Наполеон впервые после нескольких часов этой небывало напряженной битвы почувствовал облегчение. Он давно уже вглядывался на восток, с минуты на минуту ожидая корпус Груши, который, подобно Дезе, должен был подоспеть в последнюю минуту и обеспечить решающий перелом в сражении.
Но то были не полки Груши. На правый фланг французских войск ударила армия Блюхера. Сбитые с толку, деморализованные неожиданным ударом с флангов в момент, когда ожидали поддержку, французские полки дрогнули и откатились. Отступление превратилось в бегство. Кто-то крикнул: «Спасайся, кто может!» И этот лозунг паники довершил деморализацию войск. Управление боем было потеряно. Армия в беспорядке бежала с поля боя. Тщетно Ней с искаженным лицом бросался на коне на врага. «Смотрите, как умирают маршалы Франции!» — воскликнул Ней. Но пули его обходили, и смерть бежала от него. Под ним было убито пять лошадей, а он остался невредим.
Перешедшие в контрнаступление англичане и пруссаки преследовали и добивали разбегавшуюся французскую армию. Разгром был полным. Только старая гвардия под командованием Камбронна, построившись в каре, в строгом порядке, спокойно, как всесокрушающий таран, прокладывала себе дорогу сквозь неприятельские ряды. Английский полковник Хельнетт, восхищенный твердостью и героизмом этих железных людей, предложил гвардии почетные условия сдачи. Тогда Камбронн произнес свою знаменитую фразу, вошедшую навсегда в летописи истории: «Merde! Дерьмо! Гвардия умирает, но не сдается».
И сквозь бушующее море огня, грохот орудий, стоны раненых, под убийственным огнем противника старая гвардия все тем же мерным, неторопливым шагом, ровными рядами каре прошла через расступавшиеся перед нею линии вражеских войск.
Спустилась поздняя ночь. Битва под Ватерлоо закончилась. Армия Наполеона была разгромлена.
21 июня Наполеон возвратился в Париж. Всю дорогу в карете он был в дремотном состоянии. Иногда он просыпался, смотрел в окно, оглядывал, не узнавая, местность и снова засыпал. Он чувствовал себя нездоровым, испытывал сильные боли в желудке, его постоянно клонило ко сну.
В Париже он поехал не в Тюильри, где его всегда ждали, а в пустой, безлюдный Елисейский дворец. Приехав, он приказал приготовить горячую ванну, «горячую, как только можно терпеть». После ванны сонливость прошла; к нему вернулись хладнокровие, спокойствие, энергия.
Сражение под Ватерлоо было проиграно, это было бесспорно. Но проиграна ли была война? Она лишь только начиналась[1242], и все еще можно было переиграть, все еще могло пойти иначе. Разве в 1792–1793 годах положение на фронтах не складывалось много хуже? И что же? Поражения были лишь преддверием побед.
«Ганнибал у ворот». Враг находится на расстоянии восьми дней перехода от Парижа. Что сделано для спасения родины? Он обрушил эти вопросы на Лавалетта, старого, верного Лавалетта, одного из немногих, кому он еще доверял и кого захотел сразу же увидеть. Лавалетт был последним, кто уцелел из «когорты Бонапарта» 1796 года.
«Я их так приучил к великим победам, что они не знают, как пережить один день неудачи. Что станет с бедною Францией? Я делал для нее все, что мог»[1243] — этими словами он встретил Лавалетта. Наполеон был готов продолжать борьбу. Но он был уже предан в 1814 году в Париже. И он должен знать, на что он может рассчитывать сегодня, на другой день после Ватерлоо. В 1814 году человеком, сыгравшим зловещую, губительную роль, был Талейран. Кто заменит его в июне 1815 года? Впрочем, не надо было спрашивать, ответ напрашивался сам собой: он почти зрительно видел уз кую, подвижную, как бы расплывавшуюся тень Фуше.
Лавалетт не мог, не захотел скрыть от императора настроений, царивших в палате депутатов и палате пэров. Фуше сделал все, что мог; всюду, куда он ступал, он сеял ядовитую поросль неверия, сомнений, готовности к измене. Как всегда прячась в тени, он выдвинул на первый план Лафайета. Палаты поклялись спасать свободу, тогда как требования момента диктовали спасение отечества.
Наполеон сразу же понял смысл этих маневров, и Лавалетт не хотел ничего смягчать — большинство палат по разным мотивам ждало его отречения. Фуше шептал каждому на ухо: «Мы все погибнем вместе с ним»; он заразил всех депутатов стадным чувством страха. Корабль, идет ко дну; спасти его можно, освободившись немедленно от груза, тянущего ко дну. Не задумываясь над завтрашним днем, потеряв способность трезвой оценки положения, депутаты нетерпеливо требовали отречения. По предложению Лафайета, подсказанному Фуше, палаты объявили свои заседания непрерывными, косвенно угрожая императору и предрешая его подчинение их воле.
Наполеон принял все услышанное спокойно, почти равнодушно. Он не проявил даже ни раздражения, ни негодования поведением Фуше. Его это как бы не трогало. Много позже, на острове Святой Елены, он сказал: «Если бы я в свое время повесил Талейрана и Фуше, я бы еще оставался на троне». В июне 1815 года он не сказал и этого. Со стороны могло показаться, что все совершающееся вокруг мало трогает его, что для самого себя он уже решил что-то главное и ему остается лишь доигрывать роль до конца.
Народ оказался выше тех, кто называл себя его представителями. Весь следующий день с утра к Елисейскому дворцу одна за другой являлись депутации народа: рабочие Сент-Антуанского предместья, рабочие предместья Сен-Марсо, простые люди со всех окраин столицы, народ Парижа. Трудовой люд Франции шел к Елисейскому дворцу, чтобы воспрепятствовать отречению Наполеона: он видел в нем последнее, что осталось от революции, и готов был его поддерживать и защищать. Улицы Парижа оглашались возгласами: «Да здравствует император! Долой Бурбонов! Долой аристократию и попов!»
Лазар Карно 21 июня предложил в палате пэров чрезвычайные меры: провозгласить отечество в опасности и учредить на время диктатуру; в грозный для Франции час он с полным доверием протягивал руку Наполеону. То, что предлагал Карно, означало возврат к политике Комитета общественного спасения с Бонапартом вместо погибшего Робеспьера во главе.
Ни требования народа Парижа, ни предложения Карно не были поддержаны ни представителями законодательных учреждений, ни самим Наполеоном.
С расстояния полутораста лет, спокойно, трезво оценивая ситуацию, сложившуюся во Франции в июне 1815 года, можно ответить на вопрос, так волновавший участников тех бурных событий: возможно ли было после Ватерлоо продолжение борьбы против могущественной коалиции европейских держав, навязывавших Франции Бурбонов, ютившихся в их обозе?
Я видел поле Ватерлоо, бескрайний зеленый ковыль, колеблемый ветром, и высокий холм Сен-Жан, и каменную лестницу с бессчетными рядами ступенек, ведущих к вершине, и на гребне холма скульптурное изображение грозного британского льва — символ британской победы. Внизу, у подножия холма, в кафе «Ватерлоо», немногочисленные туристы пили: кто — джин, кто — прозрачное легкое бельгийское пиво; здесь бойко шла торговля сувенирами — перочинными ножами, пепельницами, чашками; на всех был изображен золотой свирепый британский лев, торжествующий победу. Англия выиграла последнее решающее сражение; британский лев сокрушил наполеоновского орла — в этом смысл символической скульптуры на вершине холма Сен-Жан.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
