Микрофоныч поднял широкие брови.
— Лишняя работа — это убрать землю, что ты тут накидал.
А насчет времени ты, Брыскин, глубоко ошибаешься. На этой площадке смогут одновременно работать по десять-двенадцать человек. Так что живо «обгоним» твою яму.
Потом я достал лопату, и мы по очереди побросали из моей кучи землю за границу нового раскопа. Да, трудно будет перекидать ее — уж точно отмотаешь руки.
— Все, — сказал Микрофоныч, утирая платочком лицо. Он работал последним. — Для первого знакомства с Желтым курганом — хватит. Пойдемте отдохнем немножко и — домой.
Мы с Эвкой выбрали травку погуще, сели. Микрофоным, прихватив свой рюкзачок, устроился рядом.
— Притомились?
Эвка засмеялась:
— Да вы что, Семен Митрофанович? На прополке почти целыми днями с тяпками. — Она скосилась на меня. — Может быть, Костя вот…
Я, как всегда с Эвкой, не нашелся, что ответить, смешался, покраснел. А чего было краснеть? Отмахнулся бы какой-нибудь шуткой и — делу конец. Так нет же, обязательно надо растеряться, покраснеть, а потом еще и обидчиво надуться. На выручку мне снова пришел Микрофоныч.
— Не скажи, Эва. Столько земли вынуть — не каждому по силам. Нет, в данном случае Брыскин оказался просто молодцом.
«Об этом надо было сказать пораньше, — горько подумал я. — А теперь на кой мне все эти хорошие слова…»
Между тем Микрофоныч опять заглянул в свой рюкзачок и стал вынимать уже не колышки, а хлеб, поджаристые котлеты, сало, лук, редиску и пышные румяные пироги. В центр поставил термос.
— Чай. А теперь налетай, ребята, у кого на что глаз лежит.
Я вдруг так захотел есть, что даже под ложечкой заныло, вспомнил, что я сегодня еще не завтракал, потому что мне уже до чертиков надоели яйца, а другого чего, на скорую руку, не оказалось.
И я налетел. На пироги и котлеты, которых я не ел, кажется, целую вечность — с тех пор, как маму положили в больницу.
Микрофоныч аппетитно ел розовые пластики сала с луком, хрустел редиской, а сам весело поглядывал на нас, будто спрашивая: «Ну как, вкусно?»
Я от удовольствия только тряс головой и мычал, а Эвка смеялась и потихоньку подсовывала мне то пирог, то котлету.
Она заметно оживилась, стала, наконец, почти прежней — озорной и колючей.
Микрофоныч говорил:
— Вот так и мы, бывало, в студенческие годы, рассядемся всей партией вокруг этакого «стола», а разговоров — на всю ночь, несмотря на усталость. Да, интересное было время. Какие путешествия совершали мы с Антоном Юльевичем в глубь веков! Прекрасные и незабываемые…
Эвка мгновенно загорелась.
— Ой, расскажите, Семен Митрофанович! Пожалуйста…
И я попросил.
Микрофоныч будто даже чуть засмущался:
— Право, и рассказывать тут вроде нечего… Тут надо самому поработать на раскопках, увидеть все, потрогать руками, услышать. Каждый снятый слой земли, словно бы перевернутая страница книги, увлекательной и волнующей. Разве не удивительно, например, раскапывая древнее поселение, шаг за шагом узнавать, кто в нем жил, чем занимался, на каком языке говорил, была ли тогда письменность и, наконец, просто какими были в то время люди…
Микрофоныч примолк, устремив взгляд куда-то по-над степью, будто всматривался в тот далекий мир, о котором только что рассказывал. Потом встряхнул головой, вздохнул.
— Да, жизнь исчезает, а земля хранит память о ней, о тех, кто когда-то был и кого больше никогда не будет. Что это за память? Многое: обломки камней, черепки, кости, орудия труда и оружие, рисунки, письмена, останки человека. По ним, по этим дорогим для нас памятникам древности, археологи и определяют приметы исчезнувших культур и цивилизаций.
— Просто как фантастика, — задумчиво проговорила Эвка. — Только это — правда! Прямо представить не могу, до чего интересно и необыкновенно.
— Кстати, — произнес Микрофоныч, попеременно поглядывая то на Эвку, то на меня. — Кстати, вы знаете, что означает само слово «археология»?
Эвка покачала головой, а я опять покраснел. Ну, обалдуй, не мог нигде за столько времени узнать, что такое археология. Так тебе и надо — красней! Сейчас Микрофоныч выдаст тебе еще… Однако Микрофоныч даже не сделал укоризненно-болезненного лица, как любил это делать на уроках, а спокойно и просто сказал:
— Археология — это буквально «слово о древности». Впервые это слово употребил еще в четвертом веке до нашей эры великий греческий философ Платон. В его время археология опиралась лишь на письменные источники и повествовала только о личностях правителей, войнах да переворотах. Тысячелетия изменили смысл термина. Сегодня археология — это наука, которая изучает прошлое по вещественным материалам, добытым из земли. Так трудами археологов, например, была воссоздана история многих народов Сибири.
Остановился на секунду, задорно подмигнул нам.
— Вот и мы тоже, быть может, пусть хоть маленькую кроху, но внесем в эту историю. Внесем, Брыскин?
— Внесем!
— А коли так, — сказал Микрофоныч, подымаясь, — коли все основные вопросы решены — пора домой. Нужно готовиться к работе.
Когда мы пришли в село и когда Микрофоныч свернул на свою улицу, я тронул Эвку за плечо. Она обернулась.
— Что?
— Слышь, Эвка… Ты, это самое, не думай, что я хвастун или болтун какой…
Эвка ничего не ответила, а только с любопытством уставилась на меня.
Я заторопился:
— Это я про тот черепок, о котором тебе говорил… Помнишь? Правду я тогда тебе сказал. Был черепок… Только не настоящий. Пацаны подшутили надо мной…
Эвка нахмурилась, однако продолжала выжидательно молчать.
— Подсунули они мне этот черепок… Да и все прочее тоже.
— А что «все прочее?» — живо спросила она.
Я рассказал. И про Никульшихину кринку, и про бересту, и даже, дурак, про синюю дулю.
Эвка слушала не перебивая, только лицо все больше и больше мрачнело, а когда я закончил, неожиданно произнесла:
— Бедный Брыська!..
Я моментально разозлился.
— Знал бы, ничего не рассказывал. А то сразу «бедный!» Никакой я не бедный, просто…
Я не досказал: встретил Эвкин взгляд, теплый и участливый. Мне даже показалось, что она вот-вот протянет руку и погладит меня, как кота.
— И брось смотреть на меня так, — выкрикнул я. — Что я, слабак какой?!
— При чем тут слабак, — ответила Эвка. — Просто ты хороший.
Это меня сразило. Я стоял и молчал, совсем забыл, что еще хотел сказать. А она все-таки протянула ко мне руку, только не погладила, а легко сжала мои пальцы.
— До свидания, Костя. — И вдруг добавила: — И спасибо… За все…
Я совсем оторопел, хотел было узнать: за что? Но она уже вбежала в калитку.
Оказывается, я довел ее до самого дома.
Глава двадцать первая
В гости к строителям
Микрофоныч сообщил: завтра экскурсия на строительство канала. Ее, эту экскурсию, председатель сельсовета Иван Саввич готовил давно, но все как-то не получалось: то у строителей что-то не ладилось и им было не до приема экскурсантов, то у нас машин свободных не было, то шофер вдруг заболел. А тут вдруг все устроилось.
Я сразу бросился к Детенышу, которого не видел уже два дня. Я был все время занят, а он почему-то ни разу не зашел ни ко мне, ни в музей.
Торопился к Юрке, а сам представлял, как он обрадуется: ведь что там ни говори, а таких интересных поездок, как эта, у нас в последний год не было.
Детеныша я нашел в огороде — чинил ограду. Увидел меня улыбающегося, опустил жердочку, положил топор — так и подался ко мне. Я весело хлопнул его по плечу.
— Все, Юрка, едем!
— Куда?
— На экскурсию. К строителям. Завтра. В семь утра. Так что гляди не проспи. Машины — у конторы.
Детеныш сразу сник, медленно нагнулся, поднял топор, взял жердочку.
— Не поеду я…
— Почему?
Детеныш только вздохнул и отвернулся.
— Почему? — повторил я, не зная, что и подумать: Юрка так ждал этой экскурсии, столько разговоров было о ней.
— Как я поеду? Теперь все в меня будут пальцем тыкать, скажут: «Его дядя Максим струсил, в плен фашистам сдался». Первым тот же Петька Суриков завопит, вот, мол, какой он герой, твой дядька Максим. Как я буду? А? Как?
— Дурак! — закричал я. — Во-первых, это еще неизвестно, а, во-вторых, как только вернемся с экскурсии, сразу зайдем к Ивану Саввичу и все выясним, и решим.
Однако сколько я ни уговаривал Детеныша, как ни убеждал его ехать, он наотрез отказался. На другой день я снова забежал к Юрке, авось передумал за ночь. Нет. Даже слушать не стал: махнул рукой и молча пошел в дом.
У колхозной конторы, когда я пришел, уже стояли три грузовика со скамейками, а вокруг пестрела толпа ребят. Говор, смех, толкотня.
Впервые за несколько дней я увидел Игоря и Толяна Рагозина. Они стояли в стороне, насмешливо поглядывали на нас, переговаривались и время от времени разражались хохотом. Я понимал: все это показуха. Им совсем не весело и не смешно. Особенно Толяну. Он хоть и гоготал во все горло, но глядел на шумную суматоху вокруг машин с завистью. Ему, видно, очень хотелось ехать, но он не двигался с места из солидарности с Игорем.
