А вообще, что такое ведьмы? Были они на самом деле или являлись лишь порождением горячечного бреда застоявшихся в воздержании инквизиторов? (Мужик — всегда мужик, что он там ни исповедуй.)
Современники не сомневались, и более того: поскольку Библия гласила, что ведьмы существуют, отрицание этого становилось ересью. А вот высказывание английского судьи, достопочтимого сэра Мэттью Хейла: «В существовании ведьм не может быть никаких сомнений. Мудрость многих народов создала законы против таких личностей, что может служить аргументом их уверенности в существовании таких преступлений…»
Смехотворный, конечно, довод, но что-то в нем есть. Пять веков гонения на ведьм — какой-никакой, но аргумент. Дыма без огня все же не бывает…
И что они дались мне, эти ведьмы?! Ну, поудивлялась бы странному совпадению да забыла. Так нет. Они приходили ко мне то в стихах, то во снах. «Вот инквизиция, костра тугое пламя. Проблема выбора остра и между нами…» И с треском полосовал на мне холщовую рубашку мордатый служитель церкви, заламывал руки и вскидывал на позорную телегу. И я просыпалась от собственного крика.
Так в чем же обвинялась ведьма? Официально «в сношении с Сатаной». Неофициально, что «знает вещи, которые не положено знать христианам». Очень изящная формулировочка и что-то напоминает…
Сразу надо отбросить за полной глупостью «превращение в животных, полеты, шабаш с дьяволом». Они из того разряда, что и «шпионаж на семь иностранных держав» в нашем 37-м году.
А если исторической параллели мало, то есть и другие доказательства, что все это ерунда.
Взять, к примеру, шабаш.
Перво-наперво, полтораста лет ведьм жгли безо всякого понятия о нем. Оно возникло в жеребячьем воображении инквизиторов только к концу XIV века. И такого они тогда насочиняли, что любая нынешняя «порнуха» в сравнении бледнеет.
Второе доказательство связано с первым. Родившись в недрах инквизиции, шабаш пошел в народ. Дело известное — влияние искусства на жизнь. Человек часто даже в любви себе не верит, старается подогнать ее под литературные образцы, а уж в таком необычном занятии, как ведьмовство, и подавно. С шабашем, однако, вышла заминка. Просто было церковникам расписывать гульбища с дьяволом, бумага все стерпит, а в реальности дьявол являться не желал. Никоим образом.
Но народ на то и народ, что выход найдет. Он и нашелся в виде колдовских мазей и питий, где в разных сочетаниях были намешаны экстракт опия, белена, болиголов, белладонна, конопля, цикута, черный паслен.
Автор XVI века писал о черном паслене: «Отвар его корня погружает в сон с приятнейшими видениями — мерещатся празднества, цветущие сады, балы. Если же давать его три дня подряд, можно впасть в буйное помешательство, влекущее за собой смерть».
Остальные компоненты не хуже. Яды, галлюциногены. Любой шабаш привидится, от настоящего не отличишь и, когда придется, во всем сознаешься.
Так что можно не сомневаться, что вся чертовщина в истории ведьм объясняется весьма земными вещами.
Но были и еще обвинения, которых я отмести не могла, да и не хотела. Их, по крупному счету, всего три: в наведении порчи и, что то же самое, в лечении; в ясновиденьи, то есть в предсказаниях, «вещих» снах и так далее; во влиянии на природу — погоду, урожай, скот.
Иван Ефремов в романе «Лезвие бритвы» пишет: «Слово «ведьма» происходит от «ведать» — знать и обозначало женщину, знающую больше других, да еще вооруженную чисто женской интуицией. Это вовсе не злое или безумное начало в женщине, а проницательность. Наши предки изменили это понимание благодаря влиянию Запада в средневековье и христианской религии, взявшей у еврейской дикое, я сказал бы — безумное, расщепление мира на небо и ад и поместившей женщину по адской стороне».
Понятно, что как раз знать-то было не положено, тем более существу с «адской стороны». Зато как, должно быть, великолепно! Предвидеть будущее, повелевать природой и судьбами людей — контрастом с забитой, приниженной жизнью — что ж, костер после невелика цена!
Однако это — голые предположения. Подтверждений нет.
В материалах инквизиции ни достоверных «за», ни доказательных «против». Научных изысканий церковь не вела, незачем ей было. Если поступал донос, что такая-то сгубила урожай или предрекла шторм, оставалось доказать, преимущественно пытками, что сделано это с помощью дьявола, на том все и заканчивалось. Сами же ведьмы по понятным причинам мемуаров не оставляли.
Современные экстрасенсы всемерно «за», но несут при этом совсем уж невразумительное: «связь с космосом», «на потоке», «аура», «биополе», в чем, не свихнувшись, не разберешься.
Наука существование ведьм категорически отрицает. Но что она вообще знает о человеке в целом?! «Есть многое на свете, друг Горацио…»
И только в теории этногенеза Льва Гумилева можно найти, нет, не доказательства, но хотя бы место для моих ведьм.
Вернемся к удивительному совпадению времен Возрождения и ведьмовства. Случайно ли оно? Я думаю, не совсем. Я думаю, что причина, вызвавшая их, одна. У Гумилева она называется пассионарностью или избытком биохимической энергии, которая дает человеку способность к сверхнапряжениям и порождает жертвенность во имя поставленной цели. Я бы назвала ее силой духа. Но, как ни назови, это она понуждает создавать прекрасные произведения, делать открытия, и она же толкает на путь, ведущий к костру. «Одна, но пламенная страсть». И именно ею определяется история.
Это теперь в Европе тишь да гладь, почти сплошь сонный обыватель. А в средние века Европа бурлила тем самым избытком энергии, выплескивалась им в великих делателях и авантюристах, и в ведьмах, конечно. Если допустить, что те особые, пугающие свойства ведьм — не выдумка, то и тогда все сходится. Чем выше энергия, тем ярче и заметней ее проявления. И тем страшнее обывателю. Он, бедняга, и в средние века и сейчас — всегда одинаков: безнадежно сер, бездарен, трусоват, однако всех непохожих на себя рвется удавить и удавливает, как правило. Чаще, правда, чужими руками. Вот вам и эпидемия доносов, и процессы над ведьмами, и наш 37-й — все тут.
Но допустив, что были в Средневековье свойства, делавшие женщину ведьмой, мы нарываемся на резонный вопрос: куда ж они делись потом? Никуда они и не делись, я полагаю. Их можно и сегодня отыскать вокруг и даже в себе, стоит внимательнее вглядеться…
II
Помню, шел снег. Мохнатый такой, медленно падал на грязный асфальт, на жухлую подзаборную траву, цеплялся за корявины досок и таял, сразу превращаясь из белых звезд в серую противную слизь. И шлялась вдоль забора кошка. Что ей там было надо? Время от времени отряхивала мокрые лапы и плелась дальше, поворачивала, возвращалась, снова поворачивала, и так без конца. Из окон второго этажа было не разглядеть, чем она занята. Да я и не пыталась, так тяжело давила несомненная похожесть меня самой на облезлую эту кошку.
Жить было нельзя!
Почему мне так трудно писать здесь «я»? Что это: время, безнадежно отделяющее меня от девицы на подоконнике, которой невозможно жить всего-то из-за мелкого предательства школьной подружки? Вряд ли. Это — не время. Это моя нищая, неуверенная, никому не нужная юность. По-моему, я просто ее стыжусь. Иногда я достаю истрепанные тетрадки дневников, читаю и — бог мой! — как жалею рыжую лупоглазую дуреху, не умеющую быть в согласии с миром и собой. Жалею и злюсь. Перехлест мыслей и чувств, желание стать как все и неспособность — «как все», смесь высокомерия и уничижения — рыжая белая ворона — неужели я? Душа не принимает. Нет, пусть так и остается: я — это я, она — это она. Я отказываюсь от нее и ото всего, что составляет ее жизнь. От пединститута в старинном Смоленске, куда она поступила не потому, что хотела, а потому, что провалилась на экзаменах в университет. От ее подружек и несуразной первой любви, счастливой и несчастной одновременно. От осеннего утра в пустом и сумрачном общежитии.
А общежитие было до удивления пустым, прямо пустынным: никто не слонялся по коридору, не хлопали двери, никаких голосов, музыки, и даже радио не орало, как орало обычно по комнатам круглый день. И отчего так совпало? Будущие учителя не особо-то утруждали себя науками, любили поспать или просто не пойти на лекции, пропустить пару-другую под каким-либо благовидным предлогом, а то и без него. Поэтому в общежитии и с утра толклась масса народу. А тут как вымерло — тишина, еще более густая от снегопада за окном.
Но ту, на втором этаже, это не интересовало. Она уже вволю наревелась, так что распухли и заплыли глаза, уже оправдала подружку и осудила себя, уже решила, что жить больше нельзя. А поскольку в ее нежном возрасте любое решение требовало незамедлительных действий, то дело упиралось в способ. Самым подходящим казалась пневмония, тем более, что детский опыт помирания от крупозного воспаления легких помнился хорошо, помнился радостный, разноцветный калейдоскоп бреда, когда температурный столбик уходил за сорок, помнилась легкость и невесомость тела и безболезненный обрыв в никуда. Так что, действительно, подходило, всего-то и нужно было хорошенько простыть.
