Бабушка улыбается. Она не знает, что я пытаюсь затолкать в себя обратно волну желчи и справиться со спазмами в желудке. Она снова тормошит мне волосы:
– Среди всех этих трагедий ты все-таки растешь, Горошинка. И это так прекрасно.
Я издаю тихий стон.
Глава 20
– ЛЕННИ! ЛЕННИ! ЛЕЕЕННИИИ! Я так соскучилась!
Мне приходится отвести телефон от уха. Сара не ответила на эсэмэску, и я решила, что она обиделась. Я прерываю поток ее речей, чтобы сообщить об этом, и она отвечает: «Так и есть! Я в ярости! Я с тобой не разговариваю!», а потом безо всякого перехода начинает рассказывать мне последние сплетни. Я слушаю ее; похоже, что на сей раз она особенно саркастична.
Я лежу на кровати, вся выжатая после двух часов репетиций: я играла адажио и тарантеллу Каваллини, и это было невероятно – словно окрашиваешь воздух в разные краски. Мне вспомнилась цитата из Чарли Паркера, которую любил повторять мистер Джеймс: «Если вы не проживаете этого, то и не протрубите». А еще я думаю о том, что, может, все-таки буду ходить в оркестр летом.
Мы с Сарой договариваемся встретиться в ущелье Флайинг-Мэн. Мне до смерти хочется рассказать ей про Джо. Не про Тоби. Мне кажется, что если об этом не говорить, то этого вроде как и не было.
Когда я прихожу, она лежит на камне и читает «Второй пол» Симоны де Бовуар. Наверняка готовится подцепить парня на феминистском симпозиуме. Увидев меня, она вскакивает на ноги и, совершенно голая, душит меня в объятиях. Мы уже много лет ходим в наше секретное место с прудом и мини-водопадами, где, согласно нашему кодексу, одежда необязательна.
– Боже, мы сто лет не виделись!
– Прости, Сара, мне так жаль, – отвечаю я, тоже обнимая ее.
– Да все в порядке! Я знаю, что сейчас с тебя спрос маленький. Так что… – Она отстраняется на секунду и заглядывает мне в лицо: – Погоди-ка. Что это с тобой? Ты так странно выглядишь. Очень, очень странно!
Я не могу стереть улыбку с лица. Выгляжу, наверное, как настоящий Фонтейн.
– Что такое, Ленни, что случилось?
– Мне кажется, я влюбляюсь. – Как только слова срываются у меня с языка, я чувствую жгучую волну стыда. Мне нужно горевать, а не влюбляться. И уж явно не делать многое другое из того, чем я занимаюсь.
– Чтоооо?! Это же охренеть, охренеть как очешуительно! Лунные коровы! Ленни! Лунные. Коровы!
Ясно, со стыдом можно завязывать. Сара похожа на восторженную болельщицу: прыгает, размахивая руками. А потом резко останавливается:
– Подожди, а в кого это? Не в Тоби, я надеюсь?
– Нет, нет, что ты! – Меня размазывает по земле тяжеленная фура стыда.
– Уф-ф… – Сара картинно вытирает лоб. – Ну а кто тогда? Ты же никуда не ходила, насколько я знаю. А в этом Лузерограде разве найдешь кого-нибудь! Где же ты его подцепила?
– Сара, это Джо.
– Да ладно…
– Ага.
– Да нет!
– Да да!
– Неправда.
– Правда.
– Не-е-а!
– Да-а-а!
Ну и так далее.
Теперь ее энтузиазм переходит все границы. Она нарезает вокруг меня круги, приговаривая: «О Бооооооже мооооой! Я тааааааак тебе завидую! Все кловерские девчонки перевлюблялись в Фонтейнов! Неудивительно, что ты стала такой затворницей. Я бы тоже затворилась с кем-нибудь из них. Боже, можно я буду тайно жить в твоем теле? Расскажи мне все, все охренительные подробности! Такой прекрасный, прекрасный, прекрасный мальчик со всеми этими его глазами и ресничками, с очешуительной улыбкой, еще и на трубе так играет, Бооооже моооой, Ленни!» Она немного замедлила шаг и закурила очередную сигарету – курит одну за другой от восторга. Эта голая безумная курильщица. Мне так хорошо рядом с этим чудом, моей лучшей подругой Сарой. И мне так хорошо оттого, что мне от этого хорошо.
Я рассказываю ей обо всем. Как он приходил каждое утро с круассанами, как мы вместе играли, как радовало его присутствие бабулю и дядю Бига, как мы напились вчера и целовались до тех пор, пока я не пошла пешком по небу. Я рассказала ей, как я, кажется, слышу стук его сердца, даже если его нет рядом, как чувствую, что у меня в груди расцветают цветы из бабушкиного сада и что я испытываю в точности то же, что Хитклифф испытывал к Кэти…
– Так, остановись на секунду. – Она улыбается, но улыбка у нее какая-то нервная и удивленная. – Ленни, ты не влюбилась, ты помешалась. Я ни разу не слышала, чтобы так говорили о парнях.
– Значит, помешалась, – пожимаю я плечами.
– Bay. Мне бы тоже хотелось помешаться. – Она присаживается рядом на камень. – То есть до этого ты ведь только с тремя целовалась, да и то если это можно назвать поцелуями… Наверное, берегла все напоследок.
Я рассказываю ей свою теорию о том, что семнадцать лет проспала, как Рип ван Винкль.
– Ну не знаю. Мне ты всегда казалась вполне бодрой.
– Ага, я сама не знала. Мне это после вина пришло в голову.
Сара подбирает камень и с неожиданной силой швыряет его в воду.
– Что такое? – спрашиваю я.
Она медлит с ответом, берет еще один камешек и кидает его вслед за первым, потом произносит:
– Я ужасно зла на тебя, хотя на тебя нельзя злиться. Понимаешь?
Еще как понимаю! Я чувствую то же самое по отношению к Бейли.
– Ты просто столько всего скрываешь от меня… я прям не знаю…
Похоже, она по ошибке выучила мою роль.
– Прости, – тихо бормочу я. Мне хочется сказать больше, объяснить ей, но дело в том, что я и сама не знаю, почему избегала ее с тех пор, как умерла Бейли.
– Все в порядке, – снова говорит она.
– Теперь все будет по-другому. – Я надеюсь, что говорю правду. – Обещаю. – Я смотрю на солнце, что гладит речную воду, зеленые листья, влажные камни за водопадом. – Пойдем поплаваем?
– Попозже, – отвечает она. – У меня тоже есть новости. Не то чтобы такие неожиданные, но все же.
Она явно меня подкалывает, и я это заслужила. Ведь я даже не спросила, как у нее дела.
Она ухмыляется мне (и выглядит при этом вполне помешанной):
– Мы вчера затусили с Люком Джейкобусом.
– С Люком?
Ну и дела!.. Если не считать недавних событий, когда он пал жертвой Рейчел, то он всегда был предан Саре. Влюбился в нее во втором классе, безответно. А она называла его «королем Занудляндии».
– Ты разве не затусила с ним в седьмом классе, а потом бросила, когда на тебя обратил внимание тот тупой серфингист?
– Да, по-дурацки вышло. Я согласилась писать тексты для его охренительных песен, и мы пошли погулять – в общем, как-то так.
– А правило насчет Жана Поля Сартра?
– Я решила, что чувство юмора важнее образованности. Жонглирующие жирафы. Ленни, этот парень в последнее время настоящий Халк.
– Он забавный, – соглашаюсь я. – И зеленый.
Она смеется, и в ту же секунду мне приходит эсэмэска. Я копошусь в сумке, надеясь, что это от Джо.
Сара пытается заглянуть мне через плечо и говорит нараспев:
– Ленни пришла любовная записочка от Фонтейна! Дай взглянуть. – Она цепляет телефон у меня из рук, я вырываю его обратно, но уже поздно.
Нам нужно поговорить. Т.
– «Т» – в смысле Тоби? Но я думала… То есть ты же сказала… Ленни, ты что творишь?
– Ничего, – отвечаю я, пихая телефон обратно в сумку. Я уже нарушила свое обещание. – Правда, ничего.
– И почему я тебе не верю? – качает она головой. – Что-то не нравится мне это.
– Все в порядке. – Я сглатываю острый комок в горле. – Ну правда… Я же помешалась, помнишь? – Я дотрагиваюсь до ее руки. – Пойдем поплаваем.
Мы около часа лежим на спине в водах пруда. Я уговариваю ее рассказать мне все про Люка, чтобы не думать про сообщение Тоби. Может, у него что-то срочное? Потом мы карабкаемся к водопадам и становимся под воду, выкрикивая «ЧЕРТ!» в рев потока, как делали с самого детства.
Я ору что есть сил.
Глава 21
(Написано на конверте, найденном под колесом машины на Главной улице)
К тому времени, как я возвращаюсь домой через лес, я успеваю убедить себя, что Тоби, как и я, очень расстроен случившимся, оттого и написал такую отчаянную эсэмэску. Может, он просто хочет убедиться, что такого больше не повторится. Ну и отлично. Никаких возражений от помешанной старушки moi.
Набежали тучи; в воздухе пахнет редким летним дождем. Я вижу на земле бумажный стаканчик, подбираю его и черкаю пару строк, а потом зарываю его под грудой сосновых игл. Ложусь спиной на пружинистую землю. Мне нравится так делать: отдаваться безбрежности небес, ну, или потолку, если мне случается быть дома. Я опускаю руки и зарываю пальцы в глину. Интересно, что бы я сейчас делала, что бы чувствовала, если бы Бейли была жива? И понимаю с испугом: я была бы счастлива, но иначе, не так сильно. Без помешательства. Я бы продолжала двигаться черепашьим шагом, как делала всегда. Под крепкой, надежной защитой панциря.
