Попрощавшись, он вышел из офиса. Мгновением позже открыл дверцу машины и стал укладывать на сиденье пачку бумаг, конвертов и гроссбух в твердом картонном переплете.
Теперь мне точно придется к ней поехать, в полной мере осознал он.
Заведя машину, Брюс влился в транспортный поток и направился к дому Сьюзан Фейн.
Много лет назад, когда он учился в средней школе, ему довелось подрабатывать почтальоном. После уроков он разносил газеты жителям Монтарио, а мисс Рубен жила как раз на его маршруте. В первые несколько месяцев он никак с ней не пересекался, потому что она ничего не выписывала. Но однажды, взяв свою стопку газет, он обнаружил уведомление о новой подписчице на маршруте 36, а также еще одну газету, которую должен был добавить в пачку. Так он впервые взошел по широким бетонным ступеням, минуя деревья и цветочные клумбы, затем, оказавшись под балконом второго этажа, остановился и через ограду бросил сложенную газету на террасу дома. А после этого проделывал то же самое по шесть раз в неделю на протяжении почти года.
Ее новый дом не походил на тот чудесный каменный особняк с его деревьями, с фонтаном, в бассейне которого плавали рыбки и купались птички, с окружавшей его системой поливки. В те дни она была незамужней и арендовала дом на паях с тремя другими женщинами. Этот же дом, поменьше и выстроенный из дерева, а не из камня, выглядел заносчиво добропорядочным и пропорциональным. Окна в нем были маленькие. Во дворе перед фасадом не росло никаких деревьев, только несколько кустов и цветы, а трава вообще отсутствовала. Ступеньки были кирпичными. Но это был современный дом, в хорошем состоянии, и Брюс заметил, что позади него простирается длинный травянистый двор, ровный и ухоженный, с чем–то вроде пинг–понгового стола посередине и с розами, разросшимися в подобие свода… Дом был недавно покрыт приятной матовой белой краской. Судя по засохшим каплям на листьях кустов, красили с месяц назад.
Он закрыл и запер дверцу машины, пересек тротуар, поднялся на крыльцо и позвонил в дверь, не оставляя себе времени на сомнения.
Никто не отозвался. Он позвонил снова.
Откуда–то из дома слышалось радио, настроенное на программу танцевальной музыки. Он еще позвонил и подождал, а потом спустился на дорожку, обошел дом и через открытую калитку проник на задний двор.
Сначала сад показался пустым. Он двинулся было обратно, а потом увидел Сьюзан Фейн, которая не двигалась и потому сливалась с окружением. Она сидела на задней ступеньке, держа на коленях какую–то яркую одежду, — очевидно, штопала или шила, потому что рядом с ней на ступеньке лежали ножницы и множество катушек с нитками. На коленях же у нее были детские носки. И теперь он заметил разбросанные по саду игрушки, заржавевшую металлическую лошадку, кубики, принадлежности каких–то игр. На Сьюзан была белая блузка с оборочками и короткими рукавами и широкая, длинная юбка, не глаженная, в складках, из какого–то тонкого материала, полоскавшаяся вокруг ее лодыжек при каждом дуновении ветра. Ее руки и ноги казались необычайно белыми. Она была босая, но он заметил рядом пару полотняных туфель, которые она сбросила.
Если она и штопала носки, то сейчас явно оставила это занятие. Она наклонилась, и один красный носочек обвивал ее правую ладонь и запястье. На указательном пальце ее левой руки поблескивал наперсток. Но ни иглы, ни нитки видно не было.
— Где же ваша иголка с ниткой? — спросил он.
Сьюзан подняла голову.
— Что? — медленно произнесла она, щурясь, чтобы разглядеть, кто спрашивает. Ее движения были такими вялыми, словно она готова была вот–вот уснуть. — А, это вы. — Наклонившись, она пошарила пальцами возле своих ступней. — Я ее уронила, — сказала она.
Когда он приблизился, она уже нашла иголку и возобновила штопанье. Яркий свет заставлял ее щуриться, лоб избороздили складки, а глаза, устремленные на ослепительно–яркий носок, были едва ли не закрыты.
— Привез вам кучу всяких бумаг, — сказал он, удерживая в равновесии всю кипу.
Она снова подняла голову.
— Из вашего офиса, — пояснил он, протягивая ей свой груз.
— Это вам миссис де Лима дала? — спросила Сьюзан.
— Женщина, которая там была, — сказал он. — Среднего возраста, с каштановыми волосами.
— Я сказала ей, что плохо себя чувствую, — сказала Сьюзан. — А мне просто необходимо было выйти на работу. За этот месяц я была там один день.
— Раз плохо себя чувствуете, то и не езжайте, — сказал он.
— Я нормально себя чувствую, — возразила она. — Просто не могу себя заставить. Это так уныло… Ну, не создана я, чтобы заниматься бизнесом! Я была учительницей в школе.
При этих словах он кивнул.
Сьюзан вздохнула.
— Несите их в дом. Чеки и почту. А что это за большой пакет?
— Рукопись. — Он подробно изложил ей все, что просила передать миссис де Лима.
Сьюзан отложила кучу носков и поднялась на ноги.
— Понятно, чего она хочет: чтобы я печатала дома. Знает, что у меня здесь есть электрический «Ундервуд». Наверное, придется. Не следовало мне заставлять ее делать всю работу за себя… последний месяц она была так ко мне добра. Проходите. Простите, что я такая медлительная. Я сегодня ни на чем не могу сосредоточиться.
Она зашла в дом, и Брюс последовал за ней.
Войдя с заднего крыльца и оказавшись среди тазов для стирки и полок для белья, он сразу ощутил прохладу. Сьюзан уже прошла в выкрашенную желтым, ярко декорированную кухню, откуда по коридору проследовала в гостиную, выходившую на фасад. Когда он ее догнал, то обнаружил, что она расположилась в глубоком старомодном кресле, положив руки на подлокотники, обтянутые темной ворсистой тканью, откинув голову и не сводя глаз с потолка.
Выгрузив бумаги на стол, он сказал:
— Я удивился, когда она дала мне все эти документы.
— Почему? — спросила Сьюзан, закрывая глаза.
— Она же меня не знает.
— Бедная Зоя, — сказала Сьюзан. — Она не в себе. Всем готова поверить. Ничуть не лучше меня. Ни у одной из нас нет никакого делового чутья. Не знаю, как только мы за это взялись.
— Все–таки вы зарабатываете себе на жизнь, — сказал он.
— Нет, — сказала она. — Мы не зарабатываем себе на жизнь. Брюс? Так же тебя зовут? Меня именно то и угнетает, что сейчас я действительно должна иметь источник доходов. А это все никакого дохода не приносит.
— А чьи это игрушки, что я видел на заднем дворе? — спросил он.
— Тэффи, — сказала она. — Моей дочери. Она ходит в школу. Во второй класс.
В этот миг у него возникло побуждение сказать ей, что она была его учительницей. Это чуть было не сорвалось у него с языка; он так и этак повертел в уме несколько слов, но потом неожиданно сказал:
— Раз уж ты учительница, то почему бы тебе не обучать ее дома? По мне, лучшего и быть не может.
— Все дело в коллективе, — сказала Сьюзан. — Ребенка нужно готовить к жизни в коллективе. Кофе хочешь?
Она поднялась с кресла и двинулась к выходу.
— Нет, спасибо, — пробормотал он. Побуждение миновало, и, странным образом, вместе с ним исчезло и всякое намерение рассказывать ей о прошлом. Может, он так никогда ей об этом и не скажет, эта тема закрыта раз и навсегда. Он помнил ее, молодую учительницу, встретившую их одним прекрасным утром, когда они вошли в свой класс.
В те дни, прикинул он, ей, вероятно, было двадцать три или двадцать четыре. Господи, пронеслось у него в голове. Столько же, сколько сейчас мне.
Думая об этом, он пытался представить ее такой, какой она была тогда на самом деле, а не такой, какой рисовалась ему, когда он был учеником пятого класса, мальком одиннадцати лет от роду. Образ оказывался размытым, как, наверное, тому и следовало быть. Он мог закрыть глаза и вообразить себе разных дружков того времени: Тейта Толстогубика, Бада МакВея, Эрла Смита, Луиса Селкирка, пацана из многоквартирного дома по другую сторону улицы, который как–то раз отмутузил его на виду у всех, девчонку, сидевшую в классе через проход от него (у нее были длинные черные волосы, и Джин Скэнлен по его просьбе написал ей однажды записку, которую перехватила старая миссис Джэффи, но — слава богу — не смогла разобрать). Все это по–прежнему оставалось для него видимым, но когда он думал о ней, о мисс Рубен, то видел только женщину с замкнутым лицом, сердитыми глазами и бледными кривящимися губами, одетую в голубой костюм с огромными пуговицами, похожими на медали, что крепятся на горлышки бутылок с шампанским, только белыми. И вспоминал о необузданной властности ее голоса, особенно на игровой площадке во время перемен; она стояла, надзирая за ними, на крыльце у входа в школу, накинув на плечи теплое пальто.
В Айдахо она приехала из Флориды и к холоду была непривычна. Зимой и в первые месяцы весны она все дрожала и жаловалась, даже им, и лицо у нее было осунувшимся и измученным, а губы втянуты так, что их почти не было видно. В классе она постоянно рассказывала о Флориде, о том, какой там чудесный климат, о лимонах и апельсинах, о пляжах. Они все ее слушали. Обязаны были слушать.
