Кстати, вот еще одно расхожее утверждение: в тропиках царит вечное лето и нет смены времен года. Это не так. И Рангун летний заметно отличается от Рангуна зимнего, а тот, в свою очередь, от города в сезон муссона. И каждый по-своему интересен.
На мой взгляд, самое красивое время года — лето, пик которого приходится на апрель — май. Жара в Рангуне стоит невыносимая. Флаг, развевающийся над массивным зданием мэрии, стал белым, хотя по всем правилам должен быть красным. Рангун сдается на милость палящего солнца. Многие деревья сбросили листву, но зато покрылись яркими цветами, как, к примеру, «пламя джунглей», или цезальпиния, вся усеянная красными лепестками. Это дерево напоминает гигантский пурпурный зонт. Желтыми гроздьями цветет кассия. В белом цвету магнолии. Цветы деревьев в Сквере независимости напоминают сирень. Буйным своим цветением деревья как бы приветствуют приход спасительного муссона. Начинают лить дожди, и жара спадает. Зато влажность повышается почти до стопроцентной. Зеленой плесенью покрываются стены домов, заборы, тротуары. Но и к этому можно привыкнуть. И даже полюбить.
И еще одна примета Рангуна: его неповторимый запах. Стоит только спуститься по трапу самолета на землю в аэропорту Мингаладон, и ты сразу же ощущаешь пряный аромат, настоянный на запахах жасмина, магнолий, сандалового дерева и тропической сырости. Кажется, сведи меня с самолета с завязанными глазами, и я по одному запаху пойму, что это именно Рангун. В других крупных городах природные запахи забивают бензиновая гарь, промышленные дымы. В Рангуне же сохраняется аромат земли.
На вкус и на цвет, как известно, приятелей нет. На запахи тоже. В рангунские ароматы вплетается довольно ощутимая струя «нгапи» — незамени-мейшей бирманской приправы. Ее готовят из рыбы, хорошо выдержанной под гнетом, а точнее, перепревшей. «Что это за нгапи, если в ней нет червяков», — говорят бирманцы. В центральных кварталах столицы этот продукт производить запрещено. Прочитал я как-то в местной газете о курьезном случае, который произошел с бирманской семьей, жившей в одном из европейских городов. Однажды к ним в дом нагрянула полиция: поступили настойчивые жалобы от соседей из близлежащих домов. Азиаты, писали они, нарушают элементарные нормы санитарии и гигиены. А все-то дело было в том, что бирманцам захотелось полакомиться нгапи. Больно уж пресна для них европейская пища.
Рангун — это еще и город рек и озер. Свои мутные, илистые воды катят в Андаманское море и Рангун-река, и Пегу-река, и Пэзундаун-река, и несколько речек поменьше. Недаром считают, что одно из древних монских названий Рангуна — Дагон означает «Местность у слияния трех рек». Рангун — морской порт, хотя до моря несколько десятков миль.
Воды вокруг хоть залейся, а вот искупаться, увы, негде. Уж слишком много ила в реках. Куда интереснее рангунские озера. Поросшие по берегам элегантными пальмами, отражающие шпили пагод, озера придают бирманской столице романтический облик. В бирманском языке есть даже поэтический образ «мьяканта», что можно перевести как «изумрудное озеро, дарящее отдохновение». Самых известных озера — два: Инья и Кандо-джи. Инья означает «Длинное, долгое озеро». И действительно, оно очень разветвленное, усеянное небольшими и очень живописными островками. По берегам Инья — многочисленные чайные, кафе, ресторанчики. Тут же и гостиница «Инья-лейк», построенная в самом начале 60-х годов при содействии СССР. Она и сейчас считается лучшей в Рангуне. Скорее всего потому, что других больших гостиниц с тех пор не строилось. Если Инья-самое длинное озеро, то Кандоджи — самое красивое, да и имя у него звучное — «Большое королевское». О королевских временах напоминает ладья-ресторан «Каравейк», пришвартованная у берега озера. Каравейк — легендарная птица, гималайская кукушка, на которой, по преданию, летал бог Вишну. В старой Бирме королевские ладьи-баржи строили в форме этой птицы.
Вода в озерах почище, чем в реках. Впрочем, освежиться в зеленоватой озерной воде решаются только рангунские мальчишки. Купаются они в ловко подвернутых юбчонках, а то и вовсе голышом, отбросив не только лоунчжи, но и стыдливость. Буддисты вообще относятся к любой одежде и ее отсутствию терпимо.
Почти при каждой пагоде есть «лэйкан» — «черепашье озеро». В этих озерах обитают огромные черепахи и множество мелкой рыбешки. Кормят их богомольцы, совершая тем самым доброе дело. Торговцы рыбьим и черепашьим кормом — травой, воздушным рисом, кукурузой — бойко предлагают свой товар. Купил пакетик риса, бросил в воду — и она сразу закишела мальками — целый живой клубок. Черепахи подплывают не спеша, с достоинством. У озера стоят клетки с воробьями, еще какими-то пичужками. За умеренную плату пташек можно выпустить на волю. Так и делаю. Несколько воробьев взлетают с моих ладоней и скрываются в густой кроне деревьев. Когда я поинтересовался у знакомых, зачем же сажать птиц в клетки, а затем выпускать, те сказали: «Пусть каждый отвечает за свои поступки. Торговцы воробьями делают недоброе, лишая пернатых свободы, а вы — благое, даруя им волю». Потом я выяснил, что плутоватые владельцы клеток неплохо наладили свой небольшой бизнес. Оказывается, выпущенные воробьи выдрессированы и сами возвращаются в клетки. Голь на выдумки хитра везде.
Эстонский рангунец и другие
Как и любой крупный город, а тем более восточный, Рангун — это смешение рас, языков. На улицах мелькает то тюрбан сикха, то белая шапочка муллы. Вот гордо прошествовала молодая индианка в сари, а за ней семенит старушка китаянка в широких черных брюках. Приходилось мне беседовать здесь с армянами и евреями. С Григорием Мартиросяном я познакомился в старинной армянской церкви, расположенной в самом центре города. Мартиросян — старец лет 70, но еще крепкий. Приезжал он на воскресное богослужение на джипе. Правда, вел службу индиец-баптист — последний армянский священник умер год назад. Да и прихожан почти не осталось. Когда я спросил господина Мартиросяна, сколько же армян сейчас проживает в Рангуне, он ответил лаконично: «Единицы». Потом добавил: «Если, конечно, не считать тех, что покоятся на древнем армянском кладбище...» Когда-то армянская колония в Бирме была многочисленной. Купцы-армяне поселились тут еще в XVIII веке. Многие из них пошли на государственную службу, где достигли степеней известных. Некоторые даже доросли до министров и генералов. В хрониках сохранилось, например, имя тезки моего знакомого — Григория, заведовавшего в 80-е годы позапрошлого века рангунской таможней. Позднее, в силу разных причин, армяне разъезжались кто в Индию, кто в Австралию, оставшиеся же почти ассимилировались. Тем не менее молитвы Богу в армянской церкви возносятся по-прежнему.
Не все ли равно, звучат они из уст армянина или индийца...
...Бродя по городу, я как-то натолкнулся на чайную с загадочным названием «У еврея Питера». Решил зайти. Увы, мацы, фаршированной рыбы здесь не подавали. Зато состоялся занятный разговор с самим Питером, хозяином заведения, человеком лет сорока, с почти европейскими чертами лица и кучерявой шевелюрой. Его отец попал в Бирму из Англии в годы мировой войны, осел тут, женился на каренке — женщине из крупной народности Бирмы. Так что национальность Питера можно определить как англо-карено-еврей. Мой вопрос о вероисповедании озадачил хозяина чайной.
— Нет. Я не иудей. По воскресеньям хожу в англиканскую церковь. Но, наверное, скоро стану буддистом. Жена-бирманка настаивает.
— А почему вы дали чайной такое название? — спросил я.
— Для экзотики, — отвечал Питер. — Сразу выделяется среди обычных бирманских, китайских, индийских заведений.
Экзотичной была и склонность хозяина к искусствам. Питер продемонстрировал мне очень неплохие картины, созданные им из рисовой соломки, а одну, небольшую, где на черном бархате золотистыми соломинками была изображена пагода, подарил на память. И денег не взял. Такие знакомства в Рангуне, как с Григорием Мартиросяном и Питером, к числу ординарных не отнесешь.
Но бывают совсем уже невероятные, просто неправдоподобные встречи. Ну разве мог я предположить, что встречу в Рангуне буддийского монаха-эстонца, который живет тут с 1949 года? Да к тому же боготворящего Пушкина, прекрасно говорящего по-русски и, кроме того, пишущего и издающего стихи на английском. История того, как Фридрих Лустиг, известный под монашеским именем Ашин Ананда, а также его учитель Карл Теннисон, умерший в возрасте почти 90 лет в 1962 году, попали в Бирму и поселились в окрестностях священной пагоды Шведагон, — тема отдельного повествования. Скажу лишь, что Прибалтику они покинули давно — в 1930-м. Затем странствовали по Европе и Азии, жили в Таиланде и Китае, посетили Непал и Индию. Оба владели дюжиной языков, начиная с эстонского и русского и кончая тайским и бирманским.
