Как они меня, однако, думал он. Как такое могло произойти?
Наверное, он вообще двигался в неправильном направлении. Ему вспомнилась его первая жена Тедди и их дочка, которую отдали в школу где-то на востоке. Это было два года назад, и с тех пор он их не видел. Она снова вышла замуж. Да, конечно, он уехал в Калифорнию, его желание исполнилось. Но все шло не так, как ему хотелось. Тяжелое испытание трудом в тылу, бессонные ночи, долгие поездки на автобусе каждый день, тесная квартирка. И на кой хрен все это?
За несколько кварталов от своего дома он сошел с автобуса и заглянул в парикмахерскую[15]. Все кресла были заняты. Везде сидели мужчины, они читали газеты и курили. Он снова махнул рукой и ушел. Зайдя в бар на другой стороне улицы, он заказал бутылку пива.
Он пил пиво, но ему не хватало ощущения парикмахерского кресла под собой, лосьонов для волос и горячего влажного полотенца, не хватало уюта. Парикмахерская была видна ему из окна, он все смотрел туда и, когда ожидавших в очереди стало меньше, снова перешел улицу.
— Меня побрить, — велел он парикмахеру, когда подошла его очередь. — И постричь тоже: и то, и другое.
Он позволял себе бриться у парикмахера только один раз в год: это была ни с чем не сравнимая роскошь. Он откинулся в кресле и закрыл глаза.
Некоторое время спустя парикмахеру пришлось разбудить его.
— Чем вам спрыснуть волосы? Просто водой?
— Нет, — сказал Роджер. — Каким-нибудь из этих масел, что так хорошо пахнут.
Парикмахер дал ему понюхать несколько флаконов, и Роджер выбрал тот, что понравился ему больше всего.
— В гости, наверное, собираетесь? — спросил парикмахер, втирая ладонями масло ему в волосы. — Будете благоухать, могу вас заверить, а женщин, по-моему, именно это и привлекает.
Роджер расплатился и вышел из парикмахерской в гораздо лучшем настроении. Он и не помнил, сколько лет назад его щеки и подбородок были такими гладкими. Так хорошо меня еще никогда не брили, думал он, шагая по тротуару. Повсюду автобусы закончили развозить рабочих, и ему приходилось пробираться сквозь их толпу. Люди молча спешили домой. Мимо все проплывали и проплывали их лица, пористые, покрытые щетиной, пока он не зашел в бар, в котором уже не раз бывал. Почти час, сгорбившись над столом, он пил пиво и размышлял.
В минуту отдыха с ним заговорил бармен:
— Вам не приходилось видеть, как конь бегает задом?
— Нет, — рассеянно ответил он.
— Готов поспорить, это и невозможно. А вот человек может бегать задом.
Сидевший рядом рабочий в черной кожаной куртке и стальной каске вставил:
— Если бы он попробовал, то смог бы побежать задом.
— Черта с два, — отрезал бармен. — Ему не будет видно, куда двигаться.
Допив пиво, Роджер встал со стула, пожелал окружающим спокойной ночи и медленно направился к выходу.
На улице стемнело. Свет фонарей беспокоил его, и он прищурился. Положив очки в карман пальто, он постоял, протирая глаза. «Что же дальше?» — уже в который раз спрашивал себя он. И снова вспомнил Тедди, и Ирва Раттенфангера, и песенку «Bei Mir Bist Du Schön», которая была популярна, когда он и Тедди стали встречаться. Как-то вечером они танцевали под «Дипси Дудл» в придорожном кабачке в Мэриленде — в то время он неплохо, черт возьми, танцевал. Странно, что Вирджиния, которая когда-то была танцовщицей, не любила танцевать. Только раз они с ней сходили на танцы. С координацией у нее что-то не то, думал он, ступая на тротуар. Отсутствует чувство ритма. Почему? Непонятно.
Перед ним остановился высокий негр, чтобы поговорить с другим негром. Роджер, шедший с опущенной головой, налетел на высокого негра; тот даже не пошатнулся.
— Смотреть надо, куда прешь, — выругался негр.
— Видел же, что иду, — огрызнулся Роджер.
— Самому смотреть надо, — буркнул негр, здоровенный детина.
— Это ты смотри, — огрызнулся Роджер. — Уголек черномазый.
Но сказал он это недостаточно тихо. Негр услышал и, когда Роджер уже собирался пройти мимо, занес кулак и врезал ему в ухо. Роджера развернуло, и он упал. Вскочив на ноги, он бросился на негра и изо всех сил нанес ему удар. Почти одновременно негр снова заехал ему, на этот раз в нижнюю челюсть, и во все стороны полетели зубы. Роджер осел на четвереньки. Негр со своим приятелем быстро удалился. Подошли какие-то люди, белые, двое из них помогли ему встать.
— Что сделал этот черномазый? — кричали они, и вокруг набежали другие белые. — Дружище, он тебя не порезал?
Они ощупали его с головы до ног, не течет ли где кровь, а он покачивался, прикрывая пальцами разбитые передние зубы.
— На этого парня ниггер напал, — сообщил кто-то собравшейся вокруг них толпе. — Избил и смылся.
Один из мужчин предложил подвезти его домой. Кляня всех негров, прохожие посадили его в машину, отдали вывалившиеся из кармана очки и пожелали удачи.
— Их каждый день в Лос-Анджелес все больше наезжает, — посетовал человек, который вез его.
Роджер, корчась от боли, подпер голову рукой.
— В основном с юга, конечно, едут, — сказал мужчина. — Сельхозрабочие по большей части — в городе совсем не умеют себя вести. Ну, то есть впервые в жизни у них в руках деньги — ну в голову и ударяет. Кайфуют, мать твою. Но лучше уж они, чем мексы, скажу я вам. Тем если попадешься — котлету из тебя ногами сделают, сапогами своими с выступами на подошвах.
Стараясь как можно яснее выговаривать слова, Роджер прошамкал:
— Ниггеры хреновы.
— Ну, это мог быть кто угодно, — сказал мужчина, остановившись у многоквартирного дома. — Вам здесь?
— Да, — ответил он, держа у рта носовой платок. В ухе звенело, и он плохо слышал: звуки сливались в какой-то гул, а потом гасли. — Спасибо, — выдохнул он, выбираясь из машины.
— Бывает, — сказал мужчина.
Он дождался, когда Роджер дойдет до крыльца дома, и только тогда уехал.
Увидев его, Вирджиния в ужасе подскочила:
— Что случилось?
Она подбежала к нему и отвела его руки ото рта.
— О, Господи, — так и ахнула она. — Что это было? Что случилось?
— Мужик один побил, — объяснил он. — Я его первый раз в жизни видел.
— Я вызову полицию, — сказала она. — Я пошла звонить.
И она двинулась было в коридор.
— Да брось ты это на хрен! — в отчаянии воскликнул он и, опустившись на диван, попросил: — Дай ледяных кубиков.
Она принесла несколько кубиков льда, и он соорудил из них компресс. Лежа на спине, он прижимал лед к верхней челюсти. Вирджиния вытерла струйку ледяной воды.
— Нужно будет идти к зубному, — сказал он.
— Позвонить сейчас?
— Нет. Завтра.
В постель он не стал ложиться — всю ночь пролежал навзничь на диване. Несколько таблеток анацина[16] заглушили боль, но заснуть он так и не смог.
«Что мне делать?» — спрашивал он себя.
Он вспоминал другие места, которые нравились ему больше. Он понял, что на самом-то деле не стал хоть сколько-нибудь счастливее оттого, что приехал сюда, даже в самом начале. В Вашингтоне, округ Колумбия, было куда лучше, решил он. Несмотря на погоду. Ему нравились тамошние дома. И снег ему был не помеха.
В Арканзасе, в детстве, он когда-то, проваливаясь, бегал по снегу. Он помнил длинные веретенообразные деревья без листьев, чащами торчавшие на склонах холмов — все хилые, хрупкие и тем не менее росшие повсюду на нерасчищенной земле. Может быть, они и до сих пор там стоят. Он вспомнил, как однажды поставил на пенек старую глиняную вазу и бросал в нее камни до тех пор, пока она не разлетелась на осколки, и среди черепков оказалась монета, вставленная еще когда глина была мокрой. Очистив монету, он обнаружил, что это двадцатицентовик. За всю свою жизнь — а ему тогда было одиннадцать — ему ни разу не приходилось ни видеть монету в двадцать центов, ни слышать о такой. Он почти два года таскал ее с собой, уверенный, что обладает единственным в мире экземпляром. И вот в один прекрасный день он попытался потратить денежку, а продавец отказался принимать ее, сказав, что она фальшивая, что такой монеты не существует[17]. И тогда Роджер выбросил ее.
Теперь, лежа на спине с прижатым ко рту компрессом, он пытался вспомнить, что же он хотел купить на те двадцать центов. Наверное, конфету. Ну, сейчас ее в любом случае уже не было бы — будь то денежка или конфета.
На следующее утро у него так распухли губы, что он не смог есть. Он попробовал отпить кофе, но боль была невыносимая. И все же он не уходил из-за кухонного стола, сидел и смотрел на чашку и тарелку.
— Тебе нужно к зубному, — сказала Вирджиния. — Тебе даже не поесть, и ты едва говоришь — давай я позвоню.
— Не надо, — отказался он.
— Но что ты собираешься делать?
Большую часть утра Роджер просидел в жалком состоянии в гостиной, ничего не предпринимая, не разговаривая с Вирджинией и даже не думая ни о чем. Сломанные передние зубы совсем разболелись, и после полудня он все-таки разрешил ей спуститься к телефону-автомату. Она долго не возвращалась и наконец, появившись, сказала:
