1957
Одиссей и сирены
Однажды аттическим утромС отважной дружиною всейСпешил на кораблике утломВ отчизну свою Одиссей.Шумело Эгейское море,Коварный туманился вал.Скиталец в пернатом убореЛежал на корме и дремал.И вдруг через дымку мечтаньяВозник перед ним островок,Где три шаловливых созданьяПлескались и пели у ног.Среди гармоничного гулаОни отражались в воде.И тень вожделенья мелькнулаУ грека, в его бороде.Ведь слабость сродни человеку,Любовь — вековечный недуг,А этому древнему грекуВсё было к жене недосуг.И первая пела сирена:«Ко мне, господин Одиссей!Я вас исцелю несомненноУсердной любовью моей!»Вторая богатство сулила:«Ко мне, корабельщик, ко мне!В подводных дворцах из бериллаМы счастливы будем вполне!»А третья сулила забвениеИ кубок вздымала вина:«Испей — и найдешь исцеленьеВ объятьях волшебного сна!»Но хмурится житель Итаки,Красоток не слушает он,Не верит он в сладкие враки,В мечтанья свои погружен,И смотрит он на берег в оба,Где в нише из каменных плитСупруга его Пенелопа,Рыдая, за прялкой сидит.
1957
Это было давно
Это было давно.Исхудавший от голода, злой,Шел по кладбищу онИ уже выходил за ворота.Вдруг под свежим крестом,С невысокой могилы, сыройЗаприметил егоИ окликнул невидимый кто-то.
И седая крестьянкаВ заношенном старом платкеПоднялась от земли,Молчалива, печальна, сутула,И, творя поминанье,В морщинистой темной рукеДве лепешки емуИ яичко, крестясь, протянула.
И как громом ударилоВ душу его, и тотчасСотни труб закричалиИ звезды посыпались с неба.И, смятенный и жалкий,В сиянье страдальческих глаз,Принял он подаянье,Поел поминального хлеба.
Это было давно.И теперь он, известный поэт,Хоть не всеми любимый,И понятый также не всеми,Как бы снова живетОбаянием прожитых летВ этой грустной своейИ возвышенно чистой поэме.
И седая крестьянка,Как добрая старая мать,Обнимает его...И, бросая перо, в кабинетеВсё он бродит одинИ пытается сердцем понятьТо, что могут понятьТолько старые люди и дети.
1957
Рыбная лавка
И вот забыв людей коварство,Вступаем мы в иное царство.
Тут тело розовой севрюги,Прекраснейшей из всех севрюг,Висело, вытянувши руки,Хвостом прицеплено на крюк.Под ней кета пылала мясом,Угри, подобные колбасам,В копченой пышности и лениДымились, подогнув колени,И среди них, как желтый клык,Сиял на блюде царь-балык.
О самодержец пышный брюха,Кишечный бог и властелин,Руководитель тайный духаИ помыслов архитриклин!Хочу тебя! Отдайся мне!Дай жрать тебя до самой глотки!Мой рот трепещет, весь в огне,Кишки дрожат, как готтентотки.Желудок, в страсти напряжен,Голодный сок струями точит,То вытянется, как дракон,То вновь сожмется что есть мочи,Слюна, клубясь, во рту бормочет,И сжаты челюсти вдвойне...Хочу тебя! Отдайся мне!
Повсюду гром консервных банок,Ревут сиги, вскочив в ушат.Ножи, торчащие из ранок,Качаются и дребезжат.Горит садок подводным светом,Где за стеклянною стенойПлывут лещи, объяты бредом,Галлюцинацией, тоской,Сомненьем, ревностью, тревогой...И смерть над ними, как торгаш,Поводит бронзовой острогой.
Весы читают «Отче наш»,Две гирьки, мирно встав на блюдце,Определяют жизни ход,И дверь звенит, и рыбы бьются,И жабры дышат наоборот.
1928
Болезнь
Больной, свалившись на кровать,Руки не может приподнять.Вспотевший лоб прямоуголен —Больной двенадцать суток болен.Во сне он видит чьи-то рыла,Тупые, плотные, как дуб.Тут лошадь веки приоткрыла,Квадратный выставила зуб.Она грызет пустые склянки,Склонившись, Библию читает,Танцует, мочится в лоханкиИ голосом жены больного утешает.
«Жена, ты девушкой слыла.Увы, моя подруга,Как кожа нежная былаВ боках твоих упруга!Зачем же лошадь стала ты?Укройся в белые скитыИ, ставя богу свечку,Грызи свою уздечку!»
Но лошадь бьется, не идет,Наоборот, она довольна.Уж вечер. Лампа свет лиетНа уголок застольный.Восходит поп среди двора,Он весь ругается и силы напрягает,Чугунный крест из серебраЧерез порог переставляет.
Больному лучше. Поп хохочет,Закутавшись в святую епанчу.Больного он кропилом мочит,Потом с тарелки ест сычуг,Наполненный ячменной кашей,И лошадь называет он мамашей.
1928
Офорт
И грянул на весь оглушительный зал:«Покойник из царского дома бежал!»
Покойник по улицам гордо идет,Его постояльцы ведут под уздцы,Он голосом трубным молитву поетИ руки вздымает наверх.Он в медных очках, перепончатых рамах,Переполнен до горла подземной водой.Над ним деревянные птицы со стукомСмыкают на створках крыла.А кругом громобой, цилиндров бряцаньеИ курчавое небо, а тут —Городская коробка с расстегнутой дверьюИ за стеклышком — розмарин.
1927
Часовой
На карауле ночь густеет.Стоит, как башня, часовой.В его глазах одервенелыхЧетырехгранный вьется штык.Тяжеловесны и крылаты,Знамена пышные полка,Как золотые водопады,Пред ним свисают с потолка.Там пролетарий на стенеГремит, играя при луне,Там вой кукушки полковойУгрюмо тонет за стеной.Тут белый домик вырастаетС квадратной башенкой вверху,На стенке девочка витает,Дудит в прозрачную трубу.Уж к ней сбегаются коровыС улыбкой бледной на губах...А часовой стоит впотьмахВ шинели конусообразной,Над ним звезды пожарик красныйИ серп заветный в головах.Вот в щели каменные плитМышиные просунулися лица,Похожие на треугольники из мела,С глазами траурными по бокам.Одна из них садится у окошкаС цветочком музыки в руке.А день в решетку пальцы тянет,Но не достать ему знамен.Он напрягается и видит:Стоит, как башня, часовой,И пролетарий на стенеХранит волшебное становье.Ему знамена — изголовье,А штык ружья: война — войне.И день доволен им вполне.
1927
Новый быт
Восходит солнце над Москвой.Старухи бегают с тоской:Куда, куда идти теперь?Уж Новый Быт стучится в дверь!Младенец, выхолен и крупен,Сидит в купели, как султан.Прекрасный поп поет, как бубен,Паникадилом осиян.Прабабка свечку зажигает,Младенец крепнет и мужаетИ вдруг, шагая через стол,Садится прямо в комсомол.
И время двинулось быстрее,Стареет папенька-отец,И за окошками в аллееИграет сваха в бубенец.Ступни младенца стали шире,От стали ширится рука.Уж он сидит в большой квартире,Невесту держит за рукав.Приходит поп, тряся ногами,В ладошке мощи бережет,Благословить желает стенки,Невесте крестик подарить.«Увы,— сказал ему младенец,—Уйди, уйди, кудрявый поп,Я — новой жизни ополченец,Тебе ж один остался гроб!»Уж поп тихонько плакать хочет,Стоит на лестнице, бормочет,Не зная, чем себе помочь.Ужель идти из дома прочь?Но вот знакомые явились,Завод пропел: «Ура! Ура!»И Новый Быт, даруя милость,В тарелке держит осетра.Варенье, ложечкой носимо,Шипит и падает в боржом.Жених, проворен нестерпимо,К невесте лепится ужом.И председатель на отвале,Чете играя похвалу,Приносит в выборгском бокалеВино солдатское, халву,И, принимая красный спич,Сидит на столике кулич.
«Ура! Ура!» — поют заводы,Картошкой дым под небеса.И вот супруги, выпив соды,Сидят и чешут волоса.И стало все благоприятно:Явилась ночь, ушла обратно,И за окошком через мигПогасла свечка-пятерик.
1927
