила на музыку. Мама мне с детства внушала – Яночка, чего не добилась я, должна будешь сделать ты. А что мне здесь делать? Соперничать с Офрой Хазой или с Даной Интернэшнл?
– А что, выучи инглиш и иди пой!
– Да, но ты забываешь, что у меня отвратительное произношение!
– Ничего, поднатаскают…
– Это в каком смысле? – Яна аж приподнялась на кровати, обнажая свою голую грудь.
– Ты же говорила мне в России, что Израиль – хорошая страна, а Анна Абрамовна – добрейшей души человек.
– Все так, но мне уже надоели эти единственные в мире памятники архитектуры, колыбели всех религий. И туристические восторги меня мало занимают.
Яна встала и с капризной миной удалилась в ванную. Роман вздохнул и, щелкнув пультом, включил телевизор. Он не понимал, о чем говорят на экране, но от скуки смотрел все подряд. В данном случае на экране были последние известия.
Он родился в семье не только богатых, но и очень популярных в провинциальном российском городе родителей, чья успешная карьера со временем поставила их в ряды элиты общества. Но здесь он никому не был нужен, и никого не интересовало то, что его мама – звезда тарасовского театра, а папа – народный избранник муниципального уровня. Это в Тарасове он мог зайти в кафе или ресторан, и малейшая оплошность со стороны официанта или непонравившийся ему взгляд охранника вызывали в нем желание вызвать метрдотеля и отчитать его. Порой это успешно проходило, и Роман мог реализовать таким образом свои комплексы.
Но здесь ему казалось, что не только прохожие на улицах, но и парикмахеры, официанты, таксисты смотрели на него как на человека второго сорта. И это было не потому, что он выглядел бедным – отнюдь нет. Просто взгляды эти были равнодушными, знакомых здесь практически не было, и ощущение это было скорее внутреннее. Все-таки ему было всего лишь восемнадцать, и, вырвавшись из привычного общественного окружения, он чувствовал себя одиноким и непонятым. Незнание языка усугубляло ситуацию.
К тому же то, что случилось с ним накануне отъезда, не давало ему оснований для особого спокойствия.
– Да здесь с тоски подохнешь! – крикнул Роман. – Может, лучше переехать в Тель-Авив?
– А, мне все равно! – беспечно ответила Яна, плескаясь в струях душа. – Я решила-таки изучать иврит и английский.
– У тебя же отвратительное произношение!
– Зато меня понимают. А ты, хоть и учился в элитной школе, ни бэ ни мэ ни кукареку… А насчет Тель-Авива ты неплохо придумал – говорят, там неплохие дискотеки. К тому же, может быть, я смогу там найти себе продюсера. И вообще будет все классно.
Роман не нашел, что ответить, и, переключив пару раз пультом каналы телевидения, вдруг неожиданно крикнул:
– Яна, мне надоело с тобой заниматься любовью все дни напролет!
– А что еще нам делать?
– Я боюсь уже выходить из номера гостиницы.
– Почему?
– Потому что меня тошнит от презрительных взглядов этих жидов!
– Брось, дурак, это тебе кажется.
– Может быть… Но мне все равно это надоело. Проваляешься с тобой в постели три дня, а потом смотреть на тебя тошно!
– Ах ты, мерзавец! – Яна показалась на пороге ванной с гневным выражением лица.
– Не то чтобы ты мне противна, а вроде выходит так, что мы заключенные в одной камере.
– Когда у нас кончатся деньги, нас выпустят из этой камеры, даже выгонят, – успокоила его подружка. – Ромочка, у тебя просто сдают нервы. Я, конечно, понимаю, что ты, такой холеный мальчик, совершил плохой поступок. Но ты мужчина и должен взять себя в руки.
– Это как?
– Стереть это все из памяти.
– И мать с отцом тоже?
– Получается, что да… Вспомни, что ты говорил мне про нее.
Роман нахмурился и отвернулся к стене. Неожиданно на него нахлынула волна ностальгии. Он вспомнил Анастасию, когда она бывает доброй и злой, как недовольно хмурит брови отец. Они с Дашей за глаза называли папу «наш Ванечка», но в личном общении этот оборот не употребляли – все же отставной офицер не позволил бы им такие модерновые штучки. Зато мама снисходительно относилась ко всему этому. Впрочем, секрет заключался в том, что дети-то не представляли для нее такой уж большой ценности.
Как там, интересно, Дашка? Впрочем, чего ей? У нее постоянно меняются ухажеры, дискотеки, подруги… Это в детстве они были с ней близки, а потом, когда начали взрослеть, что-то разошлись. В конце концов, она – девушка, он – парень. Они, конечно, остались друзьями и даже позволяли себе иногда совместные «отрывы», подобные тому, что был на дне рождения Даши, с которого, собственно, для Романа и начались неприятности, заставившие его оказаться здесь, в номере отеля «Рэдисон». Юлии на дне рождения, естественно, не было, ведь Даша ее на дух не выносила.
Ах, эти милые, добрые лабиринты тарасовских улиц! Советская, Красноармейская, Белоглинская… Сами названия веют чем-то великодержавным и ностальгическим, по-русски широким и простым. И неожиданно на Романа накатила такая сентиментальная волна, что он не выдержал и пустил слезу. Тоска не отпускала, и всхлипы перешли в рыдания. Казалось, вот-вот он забьется в истерике.
Яна, до этого безразлично вертевшаяся у зеркала, вдруг повернулась и тихо спросила:
– Роман, да ты что?
Он не отвечал. Она подошла, схватила его за плечи, но он плакал как маленький.
– Ромочка, милый. В жизни люди делают и не такие грехи. Ну, что в конце концов произошло?
– Мне страшно, – выдавил из себя Роман.
Он уткнулся в полотенце, в которое Яна завернулась после того, как вышла из ванной. Ее длинные пальцы скользнули по его русым волосам, и в такт какому-то ритму, исходившему из глубины сердца, она начала медленно поглаживать его голову. Она чувствовала почти материнскую потребность успокоить этого расплакавшегося пацана.
«Как странно, – подумала она про себя. – Мальчишки так быстро развиваются физически, но… Психика-то слабенькая. Мы раньше начинаем чувствовать себя женщинами, чем они – мужчинами. И дело даже не в том, кто когда начал половую жизнь. Женщина, наверное, в чем-то более совершенна, и, может быть, не зря мои предки, древние иудеи, ввели в закон вести родословную от матери. В конце концов в психологическом плане мы сильнее. Если бог дал им мускулы и агрессивность, то нам спокойствие, терпение и нечеловеческую силу ждать».
Пока они повзрослеют, пока вернутся с войны, вырастут наши дети. Мы всегда ждем. Женщина только внешне может казаться ветреной и пустой, на самом деле внутри ее живет нечто от праматери Евы, совершившей первый грех. Это нечто и есть та самая сильная сущность, а сила женщины в умении по-своему, по-женски противостоять суровым реалиям жизни. Так было, есть и будет…
