На это, помню, я ему ответил, что предпочитаю погибнуть, но аргументу силы права не подчиню (это было очень эффектно, но этого не было сказано, так же как и последующего); что меня удивляет, как можно являться (я явился к К. с его согласия и считал его предварительно осведомленным о цели беседы) с предложением переговоров ко мне, министру-председателю, после того как генерал Корнилов осмелился объявить членов Временного правительства агентами германского штаба (текст воззвания Корнилова мне был тогда неизвестен)... Да, я был страшно взбешен; я страшно возмутился (беседа велась в самом сдержанном тоне с обеих сторон), что Милюков совершенно не реагирует на этот более чем недопустимый выпад Корнилова (повторяю, об этом вовсе не было речи), хотя во Временном правительстве сидят его ближайшие политические друзья (смотревшие, впрочем, на Чернова приблизительно так же, как и Корнилов)... Помню также, как во время этого разговора, когда я указывал Милюкову, что мое отношение к выступлению Корнилова не может быть иным, чем мое отношение в июле к большевикам, что с точки зрения государственной власти тогда и теперь положение совершенно одинаково, что правительство стоит перед такой же попыткой насильственного захвата власти и т. д. Помню, как Милюков из разницы мотивов преступления — разницы мотивов не отрицал, не отрицаю и я, — приходил к требованию различного отношения власти и к самому преступлению (ср. то, что в той же книге — напр., с. 184, — Керенский говорит о неудобстве, «по многим соображениям, исследований в сторону» прикосновенности казачьих войск к восстанию, чтобы «не создавать новых поводов для розни»). Передо мной был июльский Мартов наизнанку.
84
Известная правая организация под председательством члена Государственной думы П. Н. Крупенского.
85
См. Архив русской революции, издаваемый Г. В. Гессеном. Т. 1. «На внутреннем фронте» П. Краснова, с. 117-118.
86
Государственный переворот.
87
La revolution russe, par Claude Anet, II. 154.
88
Слышавшие эту сцену извне говорили о криках Керенского, но это может относиться к последующему моменту разговора.
89
Кто знает Керенского и его интонации в подобных случаях, с подчеркиванием каждого слова, с задыхающимися остановками, с желанием быть ядовито-саркастическим, тот не усомнится в подлинности этих выражений.
90
Двумя другими были М. И. Терещенко и А. И. Гучков.
91
См. подробности об этом в «4-м деле Корнилова», с. 155-158. См. также на с. 168 мнение Керенского о том, в чем «виноват» Савинков, которого он всегда отделял от Филоненко.
92
Несравненно более сложная натура, чем генерал Корнилов, Каледин, вероятно, понимал отрицательные стороны корниловского предприятия и был в состоянии по достоинству оценить непосредственное окружение Корнилова. Я допускаю, что под влиянием этих соображений он мог оставаться в нерешительности до самого конца.
93
«После некоторых колебаний, — вспоминает об этом А. Ф. Керенский, — я настаивал на принятии генералом Алексеевым должности начальника штаба верховного главнокомандующего. Несмотря на все раздражение против него в широких демократических кругах, несмотря на его личные упорные отказы, я в течение двух дней (пока не выяснилось реальное отношение сил) все время настаивал, как только понял, что лишь Алексеев благодаря своей близости к Ставке и своему огромному влиянию в высших военных кругах мог успешно выполнить задачу безболезненной передачи командования из рук Корнилова в новые руки» (самого Керенского).
94
В своих комментариях к показаниям (с. 169-170) Керенский вспоминает, что Савинков протестовал против назначения обоих министров, и признается, что «отрицательное отношение к этим назначениям Савинкова объективно оправдалось: тех результатов, которые ожидались от назначения на мое место «настоящих» военных, совсем не получилось. «В особенности генерал Верховский не только не мог совершенно овладеть положением, но даже не смог и понять его... Был подхвачен политическими игроками слева, и помчался без руля и без ветрил прямо навстречу катастрофе». «Не в оправдание себе, а просто для объективности» Керенский лишь напоминает, что не только до корниловского движения, но даже после своего назначения Верховский в Петербурге «всем представлялся как корниловец». Мы увидим сейчас, что отнюдь не эта репутация, а именно левые устремления Верховского сыграли главную роль в его назначении. Вместе с ним «помчался без руля и без ветрил навстречу катастрофе» и сам Керенский, и это есть лучшая характеристика положения, которую он создал своей борьбой с Корниловым.
95
Дело Корнилова, с. 174. Здесь Керенский ставит себе в личную заслугу это указание и это положение.
96
Речь генерала Верховского к офицерам Петроградского гарнизона 12 сентября в изложении «Русского слова» 13 октября.
97
Против воли.
98
В совещаниях с 30 августа участвовал «усеченный» состав кабинета без Чернова, Кокошкина, Юренева, Ольденбурга, Пешехонова, а с 31 августа — и без Некрасова. Налицо были Керенский, Авксентьев, Скобелев, Зарудный, Прокопович, Терещенко, Карташев, Ефремов.
99
Окончательный состав демократического совещания определился следующим образом. Совет рабочих и солдатских депутатов — 230 членов, Совет крестьянских депутатов — 230, города — 300, земства — 200, почтово-телеграфные служащие — 201, профессиональные союзы — 100, центральный кооператив — 120, рабочие кооперативы (отделившиеся от предыдущего на кооперативном съезде) — 38, армейские организации — 83, комиссары — 22, казаки — 35, армейские крестьянские секции — 18, офицеры — 4, увечные воины — 6, фронт — 15, экономические группы — 33, торгово-промышленные служащие — 30, продовольственные организации и комитеты — 20, крестьянский союз — 10, учителя — 15, фельдшера — 5, Союз православного духовенства и мирян — 1, печать — 1, Украинская Рада — 15, мусульманский совет — 25 (?), Совет национально-социалистических партий — 10, Грузинский межпартийный союз — 5, поляки — 2, евреи — 1.
100
Об этих ежедневных совещаниях в шестом часу дня в квартире А. Г. Хрущева на Адмиралтейской набережной вспоминает В. Д. Набоков в своих мемуарах (Архив русской революции. Т. 1. Берлин, «Слово», 1921). Он сообщает здесь о тогдашнем настроении А. Ф. Керенского сведения, совершенно совпадающие с тем, что ниже говорится в моем тексте. Надо иметь в виду, что посредником между нашим совещанием и Керенским, естественно, являлся заместитель министра-председателя А. И. Коновалов. В этих наших собраниях Коновалов всегда имел крайне подавленный вид, и казалось, что он теряет всякую надежду. В особенности его угнетал Керенский. Он к тому времени окончательно разочаровался в Керенском, потеряв всякое доверие к нему. Главным образом его приводили в отчаяние непостоянство Керенского, полная невозможность положиться на его слова, доступность его всякому влиянию и давлению извне, иногда самому случайному. «Сплошь и рядом чуть ли не каждый день так бывает, — говорил он, — сговоришься обо всем, настоишь на тех или других мерах, добьешься, наконец согласия. Так-так, А. Ф., теперь крепко, решено окончательно, перемены не будет? Получаешь категорическое заверение. Выходишь из его кабинета — и через несколько часов узнаешь о совершенно ином решении, уже осуществленном, или... что неотложная мера, которая должна была быть принята именно сейчас, именно сегодня, опять откладывается, возникли новые события или воскресли старые, казалось, уже устраненные. И так изо дня в день, настоящая сказка про белого бычка».
101
В мемуарах В. Д. Набокова, напечатанных в 1-м томе «Архива русской революции», изд. И. В. Гессеном, я нахожу авторитетное подтверждение этой характеристики, написанной, как и весь основной текст моей «Истории», в конце 1917 и начале 1918 г. В. Д. Набоков во время моего месячного отсутствия «фактически стоял во главе Центрального комитета» и вел переговоры о формировании коалиции третьего состава. Церетели, «игравший в переговорах наиболее видную роль», уезжал на Кавказ и указал Набокову для ведения дальнейших переговоров на Ф. Дана (Гурвича). «Когда была закончена работа по определению будущих членов Совета республики, — говорит В. Д. Набоков, — я и Аджемов сговорились с Гоцем, Даном и Скобелевым и условились встретиться (на квартире Аджемова), чтобы выяснить дальнейший план действий и установить тактический план. Если не ошибаюсь, мы раза два собирались у Аджемова, и я живо вспоминаю то чувство безнадежности и раздражения, которое постепенно овладевало мной во время этих разговоров... Отношение Дана к создавшемуся положению вещей имело очень мало общего с отношением Церетели. На наше (с Аджемовым) определенное заявление, что главнейшей задачей вновь учрежденного Совета мы считаем создание атмосферы общественного доверия вокруг Временного правительства и поддержки его в борьбе с большевиками, Дан ответил, что он и его друзья не склонны наперед обещать свое доверие и свою поддержку, что все будет зависеть от образа действия правительства и что, в частности, они не видят возможности встать на точку зрения борьбы с большевиками прежде всего и во что бы то ни стало... “Но ведь в этом-то и заключалась вся цель нашего соглашения, — возражали мы, — а ваше теперешнее отношение есть опять-таки прежнее двусмысленное, неверное, колеблющееся доверие “постольку, поскольку”, которое ничуть не помогает правительству и не облегчает его задачи”. Дан вилял, мямлил, вел какую-то талмудическую полемику... Мы разошлись с тяжелым чувством, с сознанием, что начинается опять старая канитель, что наши “левые друзья” неисправимы и что все затраченные нами усилия, направленные к тому, чтобы добиться соглашения и поддержки власти в ее борьбе с анархией и бунтарством, едва ли не пропали даром». Пессимизм Набокова был, как видно, отчасти вызван чрезмерными надеждами, возлагавшимися им на соглашение с Церетели, роль которого мы видели выше. Однако в результате переговоров Набоков и Аджемов заняли примирительную позицию, о чем см. ниже.
