— Это феттучине ал горгонзола, — сказал он, наливая в ее бокал вино и садясь напротив. — А теперь ешь.
Она взяла вилку и попробовала. Свежесваренные макароны были политы острым соусом из сыра и сливок.
— Нравится? — спросил он озабоченно.
— Это божественно. Думаю, что могла бы есть их всю жизнь. Во всяком случае, все, что я попробовала, мне нравится. Сливки снимают остроту сыра, не так ли?
Она закончила пробу в благоговейной тишине, а когда подняла взгляд, увидела, что он внимательно наблюдает за ней.
— Возможно, ты никогда не научишься готовить, как итальянцы, но уж ешь ты точно по-итальянски.
— А как едят итальянцы?
— С удовольствием, с жаром, с любовью. Кон аморе.
Он встал, чтобы убрать со стола, и положил руку на ее плечо, удерживая ее на месте.
— Сиди. Я подам.
Через несколько минут он вернулся с блюдом нарезанной ломтями телятины, маленькими кубиками поджаренного картофеля и миской кислосладкого лука.
— В этом доме, — сказал он, — мы подаем посемейному.
Он положил еду на ее тарелку и наполнил бокалы для них обоих.
— Все очень вкусно, — сказала она, — это самая замечательная пища, которую я когда-либо ела, а ты еще и раньше угостил меня такими блюдами…
Он счастливо улыбнулся.
— Вкусно, не правда ли? Хочешь еще кусочек телятины?
— О, я не в состоянии.
— Съешь это сенса пане, — сказал он, накладывая ей еще понемногу с каждого блюда.
— Что это означает?
— Сенса пане — без хлеба. Когда твоя итальянская мама так говорит, это значит, что ты можешь всегда справиться с добавкой, если будешь есть без хлеба.
Кэйт начала ощущать себя вовлеченной в какой-то древний ритуал, вкушая пищу, приготовленную с такой любовью этим феерическим человеком, который словно выложил перед ней все плоды земли. Казалось, он так свободно обращается с дарами всех времен года, словно пользуется покровительством матери-земли. И Кэйт даже почудилось, что они едят в фермерском доме.
Когда он сменил тарелки и принес салат, ей показалось, что он прочитал ее мысли.
— Теперь, когда мои родители живут в Италии, — сказал он, — моя мать получила возможность развести настоящий огород. Это именно то, по чему она остро скучала, после того как вышла замуж за моего отца и переехала в Нью-Йорк. Мой отец ухаживал за фруктовыми деревьями и, конечно, рисовал. Он тридцать лет преподавал здесь в «Лиге студентов искусства» рисунок. Через неделю после выхода на пенсию он купил у одной из кузин мамы крохотный фруктовый сад, а еще через два месяца они собрали вещи и переехали туда. Там очень красиво, вокруг живет еще много семей, так что они не одиноки.
— Это звучит, словно мечта стала явью.
— Так и есть. Мой отец всегда сохранял необычайно ясное представление о том, какой должна быть жизнь. А он очень настойчивый человек.
— Я бы сказала, что его сын тоже.
— Он встретил мою мать, когда занимался на каникулах живописью в Италии, а через неделю предложил ей выйти за него замуж. Он всегда утверждал, что сделал бы ей предложение еще раньше, но ему потребовалось так много времени, чтобы достаточно изучить итальянский, чтобы быть понятым. И, во всяком случае, он никогда не сомневался в своем отношении к работе. Я думаю, что этим он в чем-то похож на твою мать. Талант для него означал дар. Нужно обладать мужеством, чтобы следовать туда, куда он влечет тебя. Он всегда говорил: «Ты должен выхаживать свое предназначение так же, как ты заботишься о своей жене».
— Очень здраво.
— Я хочу когда-нибудь тоже обзавестись таким местечком, как они, — сказал он.
— Я тоже. Когда продвинусь достаточно успешно вперед, то сделаю основной взнос на небольшое поместье в Вудстоке, которое присмотрела несколько лет назад. Но почему ты не купил себе загородное убежище?
— Я не хочу убежища от мира, местечка, где можно забиться в норку и разыгрывать из себя отшельника. Мне нужно место, которое я смог бы когда-нибудь разделить со своей семьей.
— Понимаю, — задумчиво протянула она. — А чего еще тебе бы хотелось?
— Хочешь, я признаюсь тебе в самом большом моем секрете?
— Хочу.
— Мне бы хотелось уметь петь, — он залился хохотом, — но я не в состоянии и одну ноту взять правильно.
— Я тоже… так что могу составить тебе компанию.
— Позволь, я принесу сыр. Я должен чуть-чуть подогреть его на плите.
У горгонзолы был выдержанный и пикантный вкус. Они мазали ломти хрустящего хлеба сладким французским маслом, а сверху сыром.
Когда они допили вино, он принес ей кусок чудесного торта.
Она попробовала немного и зажмурила глаза, чтобы лучше ощутить вкус пропитанных бренди яблок, пышность крема, хрустящую нежность вафельных прокладок.
— Должно быть, это то, что едят ангелы.
— Теперь ты знаешь, почему путти, эти ангелочки на картинах Ренессанса, всегда улыбаются.
— И все такие пухленькие. Не думаю, что я справлюсь с этим куском.
— Моя дорогая, не переживай. Могу ручаться, что Злые ведьмы Запада не утащат тебя, если ты не подчистишь свою тарелку.
Он принес поднос с кофейными чашками и маленький кофейник-эспрессе.
— Кофе будем пить в библиотеке перед камином?
— Хорошо. Я возьму поднос, — предложила Кэйт, — а ты разожги огонь.
Вскоре они уже сидели на диване в библиотеке перед пылающим камином. Джулио обнял ее рукой, а она прислонилась головой к его плечу. Так они потягивали кофе и наблюдали за языками пламени.
Он снова поцеловал ее в голову.
— Расскажи, как ты видишь в своих мечтах этот загородный домик. На что он похож? И почему ты выбрала Вудсток?
— У меня там друзья — супружеская пара. Этот старый, полуразрушенный фермерский дом — их собственность. Его можно видеть из их жилища на другой стороне холма. За ним небольшой лесок, а перед ним — лужайка. Они его используют временами для приема гостей, но надо приложить много сил, чтобы превратить его в настоящее жилище. В лесу бьет ключ, который изливается в маленькое озерцо, где много прекрасной, но очень юркой форели.
— Только не говори мне, что ты рыбачишь, — сказал он, пощипывая ее за ухо.
— Именно так, сэр. И тебе будет приятно это услышать, я умею готовить рыбу. Мой отец научил меня удить рыбу на мушек, когда я была моложе Полли. И мух ловить я тоже умею.
— Разумеется. — Его пальцы играли с завитками волос на ее шее. — Ты и меня научишь?
— Ловить рыбу?
— А почему нет? Ты забываешь, что я городской парень, городом рожденный и вскормленный. А это как раз то, чего я всегда хотел делать.
— Почему?
— Чтобы я мог когда-нибудь научить этому моих сыновей.
