генерального казначея, снова принесли по меньшей мере столько же, сколько и зарегистрированные поступления от провинции. Тяжелая репарация, взимаемая с Руана, так и не была полностью выплачена, несмотря на энергичные меры, принятые для ее обеспечения, и в конечном итоге ее пришлось преобразовать в ежегодный налог. Но только из этого источника за пять месяцев после сдачи города было получено 133.138
экю (эквивалентно примерно 22.000
фунтов стерлингов). В целом, король должен был получить от Нормандии в год после завершения завоевания провинции сумму, превышающую доход от субсидий английского Парламента[748].
Насколько нормандцы приняли свое новое правительство — вопрос сложный и спорный, ведь мало какая тема со временем подвергалась более сильному искажению и превращению в миф. Безусловно, даже после падения Руана имело место вооруженное сопротивление. Вскоре после капитуляции стало известно о заговоре с целью убийства Генриха V во время празднования Рождества Христова в Руанском соборе. Еще один заговор с целью передачи города дофинистам был раскрыт в июне. В последующие годы были раскрыты и другие заговоры. Насколько серьезными или широко поддерживаемыми они были, сказать невозможно, но интересно, что оба заговора 1419 года, похоже, были преданы изнутри. Менее драматичной, но более постоянной была спорадическая партизанская война, которую вели люди, которых англичане называли бригантами (brigantes, разбойниками). Политическое значение их деятельности — вопрос, вызывающий много споров. Сельский бандитизм был эндемическим явлением в Нормандии на протяжении многих лет, как и в других частях Франции. Снижение доходов от сельского хозяйства и постепенный отказ от обрабатываемых земель привели к высокому уровню сельской безработицы, которую уже не могли поглотить охваченные экономическим спадом города и поселки. Массовое бегство крестьянства после высадки англичан превратило существующий кризис в человеческую катастрофу. Невозможно сказать, насколько всплеск насилия и преступности в сельской местности был связан с противодействием английской оккупации, а насколько — с более общим неповиновением властям со стороны отчаявшихся людей, доведенных до крайности. Задача усложняется нечеткой терминологией в административных документах, которые рассматривают как измену многие правонарушения, не имеющие политической подоплеки, такие как разбой на дорогах или любое насильственное преступление, совершенное человеком, принесшим присягу на верность Генриху V. Некоторые из преступников были вовсе не французами, а английскими дезертирами. Некоторые бриганты, однако, несомненно, были политическими сопротивленцами. В английских документах того периода без разбора говорится о "бригантах и других членах французской партии" или "бригантах или арманьяках". Заброшенные земли обычно конфисковывались на том основании, что их владельцы, как можно было предположить, ушли на службу к Дофину или "ушли в пещеры, болота и крепости, чтобы стать грабителями и бригантами вопреки своим клятвам и верности". Бриганты нападали на гонцов и чиновников, грабили купцов на дорогах, нападали на местные ярмарки и взимали patis с жителей. Это было серьезной проблемой для англичан, чья способность поддерживать порядок в Нормандии была важным элементом их притязаний на лояльность нормандцев. Новые английские власти предприняли энергичные усилия, чтобы искоренить бригантов. Они назначали цену в шесть ливров за их головы и казнили их в большом количестве, не менее 127 казней в первый год после реорганизации управления провинцией.
Однако, по крайней мере, в первые годы английской оккупации действия бригантов вряд ли можно было назвать организованным движением. У них не было лидера. Судя по тем, кого ловили, большинство из них были деревенскими жителями: крестьянами, батраками или сельскими торговцами. Почти никто не принадлежал к дворянству, среди которого было больше всего политического недовольства. Масштаб проблемы варьировался в зависимости от бедственного положения сельской местности. Наиболее острой проблема была сразу после английского завоевания, когда она была сосредоточена в Нижней Нормандии вокруг Кана и Байе, где безработица в сельской местности была наивысшей, а производство и распределение продовольствия было сильно затруднено продвижением армии захватчиков. К 1420 году, однако, насущная проблема отпала. "В бальяже Ко и на границе с Пикардией, благословен Бог, нет ни одного злого человека, кроме как за рекой Сеной в стране Нормандии шалят некие бриганты", — писал капитан Арфлёра в июне 1420 года. "Бригантов никогда не было так мало как раньше", — сообщал примерно в то же время бальи из Котантена. Даже в более поздние годы, когда ситуация ухудшилась, бриганты никогда не объединялись в большие группы, как это делали тюшены на юге Франции в предыдущем веке. Существует мало свидетельств координации их действий с капитанами или гарнизонами Дофина. Как заметил нормандец Тома Базен[749] на одной из страниц своей знаменитой хроники, независимо от того, покинули ли они землю из-за ненависти к англичанам, или по злобе, или потому что были в бегах, эти люди "сражались не в рядах французов, а как дикие звери и волки в самых отдаленных уголках леса"[750].
Очевидно, что подавляющее большинство тех, кто оставил ценные владения в Нормандии и отказался вернуться, должны были в принципе быть против английского правления. Они составляли меньшинство, но важное меньшинство, которое включало почти всю высшую аристократию. Аркуры, Мелёны, Мони, Монтене, Бракмоны, Бетенкуры, Эстутевили, Пейнели, Анже, Три, Гараньеры, Гравили и де Эссары — имена, которые составляли череду великих нормандских семей в Советах и армиях французских королей на протяжении столетий, — все они отказались от своих нормандских владений и покинули провинцию. У таких людей были давние традиции служения французской монархии, от которых трудно было отказаться. Некоторые из них занимали должности от короны или были обязаны ей личной военной службой а также имели собственность в других частях Франции. Аркуры были величайшей семьей Нормандии, но они также входили в число главных территориальных магнатов Пуату, в самом сердце удела Дофина. Самые способные и знаменитые знатные беженцы могли надеяться на почетные должности при дворе Дофина. Другие, не имевшие перспектив за пределами родной провинции, все равно покидали ее. Если верить нормандскому поэту Роберту Блонделю, они оставляли жизнь в легкости и достатке, чтобы стать портными или трактирщиками, в то время как их земли и титулы в Нормандии были присвоены англичанами[751].
Насколько чувства высшей знати по поводу английской оккупации разделяли люди более низкого ранга, мелкие дворяне, приходское духовенство, городские торговцы? Для большинства из них вопрос о том, было ли их правительство законным или нет, не имел большого значения. Их приоритетами было остаться в живых и спастись от катастрофы, охватившей большую часть Франции. В виконтстве Карантан семьдесят из девяноста пяти землевладельцев, живших там до 1417 года, оставались на месте и десятилетие спустя. Похоже, что в других частях Нормандии была такая же картина. Вполне вероятно, что подавляющее большинство тех, кто бежал перед войсками
