До нас не дошли прямые свидетельства того, что молодой Тютчев был знаком с творчеством Вяземского. Но косвенно об этом говорит текст незаконченного наброска тютчевской эпиграммы на М.Т. Каченовского, который датируется 1819—1821 годами:
ХаронНеужто, брат, из царства ты живых —Но ты так сух и тощ. Ей-ей, готов божиться,Что дух нечистый твой давно в аду томится!КаченовскийТак, друг Харон. Я сух и тощ от книг…Притом (что далее таиться?)Я полон желчи был — отмстителен и зол,Всю жизнь свою я пробыл спичкой…
Этот набросок явно создан под впечатлением от известной эпиграммы Вяземского на того же Каченовского (1818 год):
Наш журналист и сух и тощ как спичка,Когда б ума его весь выжать сок,То выйдет в ряд учености страничкаДа мыслей пять или шесть строк.
Вяземский написал свою эпиграмму, будучи в ярости от критики, которую позволил себе Каченовский в отношении «Истории государства Российского». Нет сомнения, что 16-летний Тютчев, учившийся на словесном отделении Московского университета, тоже зачитывался «Историей» и был возмущен некомпетентной, как ему казалось, критикой Каченовского. Однокашник Тютчева Михаил Погодин вспоминал, что на лекциях Каченовского, читавшего археологию и теорию изящных искусств, Тютчев строчил эпиграммы на лектора. Одной из таких эпиграмм, вероятно, и была вариация на тему, «заданную» Вяземским…
Как уже было сказано, впервые в полном смысле этого слова Вяземский познакомился с творчеством Тютчева в 1836 году, одновременно с Жуковским и Пушкиным. Начиная с 40-х годов Тютчев-поэт оказывал на Вяземского определенное влияние, основные аспекты которого были изучены Д.Д. Благим (статья «Тютчев и Вяземский», 1933). Кстати, первым подметил сходство между Тютчевым и Вяземским еще Некрасов, написавший в 1849 году статью «Русские второстепенные поэты». Действительно, в поздней лирике Вяземского без труда можно заметить перекличку некоторых мотивов, тем и образов с тютчевскими; в творчестве двух поэтов появились прямые отзвуки произведений друг друга, взаимные посвящения (например, «О, этот Юг! о, эта Ницца!.». Тютчева и «Федору Ивановичу Тютчеву» Вяземского, «Осенний вечер» Тютчева и «Осень» Вяземского, «Как хорошо ты, о море ночное…» Тютчева и «Море широкое, море пространное…», «Опять я слышу этот шум…» Вяземского). Уже в 1851 году отношения двух поэтов были таковы, что Вяземский позволил себе собственноручно выправить строфу в стихотворении Тютчева «Смотри, как на речном просторе…» (и именно в таком виде оно было опубликовано). Выше уже упоминалось о том, что в 1886 году в книгу Тютчева по ошибке попала «Ночь в Венеции» Вяземского, причем составитель сборника Аполлон Майков пребывал в полной уверенности, что печатает неизвестного Тютчева…
Но, несмотря на все эти факты, вряд ли стоит преувеличивать влияние Тютчева на позднего Вяземского и уж тем более зачислять князя в «тютчевскую плеяду», утверждая, что Вяземский вышел на принципиально иной уровень творчества именно благодаря Тютчеву.
Да, в 50—70-х годах поэзия Вяземского не стояла на месте, непрерывно обогащаясь новыми темами и формами. Но легко заметить, что все эти новации заимствовались Вяземским не «на стороне», а у самого себя, в своем собственном «поэтическом хозяйстве».
Так, может показаться новаторским использование поздним Вяземским жанра стихотворного памфлета (многочисленные «Заметки»). Но подобные фельетоны и куплеты он сочинял еще в конце 10-х, а впоследствии высоко ценил Беранже, мода на которого в России возросла с появлением в 1858 году классических переводов Курочкина. Белый стих позднего Вяземского восходит к «Тропинке» 1848 года, к Пушкину и Жуковскому; жанр «фотографий», в сущности, представляет собой слегка модернизированную пейзажную элегию; «поминки» восходят к стихотворениям «Старому гусару» и «Памяти живописца Орловского»; простонародные «русские песни» наподобие «Масленицы на чужой стороне» — к Дмитриеву и Нелединскому-Мелецкому, к собственной «Дружеской беседе» 1830 года… То же можно сказать и о тематике позднего Вяземского: новые темы были, как правило, вариациями прежних находок. Так, тема «загадочной сказки» — Судьбы и невозможности с ней бороться — восходила к «Унынию» (1819) и «Родительскому дому» (1831); тема хандры — к одноименному стихотворению 1830 года; тема загадочного языка природы — вовсе не к Тютчеву, как может показаться, а к собственным «Лесам» (1830), к Батюшкову и Жуковскому; тема моря — к «Морю» (1826), Пушкину, Жуковскому и Байрону; тема зимы — к «Первому снегу» (1819); тема осени — к «Осени 1830 года» (1830) и Карамзину; тема воспоминания — к элегии «К воспоминанию» (1818); тема смерти — к «Жизни и смерти» (1833) и «Сюда» (1842); дорожная тема — к многочисленным «дорожным песням», первой из которых был «Ухаб» (1818). Продолжал он писать и дружеские послания, потерявшие, правда, присущую им некогда легкость, и альбомные мадригалы дамам, и официальные стихи к датам и праздникам. Любимые образы позднего Вяземского — книга жизни с перепутанными листами и солдат, случайно уцелевший в битве, — мелькали в его записных книжках и письмах задолго до 60-х. И смелые неологизмы, которыми Вяземский насыщал свои поздние стихотворения, тоже были присущи ему всегда…
Соблазнительно было бы предположить, что почти буквальное совпадение мотивов в предсмертной лирике Тютчева и Вяземского — осознанный творческий прием. Такие стихотворения, как «Бессонница (ночной момент)», «Все отнял у меня казнящий Бог…», «Брат, столько лет сопутствовавший мне…» Тютчева и «Все сверстники мои давно уж на покое…», «Свой катехизис сплошь прилежно изуча…»
«Эпитафия себе заживо» Вяземского действительно кажутся созданными одним и тем же автором. Но дело здесь, конечно, не в заимствовании темы, а в совпадении жизненных обстоятельств двух поэтов, психологическая реакция которых на болезнь оказалась одинаковой.
Таким образом, реформа поэтической системы Вяземского протекала достаточно плавно и «бескровно», без резких сломов, и вовсе не благодаря «учебе» у Тютчева, а за счет поистине безграничных резервов собственного творчества. Влияние, которое на Вяземского оказывали молодые поэты 60-х, даже, казалось бы, близкие ему по духу апологеты «чистого искусства» — Майков, Полонский, Фет, — было минимальным. А вот говорить о творческом переосмыслении Вяземским традиций классической русской поэзии 10—30-х годов — Батюшкова, Жуковского, Пушкина, Баратынского, — о его попытках приспособить их под требования новой эпохи вполне можно. Например, жанр «постскриптума», широко распространенный у позднего Вяземского, впервые был применен Жуковским в элегии «На кончину Ее Величества, королевы Виртембергской» (1819).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
