В нескольких столиках от них один из посетителей перевернул страницу газеты, и шорох бумаги смял тишину.
— Вы хотите сказать, что он сам вел расследование?
— Практически так оно и было. Расследование поручили другому судье, сведения о котором я нашел более двадцати лет назад: он был лучшим другом мужа Шарлоты. Другом и коллегой.
Орландо выпустил синий дым, который заполнил конус света и поднялся под абажур. Казалось, из-за дыма лампа стала светить ярче.
— Я держал в руках промежуточные заметки следствия, продолжил Куртеринг. — Они все еще хранятся в архивах судебной канцелярии. Я могу утверждать, что никакого настоящего расследования не было, я приберег для вас несколько очевидных противоречий, пару существенных пробелов. Они даже не учли то, что Ерузалем через день должен был отправиться на свадьбу одной своей родственницы, и что накануне он кутил в Шорфестене, в кабаре «Золотая беседка», и что…
— Вы утверждаете, что мы имеем дело с преступлением? — перебил его Орландо. — Тогда кто же убийца? Кто убил Вертера?
Куртеринг пожал плечами.
— Еще чуть-чуть, и эта история превратилась бы в водевиль, достаточно было лишь поубавить любви и ревности и добавить немного юмора. Разница между драмой и комедией — всегда лишь вопрос дозировки. У нас есть три персонажа: муж, жена и «почти любовник»… В этом провинциальном обществе, зажатом предрассудками и традициями, на протяжении двух сотен лет никто и мысли не мог допустить, что убийцей может быть судья. Даже будь он предан суду, Герберт Хард был бы помилован. Убив Вертера, он всего лишь защитил репутацию своей супруги, а также свою честь. Но версия с самоубийством помогла избежать вещи в сто раз худшей, нежели смерть, вещи, против которой все средства хороши — ложь, компромисс, предательство и даже убийство. Она помогла избежать скандала.
Однако Хардам не везло. Едва эмоции, вызванные смертью Вертера, улеглись, как Гёте вздумалось потоптаться по этой истории своими тяжелыми сапожищами. Его книга тяжелым камнем упала в застоявшийся пруд, и все факты всплыли на поверхность. Для потомков Герберт Хард не будет убийцей, но навсегда останется «почти рогоносцем». Едва ли более почетное звание. И если вины в данном случае меньше, то смеху уж точно намного больше.
Орландо раздавил окурок в пепельнице… Генрих Валлен был прав.
Странная интуиция была у этого старого певца. Сотни раз сыграв роль Альберта, он постиг настоящую природу этого героя. Может быть, Массне тоже чувствовал ее. Предоставить кому-то орудие для самоубийства и убить самому — не такая уж большая разница, и Альберт ее преодолел.
Орландо подумал, что отныне он будет играть роль Вертера по-другому. Страстная любовь, которую молодой человек испытывал к Шарлоте, не была болезненным, томным или удручающим чувством. Теперь Орландо почувствовал в нотах и словах глубокое дыхание жизни. Отныне его голос будет более спокойным и твердым.
Карола закрыла глаза. Ее предок был убийцей. Ну и что с того? Важно ведь не это, важен лишь этот человек, который находится рядом с ней и которого она любит; важен лишь страстный порыв, который охватил их вчера вечером и который вернется этой ночью в зеркальных бликах спальни. Ей казалось, что их переплетенные тела, отражающиеся в зеркалах, освещает одна ничтожная искорка, затерянная в нескончаемом потоке пузырьков в бокале золотистого шампанского. Она чувствовала на себе его пальцы, и волна невыносимого наслаждения захлестывала ее. В ее мире Орландо был единственным живым человеком среди всех этих серых парковых статуй. Вот Ингрид и Эльза у беседки, вот Петер, толкающий кресло Хильды Брамс, и Людвиг на каменной скамейке в аллее, рядом со скульптурой Дианы… Все испарилось, осталась лишь женщина в объятиях мужчины. Но мужчина не был Хансом Крандамом. В таком случае, может, и я не Карола? Кого же ты сжимал в своих объятьях, мой добрый певец, в эту венскую ночь? Как тебе удалось отыскать ту, другую, потерявшуюся во мне? Мои руки скользили по твоей взмокшей спине. Интересно, как занимались любовью пару веков назад? Знаком ли был любовникам этот жар, этот смех…
Альберт не простил… Простит ли Крандам, если…
— Только сейчас вспомнил, — спохватился Орландо. — Я ведь вас даже толком не представил. Карола Крандам, одна из далеких потомков Шарлоты Хард.
Куртеринг едва заметно вздрогнул, но от этого его улыбка не стала менее душевной.
— Богам угодно иногда закручивать престранные интриги, — пробормотал он. — И вот они вновь забавляются, столкнув Шарлоту и Вертера.
Какую-то долю секунды старик, казалось, колебался, потом добавил:
— Опасайтесь Альберта, если он существует.
Орландо сжал руку Каролы.
— Да, он существует, — сказал он. — Но мы скоро покинем Германию. После постановки «Богемы» в Мюнхене я пою «Вертера» в Венеции. Мой сезон заканчивается в Нью-Йорке.
Карола успокоилась. Все либо наладится, либо разрушится. У нее был выбор: либо жизнь, подобная ночи, в окружении стариков, когда следующий день похож на предыдущий, либо огни роскошных отелей и ночи с Орландо, бурные, словно вешние потоки на порфировых склонах Ротенфельса. И я, Карола, совсем иная, наконец обретшая сама себя и настолько — до самых кончиков пальцев — преисполненная собой, что, кажется, не удержусь в собственном теле. Вдалеке от туманной долины и нескончаемых вечеров, там, где аэропорты, театры и все города мира! Кто тут устоит?
— …В наши дни люди по-прежнему сводят счеты с жизнью из-за любви, но теперь уже совсем по другим причинам, нежели раньше, потому что между Гёте и нами лежит одно изобретение. Да простит меня мадам, это — секс.
Старому профессору была присуща старомодная, не свойственная нашему веку обходительность, которая позабавила Орландо.
— Вы и в самом деле считаете это изобретением?
— Именно так. Секс — это совершенно новая и, безусловно, искажающая призма, через которую мужчины видят женщин. Это было не свойственно эпохе Вертера. Наш век носит довольно странные очки. Именно это пытались донести Фрейд и остальные, только мы не верили. Вертер взирает на Шарлоту без вожделения. Любое плотское желание здесь считается преступным и безжалостно изгоняется.
— Но ведь в третьем акте он жаждет поцелуя, да и в конце оперы их губы соприкасаются, и тогда…
Профессор отрывисто машет своей маленькой ручкой в матовом свете лампы.
— Это символ, господин Натале, просто символ. Бьюсь об заклад, что в постели с Шарлотой Вертер до такой степени был бы захвачен своей безграничной любовью, что оказался бы бессилен…
Голоса удаляются. На молодую женщину нападает оцепенение. Буря улеглась, вальсы тоже утихли. В тысячах километров отсюда она слышит смех Орландо. Густавус Колмар Куртеринг улыбается. Густавус Колмар… Странные имена, слишком громоздкие для такого маленького господина. Еще сутки в этом городе. Они уедут завтра ночью. Орландо поет в Мюнхене, а ей нужно возвращаться. Уместно ли говорить «нужно»? Наверное, да. Они все такие старые. Временами мне кажется, что они не умрут никогда и что я буду ухаживать за ними до скончания века — такое уж мое бремя… Мое место там, среди гор, в этом доме, из которого никто не сможет меня вырвать. Я всего лишь один из камней в стене. Не стоит трогать меня, не стоит отрывать от других, иначе все обрушится. Ханс понял это. Он знает, что я — часть от целого, он смирился и больше не пытается вытащить меня оттуда. Ничто уже не поможет мне влиться в этот мир. Нужно будет постричь плющ под крышей: стебли уже прорастают сквозь черепицу. Обязательно попрошу мужа, чтобы он это сделал. Не знаю почему, но я все время забываю… Здесь так тепло и уютно.
Куртеринг увидал, как ресницы прикрыли ее глаза; на несколько секунд они встрепенулись, приоткрыв радужку — перевёрнутое заходящее солнце в белом небе, — и потом закрылись вновь. Ее гладкие веки были окаймлены аккуратной густой бахромой. Сон превращает некоторых людей в детей. В какое-то мгновение он позавидовал Натале, которому так часто доступно это невинное удовольствие — смотреть, как она спит.
Выходит, эта женщина, дремлющая сейчас перед ним, — далекий потомок Шарлоты.
— Судьба Шарлоты Хард, видимо, самая трагичная, какую только можно себе представить. Ничто не указывает на то, что она и в самом деле любила этого юного студента-постояльца. Скорее всего, ей было известно, что убийца — ее муж. Публикация произведения Гёте нанесла еще один удар по молодой женщине. Разразился скандал, который не оставил семью в стороне.
Орландо вертел чашку на блюдце.
— И что с ней стало?
— Херберт Хард попросил перевода в судебный округ Карлсруэ, однако не получил его. Перед супружеской четой одна за другой закрылись двери всех почитаемых домов города. Изоляция была полной. Шарлота родила трех детей, один из которых умер от горячки осенью 1789 года. А годом позже у нее появились первые симптомы помутнения рассудка, которые вскоре, через десять лет после событий, описанных Гете, приведут ее в приют для умалишенных. Там она и умерла в глубокой старости. Свою каморку она не покидала почти тридцать лет. Похоронена Шарлота на кладбище, которое до сих пор существует: оно расположено за левым крылом психиатрического госпиталя в Гейдельберге.
