молочным коктейлем Евы.
Шейн сделал глоток и тут же пожалел об этом. Мята была ужасной. На вкус пойло напоминало коктейль с «Листерином»[71]. Он сглотнул, щеки надулись – какая гадость. Ева щедро протянула ему свой молочный коктейль.
– Спасибо, – сказал он, делая глоток. Он ненавидел здоровый образ жизни. – Я приехал, чтобы выступить на церемонии вручения наград Little Awards в воскресенье.
– Нет. Ты не проводишь церемонии награждения. И в обсуждениях не участвуешь. И ты никогда не бываешь в Бруклине. Ты очень старался меня избегать.
– Я вообще избегаю жизни. – Ева экстравагантно закатила глаза.
– Это правда! – настаивал Шейн. – Между тем у тебя все получилось. Ты поступила в Принстон. Вышла замуж, родила прекрасную дочь.
– Откуда ты знаешь? Тебя нет в социальных сетях.
– Нет уж, люди и в реальной жизни достаточно странные. Мне не нужно просматривать их психику через фильтр сумасшествия, – нахмурился он. – Но да, признаю, в моменты мазохизма я тебя искал. Вы с Одри похожи на Тельму и Луизу, мать и дочь, с вашими музеями, поездками и митингами. Трэвис Скотт[72] в Радио Сити.
Ева самодовольно улыбнулась.
– Одри – отличный ребенок. Она взяла лучшее от меня и от своего отца.
– Какой он? – Шейн знал, что заходит слишком далеко.
– Трэвис Скотт?
– Отец Одри.
Ева тяжело откинулась на спинку скамейки. Скорчила гримасу и помассировала висок костяшками пальцев.
– Он нормальный.
Шейн пошел дальше:
– Где он?
– Вот ты мне и скажи. Куда уходят мужчины, когда заканчивают с нами? – Глаза Евы вспыхнули. – Это не твое дело. Ты меня больше не знаешь.
– Я знаю слишком много, – сказал он, его слова были наполнены застарелой болью. Такой, которая навсегда поселилась на задворках мыслей.
– Нет, – вздохнула она. – Я не та, кем была. И когда я оглядываюсь назад, то прихожу в ужас.
– Ты просто пыталась выжить, – сказал Шейн. – Когда тонешь, ради глотка воздуха пойдешь на все.
Ева печально склонила голову, изучая черный маникюр, по ее лицу ничего нельзя было прочесть. И тут мозг Шейна приказал ему произнести самую глупую фразу в жизни.
– Я хотел тебе позвонить.
Услышав эти слова, Шейн понял, что заслужил недоверчивый взгляд Евы, которая возмущенно подняла брови. Судя по выражению ее лица, она с равной вероятностью могла перевернуть стол или умереть от смеха.
– Захватывающе, – произнесла она. – Я давно хотела попробовать нарастить ресницы.
Шейн попытался еще раз:
– Я не мог позвонить тебе, потому что был слишком пьян, чтобы принимать рациональные решения. Мне было очень плохо много лет подряд.
– Пожалуйста, не надо, – усмехнулась она, – ты один из самых знаменитых писателей нашего поколения.
– И один из самых пьяных, – сказал он. – Слушай, слава никого не спасает. Фанаты пытаются взломать твой аккаунт на Pornhub, чтобы получить информацию о твоей кредитной карте, отследить твое местонахождение и заявиться в твой новозеландский Airbnb в откровенном клубном прикиде.
– В откровенном клубном прикиде? Я с трудом понимаю ваши образы.
– У вас тут взрослые мужики разгуливают в ведьминских колпаках. Какая наглость.
– А почему бы тебе просто не смотреть Pornhub, как цивилизованному человеку?
Шейн оскорбленно надулся.
– Вирусы.
– А.
– В любом случае, – сказал он, хрустнув костяшками пальцев, – по программе Анонимных алкоголиков принято пройти через искупление вины. Я хотел окончательно завязать, прежде чем найти тебя снова. Теперь я готов.
– О, так ты нашел меня, когда решил, что готов? И считаешь, что я буду счастлива тебя видеть и говорить с тобой? Ну и наглость!
Шейн посмотрел ей прямо в глаза.
– Да. Я такой.
– Пошел ты. – Ева схватила сумку и встала.
– Не уходи, – попросил он, остановив ее умоляющим взглядом. – Пожалуйста. Я знаю, что мой поступок непростителен. Я нарушил нашу клятву. И теперь я могу объяснить, почему.
– Нет. Мне и так хорошо!
Ей не было «и так хорошо». Она дрожала, и это убивало его – потому что он знал, что страдает она по его вине.
«Так было всегда», – подумал он.
– У нас остались незаконченные дела, – сказал он. – Сама знаешь. Мы сделали на этом карьеру.
Ева села обратно. Напряжение пульсировало между ними, заряжая воздух. Секунды тянулись будто часы. Шейн молился, чтобы она заговорила, но Ева просто сидела насупившись и уставившись в стол. Потом медленно принялась рвать салфетку на кусочки, ее рот сжался в узкую, твердую линию.
Когда она наконец посмотрела на него, ее взгляд пылал.
– Мы не сделали карьеру. Я сделала карьеру, – прошептала она. – Ты по пьяни написал четыре романа, ставшие классикой жанра? Мне приходится писать по одной дерьмовой книге в год, чтобы выжить. Тебя не беспокоят гастроли? Мне приходится постоянно заниматься продвижением книг. Ты выступаешь против социальных сетей? Я должна выпускать заметки каждый день, чтобы оставаться на виду. Тебе повезло, что я не делаю с тобой селфи ради лайков!
– При таком освещении?
В Анонимных алкоголиках Шейна научили разряжать атмосферу шуткой. К счастью для него, Ева слишком увлеклась своей тирадой, чтобы услышать его.
– Я никогда не была в Новой Зеландии! Я трачу все время на «Проклятых»! Я задолжала Сиси продолжение цикла, и у меня нет ни единой мысли, о чем написать, и теперь я разорюсь. А знаешь, что самое ужасное? Я все время откладываю книгу своей мечты!
– Какая она, книга твоей мечты?
– Неважно, – огрызнулась Ева. – Суть в том, что я вкалываю как проклятая. В то время как ты, приложив минимум усилий, стал легендой.
– Я легенда только потому, что я загадочный.
– Ты легенда, потому что пишешь обо мне. – Она схватила свой молочный коктейль, пролив немного на руку, и рассеянно слизнула каплю.
На несколько мучительных мгновений мозг Шейна забыл об их разговоре.
– Ты нажился на моей травме, – бушевала она. – На времени, когда мне было плохо. Я не была милашкой, которую хочется любить. Не была Восьмеркой.
Шейн уставился на нее, совершенно растерянный. «Не была милашкой, которую хочется любить». Ева не представляла, какой эффект она производила на него. Какой он видел ее. Как она могла этого не знать?
– Восьмерка любима, потому что была любима. – Его голос звучал твердо, определенно. – Ты не представляешь, какой ты была тогда.
– Я знаю, какой я была.
– Нет. – Шейн стал убийственно серьезным. – Ты взорвала мое одиночество, требуя, чтобы тебя увидели. Ты была ошеломляющей. Просто дикой, странной и потрясающей, и у меня не было выбора. Мне нравилось в тебе все. Даже то, что пугало. Я хотел утонуть в той чертовой ванне, в которой ты мылась.
Ева открыла рот, чтобы заговорить. Он покачал головой, заставив ее замолчать.
– Я идеализирую тебя в художественной литературе, потому что я идеализировал тебя в реальной жизни, – продолжил он. – Это мужской взгляд, ты права. И я сожалею. Но я могу писать свое дерьмо только по-своему.
– Это мое дерьмо! – Ева стукнула кулаком по столу. За соседним столиком семья оторвалась от меню.
– Ты решаешь, что кому принадлежит? – спросил Шейн, повышая голос. – Я написал четыре романа. – Ты написала четырнадцать! Целую серию, в которой
