– Ленни, скажи…
Я догадываюсь, о чем спросит Джо, и делаю единственное, что не даст ему закончить фразу: целую его. То есть целую по-настоящему. Так, как мечтала поцеловать с того дня, как он появился в оркестре. Не спокойный, мягкий чмок. Теми же губами, что минуту назад целовали другого, я сцеловываю его вопрос, его подозрения, а потом и того другого, и то, что почти случилось, пока нас не остается только двое, я и Джо. В комнате, в мире, в моем безумном переполненном сердце.
Святые лошади.
Давайте на секунду отвлечемся от того, что я превратилась в настоящую потаскушку-шлюшку-девку-женщину-легкого-поведения-распутницу-проститутку-нимфетку. Только что я поняла одну невероятную вещь. Вот оно! То, из-за чего раздувают всю эту шумиху. То, о чем «Грозовой перевал». Все это – то самое чувство, которое охватывает меня, когда мы с Джо не можем оторвать друг от друга губ. Разве я знала, что нахожусь всего в одном поцелуе от Кэти, Джульетты, Элизабет Беннет и леди Чаттерлей?!
Много лет назад я навернулась в саду у бабули, и дядя Биг спросил у меня, что случилось. Я сказала, что решила полежать, глядя в небо. И тогда он произнес:
– Ленни, это ошибочное мнение. Небо находится везде, оно начинается у твоих ног.
И теперь, целуя Джо, я впервые в жизни в это поверила.
Я словно в горячке, в джорячке, думаю я, отстраняясь на секунду. Открыв глаза, я вижу, что переключатель Джо Фонтейна включен на полную катушку. Джо тоже в джорячке.
– Это было… – Я едва могу говорить.
– Невероятно, – перебивает он. – Охренеть как incroyable.
Мы потрясенно смотрим друг на друга.
– Да, конечно, – говорю я, внезапно вспомнив, что он пригласил меня вечером в гости.
– Что «конечно»? – Джо смотрит на меня так, словно я заговорила на суахили, потом улыбается и обнимает меня. – Ты согласна?
Он отрывает меня от земли и кружит. Я словно оказалась в самом придурочном фильме на свете. Я смеюсь, я так счастлива, что мне становится не по себе. Как я могу чувствовать себя настолько счастливой в мире, где больше нет сестры?
– Конечно, я приду вечером, – говорю я, когда мои ноги оказываются на земле и Вселенная перестает кружиться.
Глава 17
(Найдено в пекарне Сесилии, на скомканной салфетке, запиханной в чашку)
– Я пойду к Джо, – сообщаю я бабуле и дяде Бигу, которые оба вернулись домой и, расположившись на кухне, слушают бейсбольный матч по радио. Привет из 1930-х!
– Звучит неплохо, – говорит бабуля. Она вытащила все еще жухлый цветок-Ленни из-под пирамиды и сидит рядом с ним за столом, что-то тихо напевая о зеленых лугах. – Дай мне только привести себя в порядок и сходить за сумкой, Горошинка.
Она что, шутит?
– Я тоже пойду, – отзывается дядя, склонившийся над кроссвордом. Он решает кроссворды быстрее всех в мире. Заглянув ему через плечо, я вижу, однако, что на сей раз он вместо букв вписывает цифры. – Сейчас закончу, и пойдем к Фонтейнам.
– Ну уж нет!
Они оба недоверчиво уставились на меня.
– Что это ты такое говоришь, Ленни, – начинает дядя. – Он тут каждое утро торчит, и будет только справедливо, если…
Не в силах больше дурачиться, он разражается хохотом, и бабуля присоединяется к нему. Какое облегчение! Я-то уже всерьез начала представлять себе, как поплетусь на холм с бабулей и дядей Бигом на хвосте: семейка сопровождает любимую девочку на свидание.
– Взгляни-ка, Биг, как она разрядилась! И волосы распустила. Ты только посмотри.
В этом и загвоздка. Я надела платье в горошек и каблуки, накрасила губы и распустила волосы, и кто бы мог подумать, что кто-нибудь заметит. Разве это чем-то отличается от моего обычного образа «джинсы, футболка и никакой косметики»? Я чувствую, что краснею, а еще чувствую, что лучше мне убраться из дома побыстрее, а то я побегу наверх и побью рекорд Бейли в дисциплине «переодевание перед свиданием». Ей удалось сменить тридцать семь нарядов. Я пока на восемнадцатом, но чем больше переодеваешься, тем больше хочется – таков закон природы. Даже святой Антоний, взирающий на меня с ночного столика и напоминающий о том, что я обнаружила вчера, не может меня отвлечь. Впрочем, о нем я тоже думаю. Я вспомнила, что он был похож на Бейли, такой же харизматичный. Ему приходилось читать проповеди на площадях, потому что ни один храм не мог вместить слушателей. Когда он умер, в Падуе зазвонили все колокола разом, сами по себе. Все думали, что это ангелы спустились с небес.
– Пока, ребят, – говорю я бабуле и Бигу, направляясь к двери.
– Повеселись там. И возвращайся не слишком поздно, ладно?
Я киваю и ухожу на первое в жизни свидание. Мои прочие вечера наедине с мальчиками не считаются, даже Тоби не считается (и я изо всех сил стараюсь о нем не думать), и уж точно не вечеринки, после которых я целыми днями, неделями, месяцами и годами думала о том, как бы вернуть назад свои поцелуи. Ничто не сравнится с тем, как я чувствую себя сейчас, поднимаясь на холм к Джо. Будто в моей груди распахнулось окно, и внутрь вливается солнечный свет.
Глава 18
(Написано на стене в туалете у музыкальной комнаты, Кловерская школа)
Я вижу, как Джо играет на гитаре на крыльце большого белого дома на холме, и меня охватывает то же чувство, как сегодня, когда мы были с ним в Убежище. Он тихонько напевает, склонившись над инструментом, и ветер несет его слова по воздуху, точно листья.
– Привет, Джон Леннон. – Он откладывает гитару, поднимается и спрыгивает со ступенек. – Ого, ого! Ты выглядишь vachement потрясающе. Слишком хороша, чтобы провести со мной ночь.
Он чуть не прыгает на месте, и его восхищение меня завораживает. Видимо, на фабрике, где производят людей, что-то напутали и отсыпали ему слишком много восторженности. Он продолжает:
– Я тут думал о том, какой дуэт нам сыграть. Мне надо будет немного поменять аранжировку…
Я перестаю слушать. Надеюсь, что он просто продолжит говорить, потому что сама я не в силах произнести ни слова. Я знаю, что выражение «любовь расцвела» не надо понимать буквально, но прямо сейчас в моем сердце расцвел один цветок-шельмец, снятый замедленной съемкой. Можно увидеть, как за десять секунд он превращается из бутона в роскошное яркое великолепие.
– Все хорошо? – спрашивает Джо. Он держит меня за руки и заглядывает в лицо.
– Да. – Интересно, как люди вообще умудряются дышать в таких ситуациях? – Я в порядке.
– Ты в порядке, – повторяет он, как полный придурок, и любовное заклятие спадает.
– Ox, quel dork, – отталкиваю я его.
Он смеется и обнимает меня за плечи:
– Ну что ж, вы на свой страх и риск вступаете в maison Fontaine.
Первое, что я замечаю в maison Fontaine, – звонит телефон, а Джо не обращает на это никакого внимания. Где-то в дальней комнате срабатывает автоответчик, и я слышу девичий голос. На секунду мне кажется, что это Рейчел. Но только кажется. Второе, что я замечаю: это место совсем не похоже на maison Walker. В нашем доме должны жить хоббиты: низкие потолки, темная сучковатая древесина, все полы, картины и стены завешаны разноцветными ковриками. Дом Джо словно парит в небе среди облаков. Повсюду окна, открывающие вид на опаленные солнцем поля, где полощутся на ветру травы, темные леса, окружающие реку, и сама река, что петляет от города к городу. Столы не прогибаются под тяжестью неразобранной почты, по полу не разбросаны снятые на бегу башмаки, комнаты не усеяны раскрытыми книгами. Джо живет в музее. Стены увешаны роскошными гитарами всех цветов, форм и размеров. Они кажутся совсем живыми, словно могут заиграть без посторонней помощи.
– Ничего так, а? Мой папа мастерит шикарные инструменты. И не только гитары. Мандолины, лютни, гусли, – говорит он, пока я пожираю все это великолепие глазами.
И вот нечто совершенно иное: комната Джо. Физическое воплощение теории хаоса. Комната ломится от самых разных предметов: инструменты, которые я никогда раньше не видела (я даже представить не могу, какие звуки они издают!), диски, музыкальные журналы, библиотечные книги на английском и французском, плакаты неизвестных французских групп, комиксы, блокноты, в которых пишет этот чудик с угловатым почерком, ноты, подключенная и неподключенная стереоаппаратура, распахнутые усилители и куча непонятных электронных устройств, старые резиновые зверюшки, чашки с синими мраморными шариками, колоды карт, груды одежды по колено высотой, и я уже молчу про тарелки, бутылки, стаканы… На столе я вижу небольшой плакат Джона Леннона.
– Х-м-м, – показываю я на постер. Осматриваюсь по сторонам. – Теперь я еще лучше понимаю, какой ты все-таки псих ненормальный.
