— Как можно быть таким упрямым! — с упреком произнес плотник и сдавил горло мошенника еще сильнее.
На сей раз из глаз злоумышленника посыпались искры. Пока он чувствовал только удушье, он мужественно сопротивлялся; однако когда воздух, которого и без того мучительно не хватало, вовсе перестал поступать в его легкие, он торопливо поднес руку к карману и скорее выронил, чем бросил на землю девять пачек билетов из десяти.
Жан Бык ослабил хватку, но не выпустил окончательно горло негодяя из рук, и тот с шумом втянул воздух.
Но вместе со свежим ночным воздухом к графу Эрколано вернулась и надежда.
На дне глубокого кармана, в котором лежали деньги, он нащупал нож, самый обыкновенный нож, какой он отверг бы при других обстоятельствах, но сейчас это могло стать его последней надеждой.
Поэтому-то он и бросил на землю только девять пачек, а не десять.
Делая вид, что роется в кармане в поисках последней пачки, он рассчитывал раскрыть нож, а это давало ему надежду уравновесить силы свои и противника.
Жан Бык, не выпуская из рук графа Эрколано, сосчитал разбросанные на земле пачки и, видя, что их только девять, потребовал десятую.
— Позвольте мне хотя бы пошарить в кармане! — взмолился мошенник придушенным голосом.
— Это более чем справедливо! — согласился Жан Бык. — Пошарь!
— Пустите же меня!
— Выпущу, когда ты со мной рассчитаешься, — возразил Жан Бык.
— Вот ваши деньги! — отвечал мошенник, бросая десятую пачку и вместе с тем раскладывая нож в бездонных глубинах кармана.
Жан Бык умел держать слово; он сказал своему противнику, что выпустит его, когда они сочтутся — так он и сделал.
Граф Эрколано решил, что, когда плотник нагнется, чтобы подобрать деньги, лежавшие в трех шагах от них, он прыгнет на великана и если не перережет ему горло, то хотя бы проткнет его. Однако этой безумной надежде, этой бессмысленной мечте сбыться оказалось не суждено. Жан Бык, как говорится, пороха бы не выдумал (к тому же человеку, которого природа наградила подобной силой, порох должен был казаться излишним средством разрушения), но он почуял, что авантюрист замышляет неладное, и на банковские билеты посматривал только одним глазом.
Само собой разумеется, что другой глаз он не сводил с мошенника и вовремя заметил, как в его руке сверкнуло лезвие. Он успел перехватить его запястье широкой, будто валек прачки, ручищей.
Легким движением мускулов предплечья он мгновенно сдавил руку графа Эрколано: тот выпустил нож, ноги у него подкосились, и он упал навзничь.
Жан Бык поставил колено побежденному на грудь: послышался глухой треск костей, сопровождаемый полузадушенным хрипом. Затем, поскольку он ловко заставил графа упасть так, чтобы можно было дотянуться до денег, собрал пачки билетов и распихал их по карманам.
Он был поглощен этим занятием, как вдруг ему показалось, что неприятель, по-прежнему издававший предсмертные хрипы, потянулся за ножом.
Жан Бык увидел, что пора с этим покончить: ударом, способным сбить с ног быка, плотник, так сказать, пригвоздил голову шантажиста к земле, сопровождая свои грозные действия нетерпеливыми словами, которые при других обстоятельствах могли бы показаться комичными:
— Я вижу, вы никак не успокоитесь?
Теперь злоумышленнику поневоле пришлось унять свой пыл.
Он лишился чувств.
Жан Бык пересчитал пачки билетов, их оказалось ровно десять.
Он поднялся на ноги и подождал, пока г-н граф Эрколано тоже встанет.
Скоро он понял, что его ожидания напрасны.
Граф не подавал признаков жизни.
Жан Бык приподнял шляпу — плотник был чрезвычайно вежливый человек, несмотря на грубоватую внешность — и почтительно поклонился мошеннику.
Но тот то ли был не столь хорошо воспитан, как плотник, то ли не мог поклониться в ответ по причине обморока, но он даже не шевельнулся.
Жан Бык посмотрел на него в последний раз и, видя, что тот упорно хранит неподвижность, махнул левой рукой, словно желая сказать: «Тем хуже! Ты сам этого хотел, милейший!»
И он не спеша пошел прочь, сунув руки в карманы и ступая уверенно с видом человека, исполнившего свой долг.
Мошенник же пришел в себя долгое время спустя после того, как Жан Бык уже вернулся домой, то есть в тот ранний час, когда на землю падает роса.
Роса, благотворно влияющая на цветы и другие растения, видимо, полезна животному царству не меньше, чем растительному: едва первые капли упали графу Эрколано на лицо, он чихнул, словно человек, схвативший насморк.
Еще через несколько минут граф шевельнулся, приподнялся, потом снова уронил голову, снова ее поднял; наконец, после нескольких безуспешных попыток, ему удалось сесть.
Он посидел некоторое время не двигаясь, будто собирался с мыслями, потом пошарил в карманах и грубо выругался.
Видимо, память постепенно к нему возвращалась, а вместе с тем перед ним разверзалась бездна.
Бездной, зияющей и пустой, был карман, совсем недавно видевший пятьсот тысяч франков, или двадцать тысяч ливров ренты.
Впрочем, граф Эрколано был настоящий философ; он сейчас же подумал о том, что, как велика ни была потеря, она могла бы оказаться еще больше, если бы вместе с пятьюстами тысячами ливров он потерял нечто гораздо более ценное — жизнь, а до этого было недалеко.
Но он остался в живых, хотя и пострадал немного.
В этом он постарался убедиться прежде всего, с удовольствием вдохнув и выдохнув несколько раз, как человек, долго лишенный радостей, связанных с этим упражнением. После этого он покрутил головой, как сделал бы повешенный, разорвавший свою веревку. Наконец он вытер пот со лба рукавом левита, поднялся, пошатываясь, на ноги, огляделся с оторопевшим видом, натужно закашлялся, потряс головой, словно хотел сказать, что ему еще долго придется приходить в себя после приступа, который он недавно выдержал, затем надвинул на глаза шляпу и, не глядя ни вперед, ни назад, ни направо, ни налево, как делал это при своем появлении, пустился бежать со всех ног, благодаря Небо за то, что остался жив и может еще употребить остаток дней на радость себе и ближним.
Мы бы недооценили проницательность наших читателей, если бы хоть на мгновение усомнились в том, что они узнали в любителе живописи, проникшем к Петрусу под видом его крестного капитана Берто Монтобана, в графе Эрколано ***, в шантажисте, любителе приключений, мошеннике, которого едва не убил Жан Бык, нашего старого знакомого, который, к величайшей радости Петруса, прогуливался в последний день карнавала на площади Обсерватории, украсив себя картонным носом в несколько дюймов длиной, человека по имени Жибасье. Благодаря доверию, которое ему оказывал г-н Жакаль, он считал себя вправе время от времени предпринимать ради собственной выгоды весьма рискованные шаги.
