— Давай, давай, Жаворонок! — Шарадван был неумолим, и чаша с медвянкой словно сама собой выпорхнула у меня из пальцев. — Летим, птичка, интересное покажу…
Он выглядел чуть-чуть навеселе, как если бы мы пили не безобидный медовый напиток, а гауду из сладкой патоки — что в полдень приравнивалось к самоубийству. Даже в раю, даже во внешнем дворе "Приюта…". Нет уж, мы люди смирные и даже смиренные, мы лучше возьмем-ка чашу заново и нальем…
Да куда он меня тащит?!
— Эй, приятель, я тебе что, куль с толокном? А ну пусти сейчас же!
Все мои возражения натыкались на гранитную стену Шарадванова молчания. Ручища размером с изрядный окорок ласково обняла меня за плечи, увлекая за собой почище удавки Адского Князя — и мне оставалось только споро перебирать ногами и ругаться вполголоса, стараясь не прикусить собственный язык.
Вскоре мы оказались во внутреннем дворике, отведенном под детскую. Тут, в загородке из расщепленных стволов бамбука, тесно перевитых лианами-мад-хави с гроздьями кремовых соцветий, резвились наши чада. Наши маленькие Брахманчики-из-Ларчиков. Наши замечательные Дрона, Крипа и Крипи, рыбки наши, телятки и кошечки наши, детки безматерные… нет, безмамины…
Тьфу ты пропасть! Похоже, приступ ложного опьянения у Шарадвана оказался заразным.
— Да зачем ты меня сюда приволок, Вира-Майна[13]? — Мы наконец остановились, и я смог возмутиться как положено, а не на бегу.
— Смотри, — коротко отрезал Шарадван, на всякий случай оставляя свою лапу на прежнем месте. — Я тебе еще вчера хотел показать, да забыл…
Чувствуя себя последним идиотом, я уставился на загородку.
А что, у меня был выбор?
Девочка, не предусмотренная замыслом Опекуна Мира, сидела в углу и игралась ониксовым фазанчиком-свистулькой. В горле фазанчика нежно булькало от каждого встряхивания, и Крипи визжала от восторга, роняя игрушку в пыль. Единственное, что меня хоть как-то заинтересовало, — пыль не приставала к свистульке, и девочка могла снова совать ее в рот без опаски подавиться и закашляться.
Небось умники из свитских Опекуна расстарались!
Мальчики же вперевалочку бродили друг вокруг друга, вполголоса лепеча детскую несуразицу. Я минуты три-четыре разглядывал их с законным умилением, после чего понимание взяло меня за шиворот и легонько встряхнуло.
Лапа Шарадвана была здесь абсолютно ни при чем.
— Пошел… — забормотал я, косясь попеременно то на мальчишек (сверху вниз), то на Шарадвана (снизу вверх). — Мой Дрона пошел! Ходит! Клянусь зеленой плешью Варуны, ходит!
— Еще со вчера, — буркнул Шарадван, сдерживая ухмылку. — Вместе пошли, твой и мой… Ну, Жаворонок, сообразил?
Я сообразил. Я очень даже сообразил — и почти сразу. Для этого не надо быть опытной мамашей, взрастившей дюжину голопузых чад. Если десятимесячному ходить рановато, но все-таки чудом это называть не стоит, то полугодовалому Дроне… Вместе, значит, пошли?!
— Опекуну докладывал?
— Не-а… — В рыке Шарадвана проскользнула смутная растерянность. — Сперва тебе решил. Эх ты, птица-Жаворонок, слепыш полуденный, смотришь и не видишь… Ну, разуй глаза, приглядись!
Я честно пригляделся.
Мальчики ходили, как обычно ходят все маленькие дети, но при этом слегка со странностями. Вон, мой Дрона ковыляет себе вперевалочку, а ноги расставлены так широко, что вообще непонятно: почему он не валится на спину при первом же шаге? А он не валится, он бродит вокруг своего старшего приятеля, надувая щеки, и вдруг припадает то на одну, то на другую ножку или вообще скакнет бодливым теленком и руками перед собой машет. Я тихо засмеялся, видя сыновние шалости, и отметил про себя ту же повадку за Шарадвановым мальцом. Его Крипа повторял выходки моего сына одну за другой, а потом вдруг заплакал и начал прыгать на левой ноге, рыдая все горше и горше.
От крытого павильона к детям бросилась апсара-нянька. Она мигом оказалась в загородке, и вскоре вся троица детей столпилась вокруг райской красавицы, играя в какую-то незнакомую мне игру.
— Ну? — спросил Шарадван.
Чего он ждал от меня? Я пожал плечами (в привычку входит, что ли?) и демонстративно уставился на собрата по "Приюту…".
— Это десять позиций для стрельбы из "Маха-дханур", большого лука, — тихо сказал Шарадван, глядя мимо меня. — Дханур-Веда, раздел "Основы", главы со второй по седьмую. Рисунки с пояснениями. Смотри, Жаворонок…
Он вдруг свел ладони перед лбом, словно приветствуя царя или наставника, потом легко взмахнул руками, как журавль крыльями, и шагнул вперед. Грузное тело Шарадвана превратилось в надутый воздухом пузырь… в ствол гималайского кедра… метнулось хохлатой ласточкой, растеклось вязкой смолой, затвердело куском нефрита… И руки: даже мне, непосвященному, было отчетливо видно, как Шарадван хватает огромный лук, натягивает тетиву, стрелы одна за другой упираются выемками в витые жилы, потоком срываются в воздух и летят, летят, пока руки Шарадвана продолжают вечный и прекрасный танец!
Я моргнул, и все кончилось.
Шарадван стоял передо мной, грустно улыбаясь.
— Три года учился, — ровным голосом сообщил он, будто не скакал только что диким зверем, а по-прежнему сидел на скамье в беседке. — Каждый день, с утра до вечера. А вчера пришел сюда, на детишек гляжу — и вдруг скучно стало. Дай, думаю, вспомню молодость. Танцую, весь десяток трижды крутанул, закончил, а они на меня смотрят. Игрушки бросили, молчат и смотрят. Все, даже девчонка. И я на них смотрю, дурак дураком. А потом уходить собрался, от калитки глянул через плечо: встали. Сперва твой Дрона, за ним — мои. И зашагали. Да не просто зашагали… Дошло, птица-Жаворонок?
Вместо ответа я подошел к загородке, знаком отослал апсару-няньку в сторонку и хлопнул в ладоши. Дети гурьбой подползли ко мне на четвереньках — видимо, ходить им уже надоело. Я высоко поднял чашу, которую, как выяснилось, машинально захватил с собой, привлек внимание малышей и грохнул сосудом оземь. Затем поднял пригоршню черепков и высыпал к детям, через бортик загородки.
— Порежутся! — обеспокоенно вскрикнула нянька, но я предупреждающе махнул на нее рукой.
Не лезь, когда не просят!
Секундой позже я подбежал к апсаре, отобрал у нее куколку-голыша и, вернувшись, швырнул игрушку вслед за черепками.
За моей спиной гулко дышал подошедший Шарадван. Будто его знание Веды Лука только сейчас сказалось на глотке, заставив ее хрипеть и клокотать.
— Птица… — бормотнул он и осекся. — Птица-Жаворонок… ведь это…
Я молчал и наблюдал, как трое детей увлеченно раскладывают черепки, смешивая песок с собственным потом и остатками медвянки, делают лепешки и складывают по одной в каждый черепок, а малыщ Дрона шустро отползает в сторонку, подбирает куколку и кладет ее в центр… свастики.
Если провести воображаемые линии между черепками, получалась именно Свастика.
— Птица-Жаворонок! Ведь это же… Восьмичашье!
— Ты прав, мой большой друг, — не оборачиваясь, подтвердил я. — Ты прав, мой замечательный брахман. Это именно Восьмичашье. Обряд Ашта-Капала, дарение погребальному огню рисовых лепешек в черепках от разбитого жертвенного сосуда. Я тебе тоже вчера хотел сказать, да забыл…
Апсара бестолково моргала, переводя взгляд с троих играющих малышей на двух взрослых мужчин.
Которые хохотали неистово, взахлеб, как умеют лишь дети.
— Ваш мальчик, — смущаясь, тихо сказала апсара, — ваш Дрона… вы знаете, он никогда не плачет.. — Да? — Я вытер слезы, пропустив мимо ушей слова апсары и их скрытый смысл, если он там был. — Пускай смеется! Жить надо весело, красавица!
— Нет, великий мудрец, — покачала головой апсара. — Он не смеется. Я полагала, вы должны знать… Рядом охнул Шарадван.
20-й день 9-го лунного месяца, Мангала-вара[14], ночь
Не спится… вернее, не спалось.
Конечно, я просто-напросто путаю времена. Сижу на балконе, думаю непонятно о чем, пишу же о событиях получасовой давности, об одной из самых странных ночей своей жизни…
Кстати, я жив?
Смешной вопрос для толстого самонадеянного брахмана. Для Зловещего Мудреца из райских садов Вайкунтхи… Смейся, Жаворонок! Разевай рот, издавай утробные звуки, сотрясайся телом! Интересно, почему точное описание смеха вызывает скорее тошноту, чем веселье?
Впрочем, я отвлекся. Рассеян, мысли мечутся весенними белками, скачут с одной ветки на другую. Времена путают, дуры! Вчера, сегодня, послезавтра, год назад…
Когда?
Сегодня, например, я во Власти хандры. С самого утра. Весь день. И вечер. И ночь. На душе пасмурно, прежние цели воняют падалью, былое скалится ухмылкой черепа, и все правильное вывернуто наизнанку. А изнанка-то у правильного… глаза б не глядели.
