— Отлично! У вас целый день на то, чтобы обратить их в деньги. Предупреждаю, что мне нужна эта сумма в банковских билетах по тысяче или пять тысяч франков, а не в звонкой монете.
— Все будет исполнено, как вы пожелаете.
— В таком случае, пусть все будет в билетах по тысяче франков.
— Слушаюсь.
— Разложите пятьсот тысяч франков на десять пачек по пятьдесят тысяч каждая.
— Как вам будет угодно, — сказал нотариус.
— Хорошо.
— И нужны вам эти деньги…
— Завтра, не позднее девяти часов утра, как я уже сказал.
— Они будут у вас сегодня вечером.
— Еще лучше!
— Куда прикажете доставить?
— Улица Макон, номер четыре.
— Угодно ли вам сказать, как я должен вас спросить: я полагаю, вы живете под вымышленным именем, раз вас считают мертвым?
— Вы спросите комиссионера с Железной улицы, господина Сальватора.
— Сударь! — торжественно произнес нотариус. — Обещаю, что сегодня же вечером в девять часов я буду у вас.
— О, я в этом не сомневаюсь! — сказал Сальватор.
— Могу ли я надеяться, добрейший господин Конрад, что, в точности исполнив ваши приказания, я могу уже ничего не опасаться с вашей стороны?
— Мое поведение будет зависеть от вашего, сударь. Как будете поступать вы, так стану действовать и я. В настоящее время я рассчитываю оставить вас в покое. Мое состояние слишком надежно укрыто в ваших руках, чтобы я искал для него другое место. Итак, временно я оставляю у вас четыре миллиона девятьсот тысяч франков: пользуйтесь ими, если хотите, но ни в коем случае не злоупотребляйте.
— Ах, господин маркиз, вы спасаете мне жизнь! — вскричал метр Баратто; его взгляд подернулся слезой от радости и благодарности.
— До поры, до времени! — напомнил Сальватор и вышел из кабинета, где его мутило от отвращения и стыда.
XV
АЭРОЛИТ
На следующий день бульвар Инвалидов, пустынный, безмолвный, тенистый, напоминал собою в половине двенадцатого ночи густой лес где-нибудь в Арденнах. Путешественник, который въехал бы в этот час в Париж через заставу Вожирар или заставу Пайасон — если предположить, что путешественнику вздумается въезжать в столицу через какую-нибудь из этих двух застав, что не ведут никуда и не приводят ниоткуда, — он бы, бесспорно, решил, что оказался в ста льё от Парижа, настолько было необычайно зрелище этих четырех длинных рядов высоких и мощных деревьев, кроны которых были облиты лунным светом, а подножия тонули в темноте; исполинские эти деревья чем-то напоминали строй солдат-великанов, стоящих на посту вдоль стен вавилонского города.
Но человек, на чье лицо падала густая тень, ничуть, казалось, не был удивлен открывавшимся ему зрелищем, хотя оно несомненно поразило бы жителя наших далеких провинций, прибывшего в Париж. Напротив, эти тенистые аллеи, которые мы сравнили с лесом в Арденнах, были привычны человеку, нарушавшему своим присутствием их таинственную пустынность; более того: судя по настойчивости, с какой незнакомец выбирал уголок потемнее, он считал такое безлюдное место вполне подходящим для того, что он задумал.
Он бродил по бульвару, как будто вынужден был из серьезных соображений предпринять эту ночную прогулку, и пристально разглядывал все, что попадалось ему на пути. Незнакомец то и дело озирался по сторонам, поднимал голову вверх, оглядывался, бредя меланхоличной походкой и, в отличие от влюбленного пьеро, избегая редких уголков, куда пробивался лунный свет.
С первого взгляда было чрезвычайно сложно определить, к какому классу общества принадлежит этот человек. Однако стоило внимательно понаблюдать за его походкой, жестами, проследить за его хождением взад и вперед по аллее, присмотреться к тому, как тщательно он изучает то один, то другой предмет, и становилось понятно, с какой целью он явился в этот поздний час на бульвар Инвалидов.
Видно было, что особенно внимательно он изучает решетку особняка графини Рапт; время от времени он удалялся от этой решетки, но она словно магнитом тянула его к себе.
Пробираясь вдоль стены и опасливо вытягивая шею, он почти касался головой прутьев, пытаясь проникнуть испытующим взглядом в небольшую рощицу, раскинувшуюся в десяти шагах по другую сторону ворот.
Только два человека могли иметь достаточную причину либо достаточный интерес для прогулок в полночь вдоль решетки особняка Регины: влюбленный или вор.
Влюбленный — потому что стоит как бы над законами; вор — потому что нарушает их.
На влюбленного незнакомец никоим образом похож не был.
Кроме того, единственным влюбленным, который имел бы причину здесь гулять, был Петрус, но, как известно читателям, Сальватор велел ему либо сидеть дома, либо гулять где-нибудь в другом месте.
Отметим, что Петрус свято, во всей строгости исполнил предписание Сальватора и остался дома.
Правда, Сальватор совершенно его успокоил, зайдя в мастерскую накануне вечером и показав пятьсот тысяч франков, которые ему принес ровно в девять, как и обещал, метр Баратто.
Мы уже сказали, что незнакомец не был похож на влюбленного. Прибавим, что с Петрусом у него тем более не было ничего общего.
Это был человек среднего роста, и с какой бы стороны вы на него ни смотрели, он отовсюду казался кругленьким. На нем было длинное одеяние, доходившее ему до пят; отвесно ниспадая от воротника до самой земли, оно напоминало скорее левит или персидское платье, чем обычный редингот. Широкополая шляпа с невысокой тульей придавала ему сходство с протестантским священником или американским квакером. Его лицо опушали широкие густые бакенбарды, поднимавшиеся до самых бровей и почти скрывавшие лицо.
Раз это не Петрус, стало быть, перед нами — граф Эрколано ***.
Если это не влюбленный — значит, вор.
Совершенно верно: это был граф Эрколано и вор в одном лице.
Уяснив себе этот вопрос, наши читатели без труда догадаются о том, чего он ждал, и поймут, почему его так манила к себе решетка особняка графини Рапт.
Он прибыл на бульвар в половине одиннадцатого и обежал все уголки, обследовал все подходы и подъезды, после чего притаился в стороне. Наконец он проводил взглядом последнего подозрительного прохожего, замешкавшегося в этом пустынном квартале. С наступлением темноты он убедился, что является хозяином положения, и принялся меланхолично расхаживать по проезжей части аллеи, прилегавшей к парку графини Рапт.
Его можно было бы захватить тремя разными способами, и чтобы отразить эту опасность, он с половины одиннадцатого укрылся в засаде у решетки и изучил возможные подходы, а также продумал средства защиты.
