[427] „Отчет“ о романе „Отцы и дети“ содержится в письме Анненкова к И. С. Тургеневу от 26 сентября 1861 г. (опубликовано в в статье В. Архипова „К творческой истории романа И. С. Тургенева „Отцы и дети“ в журнале „Русская литература“, 1958, № 1, стр. 147–149).
[428] См. письмо И. С. Тургенева к М. Каткову от 1/13 октября 1861 г., в котором писатель сообщал, что, вследствие полученного им письма от Анненкова и замечаний Боткина, „переделки в „Отцах и детях“ будут значительнее“, чем он предполагал (Тургенев, т. 12, стр. 323–324).
[429] О Кирсанове из „Отцов и детей“. Павел Петрович Кирсанов дрался, как помнит читатель, на дуэли с Базаровым и, легко раненный, возвратился лечиться в деревню и эффектно выздоравливать. (Прим. П. В., Анненкова.)
[430] Мы изъясняем то обстоятельство, что записка помечена:
„С.-Петербург“, после того как на предыдущем письме сделана отметка: „Париж“, предположением следующего рода. Слух о московской сплетне застал еще Тургенева на берегах Невы, как знаем. Он тогда же написал Толстому письмо, копию с которого переслал мне из Парижа, и тогда же получил ответ от последнего, который сообщал мне теперь из Петербурга, еще им не покинутого. (Прим. П. В. Анненкова.)
[431] Писано еще до разрешения всего вопроса в октябре, о чем уже было говорено. (Прим. П. В. Анненкова.)
[432] С. П. Б-ъ в своих „Воспоминаниях о селе Спасском-Лутовинове и И. С. Тургеневе“, изданных в январской книжке „Русского вестника“, и тут делает ошибку, говоря, что Тургенев выдал свою дочь за „французского фабриканта Шамера“, разорившегося будто бы при франко-прусской войне. Г-н Шамеро женат на одной из дочерей г-жи Виардо и никогда не был фабрикантом: он владел и теперь владеет одною из первых типографий в Париже, основанной в прошедшем столетии Фирменом Дидо, — известная издательская фирма. (Прим. П. В. Анненкова.)
[433] Она явилась в марте 1862, во второй книжке „Русского вестника“, как знаем. Все слова курсивом назначены автором письма. (Прим, П. В. Анненкова.)
[434] Отрывок из этого письма М. Каткова к нему Тургенев приводит в одном из примечаний к своему объяснению „По поводу „Отцов и детей““ (Тургенев, т. 10. стр. 352).
[435] Муж и жена Тютчевы, Николай Николаевич и Александра Петровна — близкие друзья Белинского в последние годы его жизни. С того же времени завязалась тесная дружба и Тургенева с Тютчевыми, особенно с Александрой Петровной. Ее письмо от 23 июня 1848 г. о последних днях Белинского Тургенев приобщил к своим воспоминаниям о нем. Тютчевы „осудили“ роман „Отцы и дети“ за тенденциозное изображение в нем молодого поколения.
[436] См. письмо Тургенева к Каткову от 30 октября/11 ноября 1861 г. (Тургенев, т. 12, стр. 324–325).
[437] Неверно. Кроме „благоразумных советчиков“ (Боткина, Анненкова и др.), от Тургенева требовал переделок романа и Катков, и в журнальном варианте писатель пошел ему на уступки, хотя затем, уже в отдельном издании, он и восстановил в ряде случаев начальную редакцию.
[438] Н. А. Добролюбов скончался 17/29 ноября 1861 г.
[439] „Последняя статья“ Н. А. Добролюбова — „Забитые люди“ (о произведениях Ф. М. Достоевского, вышедших к тому времени), напечатанная в № 9 „Современника“ за 1861 г.
[440] Слух, оказавшийся неверным, как уже упоминали. (Прим. П. В. Анненкова.)
[441] Эти слова принадлежат М. Е. Салтыкову-Щедрину, и высказаны они в письме сатирика к Анненкову.
ХУДОЖНИК И ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК Из воспоминаний об А. Ф. Писемском
Анненков писал свой очерк-воспоминание о Писемском в конце 1881 — в самом начале 1882 г., то есть вскоре же после смерти писателя (январь 1881 г.), и называл этот очерк „пространным некрологом“.
Мемуарист располагал богатым биографическим материалом, собранным к тому времени женой и сыном писателя, но мало использовал его. В письме к Е. П. Писемской от 28 октября 1881 г. он подчеркивал, что пишет не биографию, а именно воспоминания и ставит своей целью „определить с некоторой достоверностью нравственные качества“ А. Ф. Писемского, „те богатства души, мысли и таланта, которые лежали в основе его природы“ („А. Ф. Писемский. Материалы и исследования“, изд. АН СССР, М.-Л. 1936. стр. 17). Ив этом качестве воспоминания Анненкова действительно являются одной из интересных зарисовок духовного облика Писемского, его умонастроений и взглядов в пятидесятые — шестидесятые годы, когда мемуарист особенно близко знал писателя.
Вместе с тем воспоминания эти содержат и вдумчивый критический очерк творчества Писемского, краткую, но содержательную характеристику основных его произведений — ранних повестей, романов „Тысяча душ“ и „Взбаламученное море“, драмы „Горькая судьбина“, — сопровождаемую любопытными размышлениями об особенностях его таланта, манере письма, об отличии памфлета от сатиры и т. д.
Анненков был одним из ближайших и верных друзей Писемского на протяжении четверти века. Писатель дорожил его критическим мнением, делился с ним творческими планами, неоднократно читал ему и Дружинину свои произведения еще в рукописи. Анненков внимательно следил за творческим развитием писателя, много писал о его произведениях. и Писемский был прав, когда в одном из писем 1875 г. признавался. что все его литературные труды „прошли под наблюдением“ дружеского и эстетического ока Анненкова („А. Ф. Писемский. Материалы и исследования“, изд. АН СССР, М.-Л. 1936, стр. 294).
Проникновение в психологию творчества Писемского, характеристика и силы и слабости его как художника — самая ценная сторона воспоминаний Анненкова. По его справедливому мнению, Писемский обладал замечательной „непосредственной силой творчества“, но ограниченность его умственного горизонта, бедность миросозерцания и идеалов, а следовательно, и отсутствие внутренней „дисциплины“ сплошь и рядом приводили к тому, что писатель оказывался „под деспотическим управлением воображения и фантазии, которые могли играть им (и играли) по своему произволу“.
Осмысление общественного значения публицистической и художественной деятельности Писемского — наиболее слабая сторона воспоминаний Анненкова. Мемуарист не скрывал от своих друзей, что он писал очерк о Писемском с явной тенденцией, во-первых, „выбелить грехи героя“, то есть оправдать Писемского в глазах либеральных кругов, развеять миф о его „измене“ в годы реформы прежним, якобы либеральным убеждениям, а во-вторых, противопоставить образ Писемского-консерватора, „простого человека“, представителя „русской толпы“, — „героическим фигурам“ русского освободительного движения и тем „ослабить значение идолов нынешнего времени“, то есть революционеров-разночинцев (см. письмо Анненкова к М. М. Стасюлевичу от 23/11 февраля 1882 г. в сб. Стасюлевич, стр. 399).
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
