Как обломщик вечеринок, я нажимаю на пульт и выключаю телевизор. Эллиот сонно протестует, но после всех событий дня, думаю, она слишком устала, чтобы настаивать на более позднем отходе ко сну.
— Прости, Эллиот, но тебе завтра в школу. Тебе нужно идти спать.
Она стонет и скатывается с дивана.
— Давай, я почитаю тебе сказку. — Я протягиваю руку своей дочери. — Иди наверх.
— А Эшли сможет это сделать? — спрашивает она.
Сначала я сомневаюсь, правильно ли ее расслышал, но по шокированному выражению лица Эшли знаю, что мы оба слышали одно и то же.
Бетани гордо улыбается и встает.
— Конечно, может.
Эшли собрала свои длинные волосы в хвост где-то в течение дня и сбросила туфли у двери. Ее красивые ножки были выставлены напоказ под чулками в сеточку, пока она смотрела фильм, периодически шевеля пальцами ног и потирая ступни друг о друга — это зрелище, которое я не скоро забуду.
Эшли встает, что-то бормочет Бетани, затем слишком широко улыбается Эллиот.
— Да. Ладно, пошли. Время отхода ко сну. Отлично.
Я усмехаюсь, видя Эшли такой уязвимой. Предоставьте ребенку полностью выбить ее из колеи.
— Спокойной ночи, милая. — Я присаживаюсь на корточки и целую ее в щеку. — Я приду, чтобы помолиться с тобой после рассказа.
— Все в порядке, папа. — Она льнет к Эшли. — Эшли может это сделать.
Я смотрю в испуганные глаза Эшли.
— Ты не обязана этого делать.
— Я справлюсь. — Она сжимает мое плечо, проходя мимо, и тепло ее прикосновения остается еще долго после того, как девушка выходит из комнаты.
Поворачиваюсь к Бетани, которая прикрывает то, что, как я предполагаю, является широкой улыбкой.
— Что тут смешного?
— Ничего, — говорит она, убирая со стола миски с попкорном и чашки. — Они действительно хорошо ладят, вот и все.
Я хватаю пледы, которые были у девочек на диване, и складываю их.
— Похоже, она действительно нравится Эллиот.
Из кухни она одаривает меня понимающей улыбкой.
— Только Эллиот?
Я хихикаю и сосредотачиваюсь на складывании одеял.
— Вижу, твой муж добрался и до тебя.
— Нет. Просто говорю то, что вижу.
Убрав одеяла в шкаф, я направляюсь на кухню, пока Бетани закрывает посудомоечную машину. Я опираюсь бедром на стойку и скрещиваю руки на груди.
— Бетани, послушай, я не хочу, чтобы вы с Джесайей возлагали большие надежды на…
Я даже не могу произнести это вслух — по крайней мере, не сейчас, когда Мэгги смотрит на меня прямо над раковиной. Тот факт, что я вообще веду этот разговор, делает меня ужасным мужем.
— Ваши отношения с Эшли?
И это именно та фраза, которой я пытался избежать.
— Она удивительный человек, — говорит Бетани. — Ты окажешь себе огромную медвежью услугу, если хотя бы не попытаешься завязать с ней дружбу.
— Мы друзья.
Она наклоняет голову.
— С каких это пор?
— С тех пор, как… подожди, что ты имеешь в виду?
— Вы, ребята, тусуетесь, как друзья? — Она ждет моего ответа, приподняв брови.
— Ну, нет, но когда мы видим друг друга, то дружелюбны.
Уголки ее рта опускаются вниз.
— Это не одно и то же.
— У меня сейчас много дел в церкви. — Я не вдаюсь в подробности расследования, потому что, если оно дойдет до Джеса, он обязательно вызовет свою кавалерию высокооплачиваемых адвокатов, и боюсь, что это привлечет больше внимания к делу, а также выставит меня виновным. Что, конечно же, не так. — Между этим и Эллиот у меня не так много времени для друзей.
— Это ложь.
Я отодвигаюсь от нее, оскорбленный.
— Нет, это не так. Я не лгу.
— Неважно, — говорит она с надменным выражением лица. — Оправдывай это сколько хочешь, это все равно ложь. Ты не хочешь тратить время на друзей. Но ты мог бы, если бы попытался.
— Я знаю, что ты делаешь. Ты надеешься, что мы встретимся несколько раз и станем ближе, и, в конце концов, между нами возникнет нечто более сильное, чем дружба. — Идея этого не вызывает у меня полного отвращения, что является сюрпризом. Мысль о каких-либо отношениях с женщиной, кроме Мэгги, вызывала у меня тошноту с тех пор, как она умерла. — Я всегда был и всегда буду влюблен в Мэгги.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Хорошо, — говорит она.
— И это все?
— Да. Я хочу для тебя самого лучшего. Если лучше быть одному, тогда займись этим. — Она убирает книжки-раскраски и цветные карандаши, оставленные Эллиот ранее. — Я чувствую, что… — Она задумчиво смотрит на стол, потом на меня. — Разве ты не читал однажды проповедь о том, что мы не созданы для одиночества?
— Это не совсем…
— Теперь я вспомнила. Ты сказал, что мы созданы для того, чтобы жить в сообществе с другими…
— И я верю в это.
— «Негоже человеку быть одному» — это то, что ты процитировал из второй книги Бытия, я полагаю.
Я скриплю зубами, расстроенный ее воспоминаниями.
— И я почти уверена, что Бог говорил не о том, чтобы завести собаку.
— Я собираюсь проверить Эллиот.
— Конечно. — Ее голос звучит слишком гордо.
Я направляюсь в комнату Эллиот, радуясь возможности уйти от жара допроса Бетани. Она права, я действительно читал проповедь на тему одиночества, брака и жизни в обществе с другими, и она бросила мои слова — нет, слова Бога — прямо мне в лицо. Я не могу спорить с…
— Как думаешь, у меня когда-нибудь будет мама?
Я все еще был в коридоре, когда услышал вопрос Эллиот.
Эшли издает разочарованный звук.
— Мне жаль, коротышка. Книга называлась «Дети совы», я понятия не имела, что речь пойдет о маме-сове.
— Это одна из моих любимых, — говорит Эллиот, затем зевает. — Потому что в конце мама-сова возвращается домой.
— Ты убиваешь меня, малышка, — бормочет Эш. — Знаешь, не все мамы такие классные. Некоторые из них — полные идиотки.
Я съеживаюсь от выбора слов Эшли, но меня больше интересует содержание разговора. Я наклоняюсь ближе, чтобы послушать.
— Твоя мама была злой?
— Да. И хотя я не разговаривала с ней, черт… наверное, лет восемь, готова поспорить, что она все еще злая.
— Что она сделала?
— Ну…
Бетани застает меня в коридоре, и я прикладываю палец к губам. Она кивает и присоединяется ко мне, не доходя до двери Эллиот.
— У моих мамы и папы было много правил. Действительно жестких правил, которым нужно было следовать.
— Например, каких?
— Дай подумать… ну, одна вещь, которую я помню, это то, что мне не разрешали смотреть телевизор или сидеть за компьютером, если только это не было связано со школой.
— Никаких мультиков?
— Да, никаких мультиков. Я должна была съедать всю еду на своей тарелке за каждый прием пищи, даже если меня тошнило, и если я ее не ела, то находила ее на своей тарелке во время следующего приема пищи, и следующего, и следующего, пока не съедала ее.
— Даже если это была брюссельская капуста?
— Да. Отвратительно, правда?
Я ловлю взгляд Бетани. Она хмурится, выражение ее лица совпадает с моим собственным. Родители Эшли очень похожи на моих, но, возможно, еще хуже.
— Моя мама обычно шлепала меня за то, что я проливала воду на ковер. Она была гораздо строже ко мне, чем мой отец.
— Мой папа отправляет меня в угол в наказание, когда я не подчиняюсь.
— Угол звучит не так уж плохо.
— Иногда он сам себя наказывает.
Что?
— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Эшли.
Я умираю от желания это услышать, поэтому наклоняюсь ближе.
— Он долго сидит, просто уставившись в стену. Прямо как я в углу.
Пока она произносит эти слова, я смотрю на нашу с Мэгги свадебную фотографию, висящую в коридоре. Мы были так счастливы, впереди нас ждало будущее. Если бы я только знал тогда, что у нашего счастья есть временная шкала. Очень короткий срок…
Бетани тихо прочищает горло. Когда смотрю на нее, то вижу, что подтвердил наблюдение Эллиот. Я не смотрю просто на стену — я теряюсь в фотографиях Мэгги. Дольше, чем, думал, и Эллиот замечает это.
