Затем выступил император. Николай II подчеркивал особое значение своего патриотического паломничества в Москву: «В час военной грозы, так внезапно и вопреки моим намерениям надвинувшейся на миролюбивый народ мой, я, по обычаю державных предков, ищу укрепления душевных сил в молитве у святынь московских, в стенах древнего Московского Кремля». Царь также отмечал, что вся страна в дни войны объединилась вокруг престола: «Такое единение Моих чувств и мыслей со всем Моим народом дает Мне глубокое утешение и спокойную уверенность в будущем».
Император и его семья вышли на Красное крыльцо, по помосту они проследовали в Успенский собор, где приложились к святыням. Из собора царская семья направилась в Чудов монастырь. Там было совершено молебствие, после чего император и императрица прикладывались к мощам св. Алексия, митрополита Московского. Затем царская семья возвратилась в Большой Кремлевский дворец.
Последующие дни пребывания императорской семьи в Москве также были заполнены различными мероприятиями, официальные приемы чередовались с посещением госпиталей и поездками к святыням. Император принял городских голов, съехавшихся в Москву для обсуждения вопросов об оказании помощи раненым и больным воинам.
8 августа царская семья посетила Троице-Сергиеву лавру. В лаврском соборе было совершено молебствие. Затем император и императрица приложились к раке с мощами преподобного Сергия. Архимандрит Товия благословил Николая II иконой явления Божией Матери преподобному Сергию, написанной на гробовой доске преподобного Сергия. Эта икона со времен Алексея Михайловича сопровождала русских царей во время военных походов (впоследствии она по повелению царя была перевезена в походную церковь Верховного главнокомандующего великого князя Николая Николаевича). Приняв благословение, император, императрица и их дети посетили Серапионовскую палату, Никоновскую церковь, митрополичьи лаврские покои.
После этого царская семья выехала в Царское Село (до отъезда в Москву она жила в Петергофе)181.
Итак, в первые недели войны император уделил много времени и внимания государственным и религиозным церемониям, которые должны были способствовать патриотической, монархической и религиозной мобилизации общества в условиях войны. Центральное место в этих церемониях занимала тема единства, взаимной любви царя и его народа, этот мотив доминировал в официальной пропаганде и в последующее время.
С одной стороны, отмечалось, что любовь императора к своей стране во время войны проявилась особым, невиданным ранее образом. «Летописец» царя генерал Д. Дубенский писал: «Мы… стремились передать только наиболее характерные черты трудовой жизни ЦАРЯ в минувшие месяцы первого года войны, когда безграничная ГОСУДАРЕВА любовь к России, русскому народу, русскому солдату выразилась так ярко, так завлекательно». С другой стороны, и нарастание патриотических настроений в стране описывалось как усиление любви народа к своему императору: «Мы не погрешили бы против истины и справедливости, если бы сказали, что каждый месяц войны укреплял в сознании всех граждан российских убеждение своего единства с ЦАРЕМ и Отечеством…» О неуклонном нарастании верности народа своему монарху автор писал и на других страницах этого издания: «…в настроении крестьянства, рабочих, без всякого преувеличения видна искренняя преданность ЦАРЮ, и никогда еще за последние годы ВЫСОЧАЙШАЯ Власть, Самодержавие Государя не ценились так высоко в общем сознании народной массы, как в это трудное время на Руси»182.
Можно с уверенностью утверждать, что монархические церемонии, ознаменовавшие начало войны, вызвали немалый общественный интерес. Фотографии, зафиксировавшие их, печатались в ведущих иллюстрированных изданиях. Они перепечатывались, легально, а порой нелегально, или не вполне легально (т.е. без соответствующего одобрения цензуры Министерства императорского двора) производителями почтовых открыток, которые, очевидно, рассчитывали на массовый спрос, что является косвенным, но убедительным свидетельством усиления монархических настроений в связи с началом войны.
Но этот процесс имел и оборотную сторону. Современный исследователь придворной цензуры обоснованно отмечает, что уже к середине XIX века прежняя монополия царской власти на репрезентацию своего образа оказалась фактически утраченной, это было связано прежде всего с развитием издательского дела. Производители посуды, платков и прочих предметов быта также постоянно стремились использовать портреты членов императорской семьи, их вензеля и пр. – одни руководствовались монархическими и патриотическими соображениями, а другие желали извлечь прибыль, используя в своих интересах популярный и востребованный образ, «бренд». Этот процесс «неконтролируемой репрезентации» русские монархи пытались регулировать с помощью цензуры Министерства императорского двора. Однако решить эту задачу полностью не удалось: постоянно возникали ситуации, когда соответствующие товары производились без всякого разрешения придворной цензуры. Положение еще более изменилось после начала войны: начиная с 1914 года придворная цензура начинает давать на производство таких товаров разрешения, получение которых ранее было крайне затруднительно, а то и вовсе невозможно. В предреволюционные годы цензурой Министерства императорского двора был разрешен к выпуску еще целый ряд изделий с портретами особ императорской фамилии, предназначенных для продажи населению, пропуск которых раньше, до войны был немыслим. В продажу поступили металлические шкатулки и жестяные коробки для конфет, фарфоровые и стеклянные стаканы, кувшины и вазы, настенные клеенки и даже швейные машинки с высочайшими портретами. Современный исследователь С.И. Григорьев, изучавший историю придворной цензуры, отмечает, что война заставила Министерство императорского двора отказаться от одного из важнейших цензурных правил – контроль придворного ведомства над продукцией, содержавшей изображения членов царской семьи, был существенно ослаблен183.
Илл. 4. Пребывание царской семьи в Москве 4 – 7 августа 1914 г. Шествие в Кремле
Возможно, ситуация была еще более драматичной. Так, многие открытки с изображением Николая II и членов его семьи были одобрены не придворной, а военной цензурой, влияние которой существенно возросло, т.е. цензура Министерства императорского двора потеряла свое монопольное положение контролера царской репрезентации в общей системе цензурных ведомств. Порой же издатели явно печатали подобные открытки на свой страх и риск, вообще не испрашивая разрешения у какого-либо цензурного ведомства. Очевидно, что преследование нарушителей закона, тиражировавших образы монархии без надлежащих разрешений, в военных условиях было сопряжено с очевидными политическими издержками: инициаторов подобных расследований и дознавателей сами обвиняемые могли бы обвинить в антипатриотическом поведении, препятствующем единению царя и народа.
В годы Первой мировой войны контроль над репрезентацией монархии был полностью утерян, и это стало косвенным результатом масштабной монархически-патриотической мобилизации: публичные демонстрации любви к императору, вне зависимости от степени их искренности, в условиях войны невозможно было полностью регламентировать, направлять и дозировать даже в том случае, если они внушали опасения властям разного уровня. Складывалась парадоксальная ситуация: именно подъем патриотических и монархических настроений явно подрывал монополию Министерства императорского двора, стремившегося полностью поставить под свой контроль производство и тиражирование образов монархии. Вызов министерству бросали не только военные цензоры и энергичные предприниматели, но даже… некоторые члены императорского дома. Уже в январе 1915 года киевский губернатор издал циркуляр, основанный на послании Канцелярии Министерства императорского двора. Указывалось, что конторы дворов особ императорского дома дают разрешения на помещение в печатных изданиях статей и рисунков, относящихся к одному из членов императорской фамилии. Отмечалось, что и в этом случае статьи и рисунки должны быть предварительно представлены на рассмотрение придворной цензуры184.
С большой долей уверенности можно предположить, что речь прежде всего могла идти о публикациях, посвященных Верховному главнокомандующему великому князю Николаю Николаевичу. В августе 1915 года, при обсуждении вопроса о военной цензуре в Государственной думе, киевский депутат А.И. Савенко критиковал цензурные учреждения в своем крае: «В течение целого года не позволяли напечатать кому бы то ни было портрет великого князя Николая Николаевича»185. Возможно, киевские цензоры не желали содействовать чрезмерной популяризации Верховного главнокомандующего, затмевающего образ царя. Однако, скорее всего, они действовали формально, в соответствии с имеющимися установлениями, требуя представить разрешение от придворной цензуры. Но как могли воспринимать русские патриоты весть о том, что публикация портретов прославляемого официальной пропагандой полководца, популярного в обществе великого князя, встречает препятствия со стороны различных цензоров и самого Министерства императорского двора?
