«Интересно, – думаю про себя, – Эдуарда Евгеньевича он уже приглашал?» Оказывается, нет, не приглашал – об этом в первую очередь. Всех заведующих кафедрами в общем порядке созовут на ознакомительное совещание завтра. А вот со мной… Меня ему, оказывается, рекомендовали. (Интересно кто?) Дело в том… он человек новый и, так сказать… в некотором роде… несколько далёк от нашей специальности. (Ну да, он же то ли физик, то ли биолог.) Поэтому… вы сами понимаете… В целях оздоровления работы факультета руководство ждёт от него идей. И не могла бы я… Он много слышал обо мне как о перспективном, подающем большие надежды учёном. Ведь мне это, наверное, совсем нетрудно?
В общем, мужик оказался симпатичный, с приятной, правильной речью, и действительно – ну как-то ему работать надо!? Оправдывать ожидания?.. Должен же кто-то войти в его положение! А мне это и впрямь совсем несложно.
Вечером, пересказывая беседу Машке, я услышала саркастическое:
– А ему в целях оздоровления работы факультета не хочется войти в твоё положение и вернуть тебя на прежнюю должность?
– Да ладно, при чём тут должность, – сконфузившись за «лысого», отозвалась я.
…Закончилась первая пара, я вышла из института, села в полупустой троллейбус и поехала домой. Обожаю это время. Час пик миновал. Идёт зачётная неделя, в троллейбусе только студенты. Я никогда не сажусь, а медленно бреду по салону, заглядывая в электронные книги, айпады и айфоны судорожно хватающихся за последнюю соломинку знаний студентов.
На заднем сиденье расположилось «воплощение филфака». Его давно немытые волосы пегого оттенка забраны в небрежный хвост и бесформенным кульком ещё раз заправлены под резинку, открывая узкое длинное лицо с бледной кожей и подслеповатыми глазами, часто помаргивающими из-за очков с толстыми стёклами. Тонкие пальцы с коротко остриженными ногтями держат не электронный девайс, а обычную книгу из университетской библиотеки, некоторые абзацы её подчёркнуты волнистой линией. Я чуть наклоняю голову и слегка скашиваю глаза, чтобы разобрать подчёркнутое. «Противопоставление именных групп по признакам референтности-нереферентности, отмеченное актуализаторами, аналогично противопоставлению по тем же признакам индикативной и не индикативной модальности в группе предикатов». Мысленно снимаю шляпу и иду дальше.
Сиденье у среднего выхода почти полностью занимает своей мощной спиной студент нашего факультета отделения адаптивной физической культуры Карапетян. Он делает головой возвратно-поступательные движения вправо-влево, вперёд-назад. Ритмично танцуют в такт только ему одному слышной музыке его коротко стриженый затылок, плечи и спина. Если бы со мной сейчас был какой-нибудь наивный пришелец с другой планеты, представитель марсианского университета, то я с гордостью представила бы ему Карапетяна как студента, готовящегося к сдаче предмета «Музыкально-ритмическое воспитание». Но, к сожалению, марсиан нет, а любому жителю нашей планеты абсолютно ясно, что Карапетян просто слушает дурацкую музыку.
А еще у средней двери у нас… сидящие лицом друг к другу студентки факультета международных отношений. Видимо, сдавали географию. Тут точно есть на что посмотреть. Фарфоровые личики, длинные шелковистые волосы, пухлые губки… Затейливо накрашенные глазки полны ужаса.
– Эт-т-а-а-а нечестна-а… Сдаём Бразилию… А ан-а-а спра-сил-а-а ста-а-лицу Польш-и-и… – жалуются губки справа.
– Нельзя-а-а-а… – поддакивают губки слева, тогда как губки напротив производят мелкие шлёпающие движения, словно жуют что-то неведомое:
– Эт-а-а-а подла-а-а… Никто не обяза-а-ан…
Я оглядываюсь и с нежностью ищу глазами филфак.
Выйдя из троллейбуса, захожу в магазин. Так… кефир, килька, пельмени, зелёный лук. Всё, что любит папа, ибо каждодневный путь домой – через свидание с ним, пусть и кратковременное…
Папа на покрытом прожжённой клеёнкой столом паяет прохудившуюся кастрюлю, дымя жутким инструментом, от которого идёт непередаваемо смердящий запах. Он сосредоточенно тыкает чёрным носиком паяльника в припой и громко сопит. Я притуляюсь рядом, елозя на занозистой табуретке, и жалуюсь на сволочизм Эдуарда Евгеньевича. Я это делаю всегда, когда бываю у папы, и, надо сказать, никогда в жизни он не дал мне понять, что всё это слышит. Он просто шуршит чем-то там по хозяйству, я изливаю ему свои проблемы, а потом мы вместе пьём чай и расстаёмся, довольные друг другом. Но сегодня…
– А дай-ка мне его телефон, – неожиданно прерывает меня папа.
– Чей? – не понимаю я.
– Да твоего… Эдуардыча.
– Евгеньича, – машинально поправляю я и, моментально охрипнув, жалко спрашиваю: – Зачем тебе?
– А позвоню-ка я твоему Эдуардычу, – раздумчиво произносит папа, не отрываясь от своего занятия. – А обматерю его как следует…
Эта фраза прозвучала у него так душевно, что моё сердце пропустило удар, а я отчётливо поняла: позвонит и обматерит.
Гос-споди, ещё и это. Расслабилась, дура ненормальная. Сто раз одно и то же. Папу надо беречь. У него тоже есть нервы. Нечего выливать на него свой негатив! Я вскочила с табуретки, придумав причину срочного убытия, похватала свои пакеты, пометалась по кухне, больно натыкаясь на папину винтажную мебель, и как ошпаренная вылетела из квартиры.
Всё, с этого момента – только здоровье, здоровье дяди Моти, правнук и позитивное враньё о моих делах на работе!.. Я ускорила шаг. Сердце больно кольнуло воспоминание о наших с папой уютных посиделках с моими откровениями… Всё, окно закрыто. Нечего было и начинать.
В смятенном состоянии я как-то очень быстро долетела до дома. Поднялась на третий этаж и вставила ключ в замочную скважину. Замок открылся с одного оборота. В квартире явно кто-то был. Кто?
Утихомирив дыхание, я на цыпочках прокралась в комнату. Уф! В комнате за столом сидел Пётр, любимый, единственный внук пяти лет и, возя носом по бумаге, ожесточённо штриховал очередное безумное произведение на листе формата А3.
Пётр поднял голову, помигал глазами в гарри-поттеровских очках, улыбнулся и снова принялся яростно возить карандашом по бумаге. Я взглянула на лист. Как всегда, рисунок не идентифицировался ни с чем существующим на Земле. Пётр, словно догадавшись о моих затруднениях, опять поднял голову и снисходительно пояснил:
– Птичка-уголовник. По фамилии Лесняк.
У меня вдруг сразу проявилась противная слабость в ногах.
– У… уголовник?
«Чёртовы родители, – пронеслось в голове, – Ну откуда у ребёнка, которому только-только исполнилось пять, такая лексика?»
– Конечно, – солидно продолжал Пётр, – уголовник, потому что живёт в самых дальних уголках леса.
Я облегчённо засмеялась, обошла стол, обняла худенькие плечики и положила подбородок на тёплую детскую макушку.
– А с кем ты здесь, собственно? Мама? Папа? Дедушка?
– А нету никого, – легко махнул рукой Пётр, – у всех дела. Я их отпустил.
Чёртовы, чёртовы, чёртовы родители! Чёртов дед!
Стриженая голова оторвалась от рисунка и повернула ко мне лицо. Увеличенные круглыми стёклами глаза ласково остановились где-то в районе моих сердито сведённых бровей.
– Не парься, Дарьюшка, – снисходительно произнёс внук и положил свою лапку мне на руку. – Ты тоже можешь идти. Я взял на себя ответственность… Ничего не случится.
Я крепко-крепко зажмурилась, с трудом удержав готовые пролиться наружу солёные капли. Он взял на себя ответственность! Господи, неужели это единственный мужчина, который?..
Один рыжий, один зелёный
О них оказалось невозможным не споткнуться взглядом, находясь в полупустом вагоне метро. Они были разными – один рыжий, другой – зелёный, но составляли единую пару. Ботинки, надетые на вытянутые в проход девичьи ноги в чёрных колготках. К ним прилагалась короткая белая шуба из странного меха (может, козла?) с длинными и прямыми, как дождь, прядями шерсти. Голову и шею венчали рыжая мужская шляпа и небрежно повязанный рыжий шарф. Под шляпой – бесшабашно-весёлые зелёные глаза и красивые ровные зубы. Добавьте ещё маленький рост чуда и пять-семь килограммов лишнего веса – портрет готов. Пройти мимо было просто невозможно. Он и не прошёл, а плюхнулся рядом.
– Э-э-э… девушка, – глубокомысленно начал он, – как вам нравится «Царь Эдип»?
– Который из трёх? – мгновенно отреагировала она.
– А их три? – изумился он.
– Вообще-то пять, но до нас дошли только три, остальные безвозвратно утеряны в процессе исторической свистопляски.
– Филфак, – догадался он.
– МГУ, – уточнила она, – золотом на лбу, – и протянула маленькую ладошку: – Стаска. Для друзей Чичона, в переводе с итальянского – пухлик.
– М-м-м… Матвей, – с запинкой произнёс он, удивляясь лёгкости и приятности знакомства.
