На ужин у них были отбивные из молодой баранины с печеной картошкой и зеленой фасолью, пирожные, молоко из термоса, для взрослых — кофе. Закрытые банки с рагу отложили в сторону — на завтрак.
На небе высыпали бесчисленные звезды, и целый час все искали разные созвездия. Пролетел камнем метеор и исчез за горами на севере. Никто не видел, откуда он взялся; казалось, он возник просто из ничего. И все согласились, что он появился сам по себе. Земное притяжение потянуло его вниз.
Там, куда не доставал свет бензинового фонаря, шевелились и издавали разные звуки какие–то живые существа. Один звук все время повторялся — возбужденное курлыканье.
— Это бурундук, — сказала миссис Альт.
— А не лесная кошка? — усомнилась Лиз.
— Бурундуки тут повсюду, — сказал мистер Ван Эке.
Ночью в темноте разразилась яростная драка. Пронзительные крики и звуки потасовки в подлеске разбудили всех мальчишек.
Ван Эке прокомментировал:
— Кто–то кого–то съел.
— Скорее всего, сова, — сказала миссис Альт. — Наверное, лесную мышь или белку поймала.
Она, миссис Макгиверн, мистер Ван Эке, Лиз и Роджер сидели вокруг костра, время от времени подправляя его палочками от сосисок и зефира. Была уже половина двенадцатого.
— Похолодало, — заметила миссис Макгиверн.
Лиз сидела рядом с Роджером, подтянув к себе колени и обхватив их руками. Она закатала джинсы, и в свете костра ее гладкие голые икры отливали темно–красным. Гладкие как кость, подумал он. Протянув руку, он прикоснулся к ее лодыжке, потянул за носок. Она опустила руку и накрыла его пальцы своими. Ее кожа от близости огня была горячей. От костра остались одни только угольки, и от них по земле расстилалось тепло. Лиз наклонилась вперед, приблизившись к нему головой. Ее волосы отражали цвет костра, красновато–коричневый, почти переходивший в черный. На ее шее он увидел мокрые полоски, и они напомнили ему тот день два года назад, когда Вирджиния ворвалась в дом и Лиз одна вышла из спальни, чтобы встретить ее. Обычно испарина проступала у нее, когда ей бывало страшно, когда она волновалась, была в напряжении и даже когда была счастлива. Капельки влаги словно выпрыскивались на поверхность.
Но та материя, та субстанция, в которой она жила, сомкнулась вокруг нее, превратившись в обитель покоя, думал он. И Лиз ушла в тот идеальный сокровенный уголок неизменности, где ей было так легко. Быть может, ее слегка встряхнуло. Но он не видел, чтобы в ней что–то изменилось. С ней ничего тогда не произошло. А этого–то он и искал с самого начала. Он видел это в ее глазах, вернее, в глубине ее глаз. Это доступно каждому. Во внутренний мир глаз можно проникнуть. Когда он прямо смотрел в ее глаза, то видел в них завершенную личность, плавно движущуюся вокруг своей оси. Ничто не могло изменить ее, повлиять на нее. Вирджиния тогда вторглась в дом, и Лиз выбежала из спальни, защищая не столько свой дом и свою честь, сколько его — и даже это пронеслось над ней, не задев ощутимо. Она осталась совершенно такой же, какой и была.
Вот она сидит, думал он, склонив голову на колени, положив свои пальцы на мои. Вот ее гладкие, темные, блестящие, теплые ноги. От ее волос, как всегда, приятно пахнет, у нее всегда будет эта прекрасная улыбка, и, помимо всего остального, она будет впускать в себя мой пристальный взгляд, в самую глубь, так, чтобы я мог увидеть — как не видел ни у кого другого — то, с чем я говорю на самом деле. И она никогда не убежит. Никогда не солжет. Пока я способен удерживать ее внимание, я буду видеть все, как оно есть на самом деле. Она являет собой, пожалуй, окончательное бытие, насколько это для нее возможно. В пределах своего существования она абсолютна. И это так, потому что она ни на что, по сути, не завязана, просто существует. Но добиться ее против воли или овладеть ею невозможно.
Счастье ее, думал Роджер, состоит вот в этом, в том, что она сидит сама по себе, рядом со мной, ничего не делает, ничего ей не нужно, да в каком–то смысле она нигде и не была. У нее нет памяти, она неспособна смотреть в будущее, ничего не знает о смерти — как будто она всегда была здесь, еще до этого костра, и пальцы ее лежали на его пальцах.
Но со мной–то, думал он, все кончено. Для меня это был конец. На нее это, наверное, не повлияло, но на меня — еще как. Знает ли она об этом? Она старалась — выскочила из комнаты, встала между мной и Вирджинией. Сделала все, что от нее зависело. Значит, знала, чем это может стать для меня. Но Вирджиния прорвалась сквозь ее защиту, вошла в комнату.
Черт бы ее побрал, эту Вирджинию, подумал он. Но ведь когда–нибудь даже Вирджиния заболеет и умрет. Жизнь ее пойдет на убыль, и будет она ползать на ощупь, ожидая конца.
Но меня–то к тому времени уже давно не будет. Так что какая разница? Я уйду первым. В каком–то смысле, меня уже нет.
Сидевшая рядом Лиз спросила:
— А если вдруг откуда–нибудь выпрыгнет лесная кошка, что делать? Колотить в сковородку?
— Да, — ответил Роджер. — Или призвать на помощь бога.
Покачав головой, она устремила на него свой серьезный, полный надежды взгляд.
— Ты же не веришь в бога. Я знаю, ты мне говорил.
— Не верю, — подтвердил Роджер.
— А может быть, нужно верить? — спросила она.
— Может быть.
Наклонившись к ней, он поцеловал ее в губы.
На следующий день, в субботу, после обеда Роджер с Греггом ехали обратно в Лос–Анджелес.
— А у древних римлян были марки? — спросил Грегг.
— Не думаю, — ответил он.
— У меня, кажется, есть одна марка из Рима.
— Может быть, — сказал он.
Яркий свет слепил глаза, и Роджер достал из бардачка темные линзы, которые крепились к его обычным очкам.
— Мне не хотелось идти в поход, — сказал Грегг. — Не люблю я походы.
— Почему?
— Да мы один раз с Билли Хаагом заблудились. Сами пошли в поход, никому не сказали. Два часа не могли дорогу найти.
— Осторожнее надо быть, — сказал он.
— Мы по компасу Билли шли.
Впереди на обочине стояло несколько батраков–мексиканцев, ловивших попутку. Они подняли руки, и он немного притормозил.
«Она бы остановилась», — подумал он, но прибавил скорость и проехал мимо.
Мексиканцы остались позади, их фигурки быстро уменьшались.
— Нужно было остановиться, — сказал он Греггу.
— А вон еще стоят, — увидел Грегг.
Впереди голосовала еще одна группа мексиканцев, некоторые даже вышли на дорогу. На этот раз он действительно затормозил. Мексиканцы ринулись к машине, и он знал, что повезет их, нравится ему это или нет.
— Открой дверь, — сказал он Греггу.
Грегг открыл дверь, и мексиканцы один за другим полезли в машину. Первая группа тоже бросилась к ним и добежала прежде, чем он успел тронуться. Когда все втиснулись, места для Грегга уже не оставалось. Один из мексиканцев сгреб Грегга в охапку и посадил к себе на колени.
— Куда едете? — спросил у них Роджер.
Они залопотали между собой по–испански. Наконец один из них сказал:
— Санта–Паула.
— Через горы, — добавил другой.
— Хорошо, — сказал Роджер. — Я тоже туда.
Они поднялись по крутой извилистой дороге, перевалили через хребет и стали спускаться по его южной стороне. Один из мексиканцев спросил:
— Это твой мальчик?
— Да, — сказал Роджер.
Мексиканец погладил Грегга по голове.
— Он в школу ездит, — объяснил Роджер. — В Охай.
Все пассажиры широко улыбались Греггу, кое–кто протянул руку и тоже погладил его.
— Куда ты едешь? — спросил Роджера смуглый молодой человек с мощным лбом и крепким носом.
У него были большие, но не толстые губы и крупные зубы.
— В Лос–Анджелес, — сказал он.
— Там живешь?
— Да, — сказал он.
Молодой мексиканец сообщил:
— А мы едем в Импириал. Ездим туда на зиму работать. — Все те, что сидели впереди и сзади, и тот, который держал Грегга на коленях, подтвердили это. — Всю зиму урожай. Салат–латук. — Он изобразил, как нагибается, и все мексиканцы тяжело вздохнули. — Пора уже ехать, — сказал молодой. — А то поздно будет.
— Никогда не был в долине Импириал, — сказал Роджер.
Всю оставшуюся часть пути до Санта–Паулы они рассказывали ему о долине Импириал.
Когда Роджер их высадил, Грегг сказал:
— Надо же, все в машину влезли.
— Им нужно было перебраться через горы, — сказал Роджер.
Наконец они прибыли в Лос–Анджелес, он доехал до дома, припарковался. Дверь была открыта, значит, Вирджиния или, скорее всего, чернокожая горничная дома. Он смотрел на дом, и через некоторое время на крыльцо вышла горничная Кэти вытрясти швабру. Увидев его и Грегга, она помахала им рукой.
— Пойдем домой, — сказал Грегг, ерзая на сиденье. — Пошли, пап.
— Иди, иди сам, — ответил Роджер.
