постучав пальцем по лбу.
— Я думаю, что надо на всякий случай и еще кого-нибудь послать в Харьков,—
сказала Елизавета Федоровна.— Может быть, и ты, Денис, поедешь?
Отказываться от поручения, как бы необычно и сложно оно ни было, настоящему
колонисту не полагалось; Денис Горгуль, исполнявший обязанности помощника
заведующего хозяйством колонии, молча вышел из толпы ребят.
Через пятнадцать – двадцать минут высокий, худощавый Жора и низенький, плотный
Денис отправились в Харьков. Кто-то шутливо крикнул им вслед:
— Эй, Дон Кихот, куда ты со своим Санчо Панса отправляешься? Смотри, не задерись
там с мельницами, их по дороге много!
Но ни тот, ни другой даже не обернулись, поглощенные мыслями о том, как
выполнить ответственное поручение, с которого, по убеждению всех ребят, зависела самая
честь колонии, принимавшей в своих стенах великого гостя.
После короткого отдыха Алексей Максимович попросил ребят показать ему
колонийское хозяйство.
Ребята справедливо считали, что Горького, безусловно, интересует все, что есть в
колонии, и водили Алексея Максимовича по всем, даже самым отдаленным уголкам Куряжа.
Они с гордостью демонстрировали ему наши цветники, оранжерею, сад, молочную ферму,
конюшню, свинарник... И на каждом шагу засыпали его бесчисленными вопросами. Алексей
Максимович без конца отвечал и отвечал, глядя на ребят со своей спокойной, ласковой и
мудрой улыбкой.
— Вот наш «Молодец»! Правда, он потомок орловских рысаков? – спросили ребята
Горького, приведя его на конюшню.
Алексей Максимович не возражал и даже нашел у «Молодца» какие-то стати,
подтверждающие породу. Осмотрели и других лошадей. Затем вышли во двор, где возле
кормушки, опустив голову, стоял конь «Малыш», доживавший у нас свою старость. Ребята
захотели и «Малыша» показать Алексею Максимовичу.
С невинным видом спросили они у Горького, сколько, по его мнению, лет «Малышу».
Алексей Максимович сказал:
— Надо думать, лет пятнадцать уже есть.
Ребята загалдели все сразу:
— Что вы, что вы, гораздо больше! — и стали звать Силантия Грищенко (Отченаша),
нашего старшего конюха.
Силантий, который всем говорил «ты», независимо от пола и возраста собеседника,
явился незамедлительно.
— Смотри, Алексей Максимович,— сказал он, открывая рот «Малышу»,— зубы-то
совсем истер, гладко ведь... Никак ему не меньше тридцати. Да ты рукой пощупай, не бойся!
Пока язык держу, не куснет!
И Алексей Максимович, к ликованью ребят, вынужден был заглянуть «Малышу» в рот
и «рукой пощупать», чтобы убедиться в старости нашего водовоза. Впрочем, все это
доставляло Горькому видимое удовольствие, его радовали и галдеж ребят, и споры с ними, и
их жадная заинтересованность во всем, что касалось колонии, и их стремление узнать, как он
относится ко всем деталям колонийской жизни.
В оранжерее Алексей Максимович сразу согласился, что левкой пахнет хорошо, а роза
еще лучше, что табак и матиола – неказистые цветочки, но обладают привлекательным
ароматом, что львиный зев зря назвали львиным, ничего львиного в нем нет.
При осмотре свинарника Алексей Максимович с улыбкой признал, что «Акулька» —
красавица, а «Машенька» все же красивее. Потом, показывая на недовольно повизгивавшую
«Зазнайку», ребята начали жаловаться Горькому, что «Зазнайка» — самая большая крикуха,
– 45 –
просыпается раньше срока и требует корму, а если опоздать на пять — десять минут, то
подымет такой визг, что Антон Семенович обязательно присылает дежурного узнать, не
случилось ли чего в свинарнике. А когда ее выпускают гулять, «Зазнайка» обязательно в
огород лезет! Алексей Максимович посочувствовал ребятам, что им приходится иметь дело с
такой невоспитанной свиньей, но вопрос, который они тут же задали ему, поставил Алексея
Максимовича в тупик.
— Почему «Зазнайка» поросится пятью поросятами, а все остальные свиньи дают по
восьми и даже больше? Ведь, верно, это потому, что она так много кричит? — совершенно
серьезно спрашивали ребята.
Алексей Максимович задумался. Что тут ответить, чтобы не попасть впросак?
— Вот что, ребята,— серьезно сказал он, — вы «Зазнайку» за ее крик, видно, не
любите и плохо за ней ухаживаете. Так нельзя! Надо ко всем свиньям относиться хорошо.
Ребята сейчас же признались, что «Зазнайке» за ее крик, действительно, попадает, но
дали Алексею Максимовичу слово, что теперь-то уж они будут за ней смотреть в оба.
На скошенном прибрежном лугу ребята рассказали Алексею Максимовичу, как весело
было здесь работать — косить траву, сгребать и укладывать в копны сено, а в перерывах
купаться в реке.
Косари расхвастались, а лучший наш косарь сказал, что он выкашивал за восемь часов
по гектару луга, «а то и больше!». Алексей Максимович от удивления даже остановился,
потом улыбнулся и весело заговорил:
— Ты, дружок, старику загнул и даже очень! Посмотри на мои плечи и руки — во
какой я могу дать размах косе!.. — При этих словах он взмахнул руками, как будто и в самом
деле косил. — Так вот, с таким размахом и только в степи, на реденькой травке, работая от
зари до зари, я накашивал десятину, то есть чуть-чуть побольше гектара. А на этом лугу с
такой густой и высокой травой, как я вижу по копнам сена, больше полудесятины не укосил
бы...
Ребята поддержали Алексея Максимовича, и нашему косарю пришлось сознаться, что
он в самом деле «чуток загнул».
Побродив по лугу, ребята решили соблазнить Алексея Максимовича выкупаться.
Видно, ему очень хотелось принять их предложение, но, помянув недобрым словом свое
здоровье, он согласился только посидеть на берегу, чтобы посмотреть, как ребята будут
плавать «на взмашки», «собачкой», «на бочку с подпрыжкой». Ребята затеяли соревнование
пловцов, и по горящим, помолодевшим глазам Алексея Максимовича было видно, что он, как
и болельщики-колонисты, волнуется, с увлечением ожидая исхода заплывов. Он не мог
усидеть на месте, поднялся с земли, чтобы на упускать из поля зрения всего происходящего,
и иногда казалось, что вот-вот и сам сбросит одежду и ринется догонять пловцов своими
саженными «взмашками». Ребята чувствовали, что Горький живет в эти часы одной жизнью с
ними, и, как умели, выказывали ему свою мальчишескую влюбленность в него.
...Прошло четверть века с тех пор, как видел я возвращающегося с луга Алексея
Максимовича, окруженного толпой веселых, мокроволосых после купания ребят, но и сейчас
эта яркая, полная жизни и света картина, достойная стать сюжетом для талантливого
живописца, во всей своей красоте стоит у меня перед глазами.
Вечером Алексей Максимович присутствовал на общем собрании колонистов и
принимал рапорты от командиров отрядов.
В это время на кухне шли приготовления к ужину. Тася уже раз десять выбегала во
двор посмотреть, не возвратились ли Жора или Денис с лимонами. Пришла на кухню и
Елизавета Фёдоровна проверить, все ли готово для нашего дорогого гостя. Тася с глазами,
полными слез, сразу же начала жаловаться на неспособность Новикова и Горгуля не только
что лимоны достать, но даже нос вытереть без няньки... Но волнение Таси было напрасно.
– 46 –
Дверь неожиданно распахнулась, и на пороге появился запыленный Жора; глаза его сияли,
шапка еле держалась где-то на затылке, он тяжело дышал.
— Получайте, Елизавета Федоровна, лимончики! Десять штук, как один!
— Миленький Жорочка, где ты достал? – с жаром воскликнула Тася.
— Неужели и вы, Елизавета Федоровна, думали, что я могу не выполнить поручения.
— не обращая внимания на Тасю, гордо сказал Новиков. — Слушайте, как дело было... — И,
немного отдышавшись, Жора стал рассказывать, как, безуспешно обегав все магазины
Харькова, он чудом, только благодаря своему незаурядному дипломатическому искусству,
достал эти лимоны у заведующей одним из лучших ресторанов города.
— ...Понимаете, захожу туда и что же вижу? Между столиками прохаживается наша
колонистка Клава в белом фартучке. Помните, в прошлом году Антон Семенович направил ее
на работу в пищевой комбинат?.. Я к ней: «Клавочка, выручай!» А она — счастлива хоть что-
нибудь для колонии сделать — потащила меня к заведующей. Ну, тут я мобилизовался — не
устояла заведующая. И вот — лимончики... Я ей на прощание руку поцеловал, по-солидному,
и пригласил к нам в Куряж посмотреть колонию...
— А Денис где? — спросила Елизавета Федоровна.
— Не знаю, мы разошлись с ним,— ответил Жора.– Ну, он-то вернется с пустыми
