Вот из общего гула голосов в землянке вырвался один отрывистый, как команда. Тут же заскрежетала обледеневшая палатка. Кто-то вышел. Заскрипел под ботинками снег. У Юрия вдруг ровнее забилось сердце, сильными толчками погнало кровь в виски. Руки сами медленно подняли автомат и положили его на правое плечо диском вверх. Шаги совсем рядом — в двух метрах за изгибом траншеи… Только бы не успел крикнуть, гад. Траншеи здесь глубокие — в полный профиль. Пока немец не вывернется из-за угла, не увидишь его. Вот он — последний шаг. Юрий поспешил — не хватило выдержки на полсекунды — ринулся вперед. И пока увесистый автомат с массивным круглым диском стремительно опускался на голову немца, тот шарахнулся в сторону, вскрикнул, но тут же, оглушенный, мягко сполз на дно траншеи. Юрий с Валькой схватили его и рывком выбросили наверх. Тотчас же сзади скрипнула обледенелая плащ-палатка. Юра, не оглядываясь, через голову кинул гранату. Она рванула, когда друзья уже бегом тащили за руки не очухавшегося пока немца. Группа прикрытия забросала блиндаж гранатами и отходила вслед, поливая длинными автоматными очередями окопы, не давая немцам высунуть головы.
Но в черное небо одна за другой взвились осветительные ракеты. С соседних участков два пулемета ударили по разведчикам перекрестным огнем. Трассирующие пули со звоном рикошетили от мерзлой земли.
И Валька, уже у самых траншей, вдруг споткнулся, пал.
Шестым чувством почуял Юра неладное. Кинулся к нему. Валька хрипел.
— Валя! Валя! Куда ранен?
Рядом зачвыкали пули. Юра обхватил Вальку и вместе ним свалился в траншею, набитую людьми. Вытаращив глаза, закричал на столпившихся стрелков:
— Огонь! Огонь!!.. вашу мать! Там люди отходят! Прикройте огнем!! По пулеметам бейте! — мысль перескочила: «Что же самоварники молчат, сволочи? Башку сорвать за такую поддержку!..»
И тут только над головой засвистели мины, стали рваться у немецких дотов.
Подбежавшему лейтенанту, командиру стрелкового взвода, крикнул:
— Немца возьмите! За бруствером лежит оглушенный… Поднял Вальку на руки и понес в блиндаж к командиру роты. Там положил его на лежанку, разорвал маскхалат, расстегнул ватник, шубную безрукавку. Темное пятно увидел на гимнастерке. «В грудь…» Разорвал гимнастерку. Валька дышал часто и прерывисто. В середине груди небольшая рваная дырка — выходное отверстие. Зубами порвал обертку индивидуального пакета, стал торопливо перебинтовывать грудь. Когда засунул руку под спину — там лужа крови, густой и липкой, как говяжья печень.
Четыре пакета перемотал на Валькину грудь, пока унял кровь. Все это время Валька смотрел на друга непривычно сальными глазами — он был в сознании.
— Ну вот и все, — как можно бодрее сказал Юра, заканчивая перевязку. — Теперь мы тебя отнесем в санчасть.
И месяца через два-три полезем опять за «языком».
Но Валька не обращал внимания на его слова. Когда смерть заглядывает в глаза, человек становится мудрым. Он видит больше, чем все. Он совсем по-другому смотрит на привычный с детства мир. Вот и Валька не спускает жадного взгляда с Юры, словно старается его запомнить, каждую черточку на лице друга рассматривает пристально, мигая. Потом легонько покачал головой:
— Нет, Юра, никуда вы меня не понесете. Я умру здесь… Не донесете…
— Брось, Валя! Не так ранят и то люди выживают.
— Нет, Юра. Я чувствую, как слабею… При ранении не так бывает… — Валька говорил тихо, с остановками. А сам не спускал тоскующих глаз с Юриного лица. — Что-то внутри затухает, с перебоями работает… Вот-вот оборвется… Слушай меня. Напиши Але, как я умирал. Как похоронишь там на взгорке, так сразу и напиши подробно… Слушай меня, — перебил он Юру, пытавшегося возразить. — Слушай. Я бы не стал, но сейчас умираю… скажу. Я очень… любил Алю. Давно… с седьмого класса. Поэтому с девчатами не дружил… Она этого не знала… никто не знал… От всех скрывал. Даже от себя старался… но не мог… Я смотрел на вас и радовался… Нет, не радовался… Завидовал. Альке с тобой будет хорошо… лучше, чем со мной… было бы. Береги себя… для нее… Лучше, что сегодня убило меня, а не тебя… Слушай!.. — опять остановил он Юру. — Она бы не перенесла… — Он надолго замолчал, глядя на низкий потолок блиндажа. Наконец, разжал подсиненные губы. — Когда она меня провожала… поцеловала… Крепко… крепче чем тогда… в новый год тебя… в пустом классе… Помнишь? — Он повернул голову набок. Юра слышал его дыхание, прерывистое, с хрипом. Взгляд его друга становился все задумчивее и отрешеннее. — Вот и все… Я рад, что убили не сразу… хоть посмотрю на тебя… Я тебя любил, Юра… Давай… простимся… — Потом попросил шепотом — Посвисти мне соловушку…
Через полчаса он умер.
6
Третью неделю над степью свирепствует вьюга. Третью неделю разведчики не могут взять «языка». Третью неделю приносят с «нейтралки» раненых и убитых ребят. Сегодня опять ушла группа младшего лейтенанта Миргасимова. Оставшимся «дома» не спится.
Вьюга валит с ног, залепляет глаза, рот. В полметре не видно ни зги. Все это там в степи. А здесь, в землянке, тепло — всю ночь гудит печурка, смастеренная из двух патронных цинок. В ней сизым огнем горит тол из противотанковых мин — дров на сотню километров вокруг не сыщешь. Сушится гора валенок. Валенки должны обязательно быть сухими, иначе будут скрипеть на снегу…
Четыре часа утра. Заскрежетала повешенная на входе плащ-палатка. В землянку один за другим протиснулись четыре разведчика в белых заснеженных маскхалатах. Автоматы и те замаскированы белой марлей.
Иван Савин закинул на спину шапку вместе с белым капюшоном, устало вытер рукавом вспотевший лоб.
— Закурить есть?
Поднявшиеся с лежанок разведчики молча смотрели на него. О результате вылазки спрашивать было нечего — Так ясно. Кто-то протянул кисет. Савин оторвал газетный лоскут, трясущимися пальцами стал скручивать цигарку. Потянулись к кисету остальные трое.
— Младший лейтенант где? В штаб пошел?
— Нет, — ответил Иван, вяло мусоля цигарку. — Привнесли парня. На землянке лежит.
Иван Скрипченко так же тихо добавил:
— В голову его. Ничего сказать даже не успел. Долго молчали. Полдюжины рук потянулось к кисету.
Последнему досталась лишь табачная пыль.
Илларион Поздния, носатый черноглазый южанин, резко толкнул ногой открывшуюся дверцу печки. Та с жалобным скрипом захлопнулась. Спросил сиплым голосом:
— Опять не подпустил?
— Нет, на этот раз были уже в траншеях, — торопливо, между затяжками ответил Савин. — Напуганные, гады. Ставят по два часовых. Одного я снял, а второй, которого хотели взять, заорал, скотина.
Как правило, не любят разведчики рассказывать по первым впечатлениям подробности. Краснобаи не в почете. Того, что сказал Савин, — уже достаточно. Остальное знают и так. Знают, что после вскрика часового напуганные немцы выскакивают из блиндажей, начинается рукопашная, Знают, что в такой обстановке пятерым «языка» не увести — самим бы уйти.
— Младшего лейтенанта от самых траншей несли? — уточнил Поздния.
— Нет, на «нейтралке» его убило, когда отходили… Хоронили младшего лейтенанта Миргасимова утром на своем кладбище — на кладбище разведчиков. Пехота не хоронит в такую погоду — просто складывает убитых штабелями в укрытие. У разведчиков — неписаный закон: не говоря о раненых, всех убитых выносить с поля. За последний месяц много уже выросло на взгорке, обдуваемом ветром, холмиков, много стоит сколоченных из нестроганых артиллерийских ящиков пирамидок со звездочками из консервных банок.
Вот и еще одна прибавилась.
Речей не говорили. Неторопливо обнажили нестриженые головы, выпустили, держа вверх стволом автоматы, по диску, и так же молча, гуськом спустились в балку. Один лейтенант Колыгин остался наверху — с автоматом и шапкой в руках подошел к могиле школьного друга. К этому уже привыкли разведчики — за две с лишним недели чуть ли не каждое утро останавливается он у пирамидки, на жестянке которой гвоздем выбито: «Валентин Николаевич Мурашкин. 1923–1942 гг. Разведчик». Словно сообщает своему корешу: вот и еще прибавилось вас…
В ту ночь разведчики снова уходили за «языком». Уходили все. По традиции на несколько минут остановились у штабной землянки, ожидая напутствия командира полка. Но он вышел в таком же белом маскхалате. Поняли: всем лечь, а пленного взять — иначе нельзя.
Гуськом, вдоль балки двинулись разведчики. Впереди пошел было командир полка, но Иван Савин обогнал его, буркнув: «Тут старое минное поле», пошел направляющим. Он может в кромешной тьме провести группу к окопам любой роты полка, знает на ощупь каждый бугорок, каждую ямку перед позицией своих батальонов, знает каждый пулемет, каждый окоп, чуть ли не каждого немца в лицо. Один за другим обогнали командира полка еще несколько человек — пусть пожилой майор идет в середине — по протоптанной тропке идти легче.
