Да прежде всего потому, как справедливо заметил в свое время Тибодо, что жизнь, требования момента «поставили их перед выбором между Наполеоном и Бурбонами, что означало выбор между революцией и контрреволюцией»[1226].
Тибодо верно определил ситуацию, сложившуюся во Франции в марте 1815 года. К сказанному им следует лишь внести уточняющие добавления: выбор приходилось делать между буржуазной революцией и феодальной контрреволюцией. Употреблялись эти слова или нет, реальное содержание альтернативы, вставшей перед каждым французом в те дни, заключалось именно в этом. И не удивительно, что подавляющее большинство французского народа, поставленного перед необходимостью сделать выбор между буржуазной властью Наполеона и феодальной властью Бурбонов, выступило в пользу первой.
То, что произошло во Франции в марте 1815 года, если анализировать социальную природу этих удивительных событий до конца, должно быть определено как своеобразная буржуазная революция. Подавляющее большинство нации, то есть крестьянство, городское плебейство и буржуазия, поднялось, чтобы сбросить гнет феодальной реакции, пытавшейся уничтожить материальные, социальные и политические завоевания революции. Специфическая особенность марта 1815 года — поддержка народного движения армией, вопреки всем приказам и угрозам перешедшей на сторону Наполеона и народа, лишь подчеркивала общенациональный характер революции 1815 года. Именно поэтому попытки некоторых авторов определить март 1815 года как своего рода пронунсиаменто должны быть отвергнуты. То был не верхушечный переворот узкого круга военных заговорщиков, а широкое народное движение, захватившее все классы общества. Март 1815 года был предвосхищением июля 1830 года. И казавшийся почти фантасмагорическим успех Наполеона в его безумно дерзком походе в конечном счете объяснялся тем, что он своевременно возглавил уже назревшую революцию против реставрированной монархии Бурбонов, пытавшихся повернуть историю вспять.
К слову сказать, современники так и понимали содержание событий весной 1815 года. Они называли мартовские дни, поход Наполеона на Париж «революцией 20 марта». Так писали Понтекулан, Тибодо, Лавалетт[1227] и многие другие. И они справедливо подчеркивали, что то была успешно начавшаяся революция: первым и самым важным актом ее было свержение ненавистной народу власти Бурбонов.
Так же было понято значение происшедших во Франции событий и за границей. В них видели не столько личный успех Наполеона, сколько торжество революционного начала и ниспровержение принципов легитимизма, провозглашенных незыблемыми. «Московские ведомости», например, с тревогой писали о возрастании во Франции влияния якобинцев. «Для улучшения успехов своих замыслов Бонапарт подружился с якобинцами, — писала газета, — он и ныне почитает их для себя весьма нужными, дабы не лишиться вдруг своей силы в народе»[1228]. Та же газета отмечала, что «якобинцы повсюду берут верх»[1229].
Непримиримость европейских держав, собравшихся на Венском конгрессе, безоговорочное отклонение ими всех мирных предложений, исходивших от Наполеона, объяснялись прежде всего их страхом и ненавистью к революции. В 1815 году война коалиции европейских держав против Франции вновь обрела характер контрреволюционной интервенции. Еще не был подписан «Акт Священного союза», а по существу практика удушения силой штыков революции и революционного духа была впервые применена весной и летом 1815 года против Франции. Правительства европейских реакционных монархий вмешивались во внутренние дела Франции и силой оружия, вопреки воле народа вновь восстанавливали ненавистную французам власть Бурбонов.
В головокружительные дни и часы мартовского триумфа, когда под восторженные возгласы огромная народная толпа окружала и приветствовала Наполеона при входе в Тюильрийский дворец, понял ли, осознал ли он в полной мере значение и смысл происходящего?
Да, и в дни неудач и поражения 1812–1814 годов, и в удивительные мартовские недели Наполеон многое передумал, переосмыслил; он многому за это трудное время научился. Уже в первых заявлениях и прокламациях в Гренобле и Лионе он объявил, что восстанавливаемая им империя будет иной, чем раньше, что он ставит своей главной задачей обеспечить мир и свободу. Лионскими декретами он отменял все покушавшиеся на завоевания революции законы Бурбонов; все законодательство в пользу реэмигрантов и старого дворянства; была снова подтверждена незыблемость перераспределения собственности за годы революции и империи; была объявлена общая амнистия, из которой было сделано исключение только в отношении Талейрана, Мармона и еще нескольких изменников; их имущество объявлялось секвестрованным.
«История подтвердит, — говорил в Париже Наполеон, — и это будет моей славой, — что для свержения Бурбонов с престола мне не понадобились ни многочисленные армии, ни флот; мне не была нужна ни помощь Мюрата, ни поддержка Австрии. Революция 20 марта совершилась без заговора и предательств; я не хотел, чтобы была пролита хоть капля крови; я запретил произвести хотя бы один ружейный выстрел! Народ и армия привели меня в Париж! Это солдаты и младшие офицеры все совершили; народу и армии я обязан всем»[1230].
Мысль о решающей роли народа и армии Наполеон подчеркивал в те дни неоднократно[1231]. Он давал широкие обещания политических и социальных реформ; первоначально он не предрешал даже вопрос о будущем строе Франции. Если верить Понтекулану (а ему в главном можно верить), то Наполеон говорил ему: «Франция может быть монархической, республиканской или императорской, и ни один из европейских государей не имеет права находить это плохим»[1232]. Он решительно отстаивал право Франции самой определять свою судьбу и отвергал какую бы то ни было форму вмешательства иностранных держав в ее внутренние дела. Многократно и торжественно подтверждая, что Франция отказывается от всяческих претензий на европейское господство, он в то же время категорически отклонял чье бы то ни было вмешательство извне во внутренние дела страны.
Времена изменились! Раньше наполеоновская Франция навязывала свою волю европейским державам; теперь Наполеон должен был отстаивать суверенитет Франции, и эта задача была также нелегкой.
Правительство, сформированное Наполеоном при возвращении в Париж, отражало происшедшие перемены. Пост министра иностранных дел был поручен Коленкуру, военным министром стал маршал Даву, министром внутренних дел Наполеон пригласил знаменитого Карно. Остальные посты он поручил своим близким сотрудникам: морское министерство — Декре, почтовое ведомство — Лавалетту и т. д. Самым важным общественное мнение считало привлечение в состав правительства Карно; в нем видели акт примирения с республиканцами[1233]. Но министерство полиции Наполеон доверил Фуше, перекинувшемуся к нему в последний момент. Это было, несомненно, ошибочным шагом; по выражению одного из современников, назначить Фуше министром полиции значило поселить измену в собственном доме.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
