Идешь вдоль переднего края, выглянешь поверх земли. А там, в свете белых ракет размытые тени бегут по земле. Деревья и кусты кругом черные. Скоро рассвет. Самый подходящий момент для немцев смыться на новый рубеж.
Через некоторое время стрельба на переднем крае почти прекратилась и стихла. Солдат, дремавший в овраге, зашевелился, поднялся на ноги, выглянул за кромку оврага – кругом ни света ракет, ни выстрела из пулемета. Бывалый солдат такие фокусы знает. Прозевать отход немцев никак нельзя. Ладно сидим и не двигаем вперед! А тут другое дело. Немцы драпанули. Нужно срочно сообщать! В полку будет истерика. Что там в полку!
Тут в дивизии все взбеленятся. Сам Капустин заорет по телефону.
– А, кто такой Капустин?
– Капустин?!
– Капустин, это кличка командира дивизии Квашнина. Квашнин по кличке "Капустин" будет требовать, держа в одной руке телефонную трубку, а другой свою Клавку за сиську. А закончится война и станет Клавка, так сказать, генеральшей Клавдией Григорьевной. Распутство на глазах у солдат. А что на глазах? Ни солдат, ни младших офицеров до конца войны не останется, всех дай бог перебьет. А те, что повыше чином, сделают вид, что так, мол и надо. Любовь! Куды ты свой нос в их дело суёшь?
По телефонной связи запрещено называть – начальник штаба, командир полка. Командир дивизии приказал и тем более фамилию Квашнин. Капустин распутством на глазах у солдат занимается! Запомнил это? Командира полка мы звали – «Первый». Начальника штаба – «Второй». А командира дивизии просто – Капустин.
Дремавший солдат забеспокоился и встрепенулся, крикнул чего-то своим спавшим дружкам. Солдаты поднялись на ноги, разбудили сержанта.
– Иди, мол, ротного надо растолкать!
Кругом стоит необычная тишина. Немцы исчезли, как будто вымерли и испарились. Ни стрельбы, ни ракет, крутом темнота. На войне тоже моменты бывают, когда ни стрельбы, ни пулеметной трескотни, завались и спи. За тихий спокойный сон можно и на медаль махнуть, которой всё равно пока живой не получишь. А солдату что? Солдату всё одно. Солдату нужно поесть, развалиться, вытянуть ноги, раскинуть руки, передохнуть и забыться. А то спишь урывками, на посту, во время дежурства, согнувшись, скорчившись. Разве это жизнь? Только и жди от ротного тырчка в бок или пинка под задницу. А ругаться что? Кричи не кричи! Тут разговаривать громко нельзя. Немец подумает что русские кричат, поднимая солдат в атаку. Ну, пхнет, пырнет. Не чужой, какой. Свой же ротный, за дело. А свои, те не шибко. Так для острастки, чтоб почувствовал солдат. Свои что? Свои ничего! Все помаленьку на передовой спят вповалку.
Лежишь себе на боку, а кругом покой и тишина. Пока сержант к ротному сбегает, туды и сюды обернется. Слышно, как звенят комарики, надрываясь, стараются кузнечики, как по дну оврага меж камней журчит ручей. Не к добру это внезапное затишье! Оно как божий знак перед новой кровавой бойней.
Разбуженный ротный командир, запыхавшись, бежит вдоль оврага. Бежит, озирается, оглядывается, по сторонам. Вот он высунул голову над оврагом, посопел, повертел головой, пошмыгал носом, чего-то соображая, поддернул съехавшие вниз штаны и побежал звонить по телефону. Нужно срочно доложить комбату на счет немцев и необычной тишины. После нескольких вздохов и брошенных в телефонную трубку фраз, он повернулся к сержанту, своему заместителю, и велел подымать солдат.
– Поднимай всех на ноги! – сказал он, вылезая на край оврага. Солдаты стали подниматься и подались вслед за ним.
– Пошли! – сказал он, когда увидел, что рота вытянулась в цепь вдоль всего оврага. Солдаты тронулись, шагнули вперед и исчезли в ночной темноте за краем оврага.
Полковая связь ожила. Телефонисты спросоня, хриплыми голосами орут, вызывая друг друга. По проводам идут команды, вопросы и ответы. Полковые тылы зашевелились, зафыркали лошади, забегали ездовые, по каменистым россыпям заскрипели телеги и передки полковых пушек. Они все это время прятались в лесу и в кустах, на открытых пространствах их нигде не было видно. Теперь они в темноте осторожно подвигались вперед за ушедшей куда-то пехотой. Полковые пушки нащупали дорогу и по ней скатились в овраг. По открытой местности они не пошли. Открытой местности они всегда боялись. Ночь. Впереди ничего не видно. Нарвешься на немцев – расхлебывай потом.
Разведчики после ночного поиска были на отдыхе. За каждого взятого пленного им законный отдых был положен. Пехота в предрассветных сумерках обошла обрыв и бугор и по дну широкого оврага спустилась к берегу реки Царевич. В кустах около брода пехота стала окапываться.
Наши на левом берегу. А на той стороне, на всех скатах высот в готовых окопах сидели немцы. Наша пехота подошла к Царевичу в темноте и не имела потерь. До рассвета оставалось немного. Утром все встанет, все займут свои места и война снова начнется. Немцы по ту сторону. По эту сторону наши. Между ними нейтральная полоса.
В темноте кто-то из солдат решил закурить, чиркнул спичкой, спички и махорку теперь нам давали. Немцы увидели огонь. Вдоль всей полосы немецкой обороны, со всех высот в нашу сторону полетели осветительные ракеты и полоснули пулеметы. Передний край немцев весь сразу ожил. Смотри и любуйся он весь, как на ладони.
Вот это способ вскрывать оборону противника! Вместо проведения разведки боем, вышел напрямую, сел на бугорок поудобней, свернул и закурил. Немцы открыли огонь с перепугу, смотри и засекай их огневые точки.
На войне бывает как? Один открыл огонь с перепугу, другие подумали, что противник идет в атаку. Все бросаются к оружию, открывают стрельбу, надсаживаются, бросают ракеты, стараются рассмотреть с чего бы весь этот переполох.
Я доложил командиру полка, по кличке "Первый", где у немцев проходит новый рубеж, где находятся наши и отправился спать. Пока они во всех делах и вопросах обстановки разберутся я успею выспаться.
Разведчики, для отдыха облюбовали просторный блиндаж. Немецкий блиндаж был в открытом поле. Нары в два яруса. Лежанка на каждого с углублением заслана соломой. В блиндаже дверь нараспашку. Окно вынули, чтобы воздуха было больше. Внутри ветерок продувает. На соломе лежать удобно и мягко. Те, кто в ночной поиск не ходили, стоят на посту снаружи и дежурят внутри.
Я только прилег. Прошло часа два не больше. Часовой вызывает дежурного. Дежурный трясет меня за плечо. Я, не открывая глаз и не поднимая головы, спрашиваю:
– Ну, чего там?
– Связной от командира полка! Майор требует вас к себе на КП.
Я поднял голову, открыл глаза и уставился на дежурного невидящим взглядом. Что он спятил!- подумал я. Третьи сутки не сплю!
Поднявшись на локтях, я сел. Свесил ноги с нар и замотал головою. Вот проклятие! Только прилег! Опять давай иди!
Стряхнув немного сон и уяснив, что меня вызывают, что надо подаваться. Я потянулся, зевнул и нехотя спрыгнул на пол. Зачем я ему понадобился? Знает прекрасно, что несколько суток и все на ногах! Нужно же человеку и отдых. Сам наверно за ночь выспался! А-а! На меня ему наплевать.
Я вышел наружу. Посмотрел на небо. Рассвет уже висел над лесом с восточной стороны.
Ординарец уехал со старшиной за продуктами. Идти одному? Может взять кого из дежурной смены? Я стоял, зевал и решал этот вопрос, поглядывая то на небо, то на присланного связного. Пойду один, решил я. Одного далеко не пошлют.
– Что там случилось? Убило кого? – спросил я связного.
– Не знаю! Он требует лично вас!
Я посмотрел недовольно на связного из-под приподнятых бровей. Как будто он был виноват, что меня вызывают.
– Ну что? – спросил я его. Он молча пожал плечами.
Я присел на край прохода, уходящего вниз, посмотрел на деревянные ступеньки и на толстую дверь, висевшую у входа. Двери у них массивные, толстые. Осколок снаряда или мины не пробьет. Двери подвешены на стальных петлях, смазаны пушечным маслом, чтобы не скрипели. Сделано все мощно, сработано на совесть. Все у них, ни как у людей. А вот отступают, драпают и бегут. Ночью сбежали на новые позиции. Чуть не оставили командира полка в дураках. Что-то тут не то! На чем-то немцы просчитались?
Я достал кисет и вспомнил, что у меня в нагрудном кармане лежит пачка немецких сигарет. Кто-то из ребят сунул мне ее в руку. Достав сигарету, я понюхал ее, сунул в рот, чиркнул спичкой и затянулся легким дымком. Когда мы переходим в наступление, у нас появляются немецкие сигареты, консервы и шнапс.
– На закури! – угощаю, я солдата сигаретами, протягивая ему пачку.
– Садись, посиди! Давай покурим! А то потом и покурить не дадут!
Мы посидели, покурили. Я поднялся и мы тронулись в путь. Одиночные снаряды, завывая, пролетали у нас над головой. Немец кидает их куда попало. Это не опасно, на нервы не действует. Оглядываясь по сторонам, не торопясь, мы подвигаемся вперед.
